Страница 69 из 77
Дело осложнялось еще и тем, что Карапет уже несколько дней не мог возобновить контакт с узницей: царский "глаз" усилил надзор.
Наконец, Карапет решился пойти на уловку, умаслить соглядатая его императорского величества. Как-то подошел к офицеру, во дворе каземата.
— Ваше благородие, не удостоите ли нашу семью чести?
— О чем ты?
— Хочу пригласить вас в гости…
— А-а… по какому случаю?
— Ну, как вам сказать… хочу, чтоб вы отведали наших яств…
— Хитер…
— Вы не подумайте… Я от чистого сердца. Тутовка у нас отменная… Вам ведь тоже нужен отдых… развеяться надо.
— Некогда.
— Но почему, ваше благородие?
— Служба.
— Мы все служим. Но, как у русских говорят, делу время, потехе час…
— Оно-то верно.
— Да, да, служим верой и правдой царю-батюшке, дай бог ему здоровья.
— Не могу, — отмахнулся офицер, зевнув.
— Клянусь, не пожалеете, — не отставал Карапет. — Ну, чарку-другую за здоровье его императорского величества.
— Что ты так расхваливаешь свое "зелье"? Крепость какая?
— Этого я не могу сказать с точностью. Но спичку поднесешь — горит синим огнем.
Офицер усмехнулся.
— Так уж и горит? — полюбопытствовал он.
— Христом богом клянусь, — перекрестился Карапет.
— Пробовал я вашу тутовку.
— Такую — никогда.
— Ну, будет врать.
— Честное слово! Попробуйте — увидите.
Офицер приостановился, покосился на низкорослого Карапета.
— Напоить, значит, хочешь?
— Угостить, ваше благородие.
— Настырный ты, однако…
— Мы гостей любим… Вы же тут без семьи… Дом далеко, жена далеко…
— Нет у меня никакой жены.
— Как?
— Так. Холостяк.
— Тем более. А как же, извините, ваше благородие… без семьи? Трудно же…
Офицер вздохнул, не сводя взгляда с Карапета, застывшего с просительным лицом перед ним. При упоминании о семье ему вспомнилась белотелая дама, с которой у него был роман.
— И барышни у вас нет? — простодушно удивился Карапет.
— Есть. Далеко.
— Пусть приезжает…
"В эту дыру?" — усмехнулся про себя офицер и не ответил.
— Пусть, говорю, приезжает. Здесь хорошо. Природа, воздух.
— На кой черт! — с досадой проговорил господин Быстроходов. — Вот кончу дела и уеду в Петербург.
— А если останетесь в Зангезуре?
— То есть?
— Ну, уездным начальником, например.
— С чего ты взял?
— Слухи ходят. Все говорят, что вы "царский" человек.
— Как это "царский"? — насторожился офицер.
— Вас царь, наверное, жалует…
— Жалует или нет — служу.
— И я служу! — подхватил тюремный надзиратель. — Да святится имя его! Как христианин говорю.
— Ну и служи…
— Я молюсь на нашего царя! — Карапет в порыве "верноподданнических" чувств приложил руку к сердцу. — Как ваша душа, — он коснулся офицерских аксельбантов, — так моя душа! Одинаковая, христианская… Поэтому, говорю, не откажите в любезности зайти, а?
— Ну, шут с тобой! — согласился тот.
Карапет чуть не подпрыгнул от радости, довольный тем, что удалось-таки уломать офицера. И как ему раньше не пришло в голову!
Вечером они уже сидели за столом в скромном жилище на окраине Гёруса, выпили чарку-другую, закусывая жареным цыпленком, домашними соленьями.
Затем, улучив момент, Карапет стал наливать себе в чарку из кувшина чистую воду и пить вместо водки, кряхтя и морщась всякий раз, смачно обгладывая цыплячьи ножки и отирая тыльной стороной ладони свои лоснящиеся усы.
Тутовка возымела действие.
Господин капитан расстегнул ворот мундира, завалился на бок и осовело уставился на бутылку. Затем вылил в медную миску остаток тутовки и поджег спичкой: взметнулось голубое пламя.
— Пусть гор-рит… — пробормотал он заплетающимся языком.
— Пусть сгор-рит… к чертовой бабушке… — Дальше, после бессвязного бормотания, опьяневший в дым офицер завалился на лавку и захрапел.
