Гимн крови

— Ах, да! — прошептал я. — Это ты, злобный дух, думал, что поймал меня между мирами, так? Вот, где ты обитаешь, бесконечно созерцая, как они проскальзывают мимо тебя. Ты не успел проклясть душу Патси, в этом дело? А ведь она твоя родня, так же точно, как и Квинн. Ты сыграл жестокую шутку с двоими в этом доме, будучи и прародителем Патси, ведь так? Ты не желаешь знаться с собственными же потомками, если они тебе не по вкусу, ты, безжалостный астральный зануда.

Меня все сильнее одолевала дремота, мозг погружался в сладостное, как у смертных, забытье, унося меня дальше от ужасающего звона при соприкосновении миров, все дальше от великолепия рая.

Прощай, моя бедная, проклятая Патси. Да, но я сделал это поцелуем, и да, ступив в неизвестность, и да, она ушла, разве это не благое дело? Разве я не совершил добро? Разве кто-то будет отрицать, что это добро? Эй, Джуанито, было ли это добрым делом? Было ли добром изгнание Гоблина? Я вновь соскользнул в безопасность ничего не ведающего сна. И меня защищала освещенная золотистым светом комната. Что бы я мог сделать хорошего для Моны и Квинна? Несколько часов спустя я был разбужен звоном часов. Я не мог сообразить, где бы они могли находиться в доме, как они бы могли выглядеть, но мне было, в общем-то, все равно.

Комната оказала на меня целительное благотворное влияние, как будто впитала чистоту и благородство тетушки Куин. Я чувствовал себя обновленным. Маленькие злые клеточки моего тела сделали свою обычную работу. И даже если мне снились кошмары, я их не помнил. Лестат снова был Лестатом. Будто бы кому-то есть до этого дело. Вам есть дело?

Я сел.

За маленьким круглым столом тетушки Куин сидел Джулиан. За этим столиком она принимала пищу, он стоял между кроватью и шкафами. Призрак был в своем шикарном смокинге. Он курил маленькую черную сигарету. Стелла сидела на диване в прелестном белом платьице. Она играла с одной из тряпичных кукол тетушки Куин.

— Bonjour[8], Лестат, — сказала Стелла. — Вот ты и проснулся, наконец, прекрасный Эндимион.

— Все, что ты делаешь, — сказал по-французски Джулиан, — ты делаешь из собственных эгоистических побуждений. Эти смертные нужны тебе, чтобы они тебя любили. Ты купаешься в их слепом обожании. Ты смакуешь его, как смакуешь кровь. Устал убивать и разрушать?

— В тебе нет никакого смысла, — ответил я. — Как покойнику, тебе бы следовало это понимать. У смерти есть конечная точка. У тебя ее нет. Ты завис в промежутке между мирами. Теперь я знаю твое незавидное положение.

Он стрельнул в меня злобной улыбочкой.

— И в чем же твой презренный план? — спросил он по-французски. — Услать меня в туманный рай, в который ты отправил Патси?

— Хммм… С чего бы я стал печься о спасении твоей души? — спросил я. — К тому же, я уже говорил, что привык к тебе. И я чувствую особую привилегию, что ты удостаиваешь меня тет-а-тет, не важно, откуда ты заявился. К тому же с тобой Стелла, а ей я всегда рад.

— Ах, ты такой милый, — сказала маленькая Стелла. Она подняла куклу в руках. — Ты же знаешь, Душка, что в тебе есть некая неразрешимая загадка.

— Объясни, — сказал я. — Философствующие дети неизменно доставляют мне удовольствие.

— Не будь так уверен, что я способна к философским выкладкам, — одновременно хмурясь и улыбаясь, сказал Стелла.

Она уронила куклу на колени. Подняла, а потом медленно опустила плечи.

— Вот, что я о тебе думаю, Душка. У тебя есть совесть, но нет души, которая бы ее поддерживала. Уникальный случай, должна заметить.

Мое тело затрепетало от мрачного озноба.

— Где моя душа, Стелла? — спросил я.

Мне показалось, что она растерялась, но потом она сказала:

— Запуталась! Угодила в ловушку! Но твоя совесть освободилась от души. Это просто чудо.

Джулиан улыбнулся.

— Мы найдем способ перерезать путы, — сказал он.

— Ах, так ты хочешь спасти мою душу? — спросил я.

