Страница 36 из 77
— Что ж господин министр не встает? — усмехался император, — Что ж он на лебяжьей перине бока отлеживает?!
— Должно быть, господин министр печется о своем здоровье.
— Кто же не печется о здоровье, сударь? — недовольно возражал царь.
— Вы, государь, только вы и не печетесь, — ловко выкручивался льстец.
— Мы не можем нежиться в лебяжьих пухах, как кисейные барышни, в грозный для империи час.
Эскулап, дрожавший за свое тепленькое местечко, тянувший служебную лямку и державший нос по ветру, благоразумно сникал перед августейшим взором.
— Увы, это так, ваше императорское величество, — подобострастно сокрушался лекарь, — увы, немало у нас сиятельных ленивцев, недостойных ваших милостей.
— Таких бы иглами колоть!
— Мы и колем, государь.
— Не той иглой, значит, колете, — царь напускал на себя свирепый вид. — Этих высокопоставленных притвор, не радеющих о деле, так бы уколоть, чтобы и с места не вставали! К чертям бы их отправить…
— Смею заметить, государь… — запинался эскулап, не зная, как понимать эту гневную тираду. За неукоснительное повеление? И решил заручиться высочайшей поддержкой на случай возможных неприятностей со стороны Третьего отделения. Но не будет ли противоречить такое… гм… иглоукалывание внушаемому вашим императорским величеством милосердию?
— Высшее милосердие — карать тех, кому наплевать на отстаивание интересов отечества, оплаченных православной кровью нашего воинства!
Император при этом красноречиво окидывал взором карту державы, висевшую на стене зала и грозно повышал тон.
Эскулап, цепенея, пятясь и запинаясь, вопрошал:
— Быть может… ваше величество… вы недовольны тем, как ваш покорный слуга исполняет свой долг?
— Да, сударь, недоволен. В известном смысле…
— Понимаю… Я не пожалею сил и проявлю наивозможное усердие… чтобы исполнить долг перед вами…
— И более всего — перед отечеством! — Императорская длань легла на карту.
— Вы… вы для отечества — господь бог! — лебезил врач.
— Ах, полноте, — устало отмахнулся царь. — Бог… там…
— Вы на земле и царь и бог.
— Кстати, кажется, у нас захворал кое-кто в Третьем отделении. Его-то и придется врачевать…
— Ваше имя…
— Не смею больше задерживать.
Таким дошел до нас этот разговор в народных пересказах. А дальше — говорят в народе — и того круче было.
Глава сорок четвертая
Придворный доктор хорошо, до жути хорошо уразумел высочайшую подсказку.
Подумать только… замахнуться на самого шефа третьего отделения, перед которым весь двор трепетал, который, небось, и всю подноготную Его императорского величества хранил в досье. От этого всеведущего и всевидящего недреманного ока! Придворный врач боялся пуще огня генерала, который, казалось, видел все насквозь, чья зловещая тень довлела над дворцом! И по сути сам он, врач, находился под негласным надзором охранки! Человек, в котором, казалось бы, император души не чаял, который в глазах двора был первейшей опорой высочайшей особы, на деле оказывался его врагом! Кому же можно верить? Чего после этого ожидать? Каким бы колоссом ни выглядела империя, а изнутри ее точил червь, там и сям шла тайная грызня.
И тут сколько ни молись за батюшку царя, что проку! Не батюшкой он был для страны, а первым жандармом империи! Сколько он ни твердил про отечество про "матушку-Россию", — он оставался самодержцем — душителем всех инакомыслящих, вольнодумцев, бунтарей, заклятым и кровавым их врагом!
И что мог сделать придворный лекаришка! Ведь генерал охранки, на чью жизнь готовилось покушение, мог и сам отправить врача к праотцам, "подстроив" ловушку! Такова была "царственная" натура царя — его руки были обагрены кровью, пролитой явно, именем закона, и пролитой тайно…
Царственный корабль плыл в море невинной крови. И кто знает, когда и как отомстится эта праведная кровь, когда и как канет ненавистный корабль самовластья в пучину! Но кормчие знали одно — так и должно плыть, топить в крови всякую ересь и бунт!
Придворный врач, вернувшийся домой после высочайшей натаски, сидел с убитым видом, как приговоренный к смерти. Одно из двух — либо он по негласному повелению "обезвредит" шефа охранки, либо тот разделается с ним! В итоге получается, что оба они, и генерал, и придворный врач — отправятся к чертям. Они и еще многие и многие…
Не было мира и покоя — ни там, в зангезурекой вотчине, — ни здесь, во дворце.
Самодержца, ощущавшего шаткость устоев, зыбкость основы, на которой он возвышался, снедали сомнения и подозрительность, тайные страхи и тревоги.
Предавался ли он утехам наедине с ветреной и жеманной царицей или нет, заводил ли роман с фавориткой, наставляющей рога своему благоверному, государь не мог доверяться до конца никому даже в этих куртуазных забавах. Одна-единствен-ная державная страсть владела им и тешила его. И это упоение властью захлестывало, обуревало его сердце. И он крушил врагов империи, разил покушавшихся на ее устои, не щадя и титулованных недругов.
Только кровью можно было упрочить их, по глубокому убеждению императора.
Но, увы, несмотря на немыслимый произвол и насилие, эти устои продолжали расшатываться и сотрясаться.
"Подземные толчки" продолжались, порождая неверие и унылые мысли о будущности империи, которые посещали и статс-секретаря Его императорского величества. Обозревая исходящие-выходящие бумаги, реляции, депеши, представляя их государю, он испытывал тягостное чувство.
Вот и сейчас, перебирая почту, он наткнулся на пакет, запечатанный сургучом, из Польши. Должно быть, опять безотрадные, неприятные для государя вести, думал статс-секретарь. Мало было им восстания, и теперь не уймутся. "Повременим, — решил он. — Сейчас никак нельзя, государь не в духе". Пакет был заперт в сейфе. За ним последовали донесения с финской стороны, из азиатских краев, и еще бог весть откуда. А как быть с этим пухлым пакетом из канцелярии главноуправляющего на Кавказе, который только что привез фельдъегерь? "Отложить? Но доколе?"
Ему виделась реакция государя.
Вот августейший взор скользнул по пакетам, положенным на массивный стол с гнутыми ножками и гербом.
— Что это за бумаги, генерал?
— Почта, государь!
— Заладили: "Его императорскому величеству"!
— Так точно, государь. — Ну, положим… А сами-то о чем думают, господа?
— Должно быть, им нужна высочайшая воля и споспешест-вование… Не исключено, что и военная помощь.
— Штыки — для охраны границ и расширения наших владений! — Государь вновь обратился к карте. — Вот здесь — Манчь-журия! — Государевы сапоги следовали со скрипом дальше. — Вот здесь — Персии надо утереть нос!
Статс-секретарь не смел поднять глаз под прищуром колючих царских очей.
— Ну-с, как же? Или мнишь, что я не видел на твоей этажерке пухлые томики персидских рифмоплетов?
— Позвольте объяснить, государь, — статс-секретарь пытался увернуться от неожиданного натиска.
— Не позволю! — загремел царский глас, сотрясая стены. — Пусть о нас говорят, что хотят!
Статс-секретарю стало дурно. Государь возносился в его глазах все выше и выше, расплывался, заслонял собой весь зал, всю карту, весь мир.