Карапет, подождав немного, выскользнул за дверь и помчался в каземат…
Вскоре он уже направлялся оттуда в кузницу своего двоюродного брата Томаса, чтобы передать новое поручение Хаджар.
…Их офицерское благородие еще храпело, завалившись на лавку, а Карапету пришлось приложить немало усилий, чтобы разбудить своего наклюкавшегося гостя. Обрызгав водой лицо "жертвы" своей крепкой тутовки и потормошив как следует, хлебосольный хозяин уже в сумерках, подпирая плечом, проводил гостя восвояси на квартиру возле каземата, нашарил в кармане его благородия ключ, отпер дверь и уложил на койку, кое-как стащив с него сапоги…
Глава восемьдесят девятая
Главноуправляющий пребывал в дурном, подавленном настроении.
С одной стороны, его изрядно расстроили раздраженные высочайшие нарекания из Петербурга.
С другой стороны, ему пришло в голову неприятное предположение о возможном поползновении гачагов или местных тифлисских сообщников Дато к спасению попавшего за решетку бывшего, агента.
Проморгать снова Дато, дать гачагам сунуться и сюда, в Тифлис, — это означало бы полный крах репутации "Сардара", как называли высших царских начальников местные жители. Позорный крах, после которого, быть может, и добровольная отставка не спасет, и останется только — пулю в лоб…
"Зря с этим агентом мы церемонились, — думал тифлисский начальник, — надо было бы прикончить сразу, скинуть в пропасть — и дело с концом…"
Как бы то ни было, "дело" не терпело отлагательства. "Ведь как Хаджар-узница стала символом, поощряющим возмущение "толпы", так и сей "сыщик" может дать предлог к нежелательному опасному ропоту. И малой искры довольно, чтобы разгорелся пожар".
Но сперва — допросить…
Высочайший гнев представал подобием лавины, обвала в горах, и наместник, словно выкарабкавшись из-под обломков и развалин, только-только начинал приходить в себя.
Его уязвленное самолюбие, его сословная фанаберия восставали против этого унизительного трепета, и князь призывал на помощь тени именитых, титулованных предков, увитых лаврами и удостоенных почестей за всякие доблести и заслуги, и теперь эти сиятельные тени словно оживали в золоченых портретах. Кажется, обращение к фамильным традициям несколько поддержало главноначальствующего, он взбодрился и восстановил в себе уверенность, что августейшая досада все-таки не способна поколебать родовой щит, надежно ограждающий его от всяких немилостей судьбы.
Да и сейчас у него были влиятельные покровители в верхах. Преисполняясь этого успокоительного сознания, он достал папиросу из самсунского табака и закурил, выпуская колечками дым.
Да, всякие передряги случаются в жизни. Государь прогневался, ну что ж, бывает, наговорил в сердцах, облегчил душу — и ладно. Вполне может быть. Эта мысль настолько облегчила состояние главноуправляющего, что он даже замурлыкал себе под нос какой-то мотив.
"Пора домой, — подумал он. — Жена заждалась." Он предстанет ей, как всегда, с видом человека, привычно осознающего свою силу и власть. И ни в коем случае не выказывать какого-либо смятения при ней.
Поперхнувшись дымом, он закашлялся, погасил папиросу и, покинув кабинет, спустился по мраморной лестнице вниз, стараясь ступать твердо и степенно. У подъезда ждала карета с конным конвоем. Карета покатила по Головинской улице, оглашая ее звоном бубенцов и цокотом копыт.
— Добрый день! — ласково улыбнулась супруга, выйдя навстречу и шурша платьем. — Устал, голубчик?
Он пожал плечами, ни словом не обмолвился о царском послании.
— Совсем-совсем в порядке?
— Все, как надо, — уклончиво отозвался он. Жена прошла с ним в столовую, усадила…
— Ты тучей смотришь.
— Не обессудь… Дел по горло.
— Во всяком случае, мой супруг, надеюсь, не станет омрачать семейный покой кавказскими невзгодами? — кокетливо пожурила жена. — А то ведь, чего доброго, и я стану хмуриться, и наживу ранние морщины. И — прощай красота!
— Ну, что ты, милая… Разве стану я досаждать тебе… своими делами!.. он взял ее белую холеную руку и поцеловал. — Сегодня я чувствую себя преотлично…