— Мне безразлично, куда отправится твоя душа, когда покинет землю, — ответил Джулиан. — Разве я тебе не говорил? Я чувствую материальную оболочку, которая оживает благодаря порочной крови, аппетит, который эту кровь разгоняет, и необъятную гордыню, которая подхлестнула тебя забрать мою племянницу.

— Ты вне себя, — сказал я. — Помни, что с тобой ребенок. Ведь ты преследуешь какую-то цель, когда берешь ее в свидетели. Веди же себя прилично.

Повернулась дверная ручка. Они исчезли. Такие необщительные застенчивые существа.

Кукла упала на диван, а так как у нее не было ни локтей, ни коленей, то выглядела она душераздирающе покинутой, когда уставилась несчастными нарисованными глазами в равнодушное пространство комнаты.

Вошли Квинн и Мона.

Квинн переоделся в узорчатый вязаный свитер и простые слаксы, так как приходилось считаться с охлаждающей мощью кондиционеров. Мона же осталась в своем великолепном черном платье, ее бледное лицо и руки сияли. Теперь одна из камей была закреплена у нее на шее, большая и очень красивая, из белого с голубым сардоникса.

— Мы теперь можем поговорить? — очень вежливо спросил Квинн.

Он с величайшим сочувствием посмотрел на Мону, потом его взгляд вновь обратился ко мне.

Я осознал, что Квинн очень верно описал мне в начале нашего знакомства свои чувства к Моне.

Ее печаль, да и она сама, счастливая ли, несчастная ли, — продолжала вытеснять собственные тревоги Квинна и переживания, теснившие его сердце. Она продолжала владеть им безраздельно, особенно теперь, когда он потерял тетушку Куин и своего двойника — Гоблина. Что бы маленький скорпион мне ни сделал, его любовь к ней оставалась незамутненной.

Как еще объяснить, ту легкость, с которой он воспринял тот факт, что я из чистейшей блажи узурпировал восхитительную кровать тетушки Куин?

Я придвинулся к подушкам, пока не прижался к ним, заняв вертикальную позицию, ноги я свободно вытянул вперед, скрестив лодыжки. Я кивнул. Нечасто мне доводилось видеть собственные ноги в черных носках. Никогда раньше я не замечал в них ничего особенного. Но теперь они показались мне очень маленькими для двадцать первого века. Досадно. Хотя шесть футов все еще считается хорошим ростом.

— Я хочу сказать, что обожал тетушку Куин, — пробормотал я. — Я спал на покрывале. Я был выбит из колеи.

— Возлюбленный босс, ты чудесно здесь смотришься, — благожелательно сказал Квинн. — Считай это место своим. Ты знал тетушку Куин. Она спала целыми днями. Все окна задернуты непроницаемыми жалюзи, скрытыми красивыми шторами.

Эти слова оказали на меня очень успокоительный эффект. Я незаметно дал ему это понять.

Он сел на скамеечку перед столиком тетушки Куин, спиной к большому круглому зеркалу, отражавшему мягкий свет. Мона устроилась на диване очень близко к кукле, которую недавно бросил призрак Стеллы.

— Ты теперь отдохнул? — спросила Мона, изображая благовоспитанную особу.

— Сделай что-нибудь полезное, — пренебрежительно сказал я Моне. — Возьми эту тряпичную куклу и посади ее хорошенько, чтобы она не выглядела такой потерянной.

— О, да, конечно, — сказала она так, будто не была неугомонным исчадием ада.

Она прислонила куклу к пухлому валику, скрестила ей ноги, а руки положила на ее колени. Теперь кукла взирала на меня с благодарностью.

— Что там произошло с тобой, Лестат? — спросил Квинн, выказывая большую заботу.

— Я не знаю наверняка, — ответил я. — Возможно, какая-то сила пыталась утащить меня вместе с ней. Мы соединились, когда она начала подниматься. Но мне удалось вырваться. Не уверен. Иногда я вижу ангелов. Это страшно. Не могу говорить о них. Не хочу вспоминать. Но Патси больше нет. Это главное.

— Я видел Свет, — сказал Квинн. — Я точно его видел, но я не видел Патси.

Он говорил очень чистосердечно, нисколько не рисуясь и не преувеличивая.

— Я тоже видела, — сказала Банши. — А ты с чем-то сражался и ругался по-французски. И ты что-то прокричал про дядюшку Джулиана.

8

Здравствуй