Страница 106 из 110
— Какого прокурора, Гонза?
Земан не ответил ему. Он повернулся к доктору Веселы:
— У тебя наверняка есть эта книга, доктор?
— Какая?
— «Процесс» Франца Кафки!
— Есть.
— Дашь ее мне?
— Зачем?
— Я хотел бы ее прочесть перед завтрашним днем.
— А что будет завтра?
— Суд!
Мать Земана испуганно спросила:
— Боже мой, Гонзик, какой суд? За что?
— Не знаю, мама. Я только одно знаю: в этом процессе не должно быть мертвых, как и в других подобных процессах. Поэтому прежде я хочу во всем разобраться...
Он говорил так загадочно, что все были сбиты с толку и молчали. Только Павласек спросил:
— Что ты хочешь сделать?
И Земан признался:
— То, что делали советские командиры в критической ситуации и в окружении во время войны, когда хотели предотвратить дальнейшие потери с их стороны и сохранить хотя бы остатки своих подразделений для дальнейшей борьбы. Они сообщали: вызываю огонь на себя!
Они поняли его и перепугались. Он хотел принести себя в жертву! Веселы выпалил:
— Ты с ума сошел, Гонза!
Бланка в испуге схватила его за руку:
— Ты этого не сделаешь!
Однако Земан твердо стоял на своем.
— А что мне остается делать? Я остался один. Калина умер. Житный ушел! — Веселы и Павласеку он сказал: — Я иду на реабилитационный суд, меня вызывают за Планице. Не хочу втягивать в это никого из вас...
Веселы деликатно намекнул ему:
— Если это тебе поможет, оставь Калине Калиново. Он наверняка бы с этим согласился. И сам бы тоже от ответственности никогда не уклонился!
Земан решительно отверг его совет:
— Нет! Это битва живых. Мертвых оставим в покое, для них мучения уже закончились. И если суждено пасть кому-либо еще, так это тому, кто сам, добровольно остался в этом котле. Вызываю огонь на себя!
Бланка, к своему ужасу, поняла, что Ян это для себя решил твердо и что если не произойдет чуда, она потеряет мужа. Со страхом в глазах она зашептала:
— Ради бога, Гонза! Ты понимаешь, что говоришь?
Темные своды собора теперь, в наступающих сумерках, казались мрачными, таинственными, пугающими. Они подавляли Бланку своей мощью и строгими готическими формами.
Бланка не отважилась бы на такой поступок, если бы не страх за Земана. Она, опасаясь быть разоблаченной, вынуждена была осторожно выяснять, где остановился планицкий священник. Наконец ей удалось узнать, что он как гость находится в доме священника Тынского храма. Она вошла в этот дом в сумерках, нерешительная и напуганная предстоящей встречей. Однако старого священника она там не нашла. Какой-то молодой священник, бледный, аскетического вида, строгий, сказал ей, что он в храме. И теперь она неуверенно, шаг за шагом, шла в холодном полумраке собора. Вместе с ней в двери и окна внутрь храма вливалась темнота и вынуждала Бланку, как слепую, идти на ощупь по каменным плитам, мимо старинных деревянных лавок, низких скамеек и колонн туда, вперед, откуда доносился отдаленный старческий голос, хриплый и усталый:
— «...У врат Закона стоит привратник. И приходит к привратнику поселянин и просит пропустить его к Закону. Но привратник говорит, что в настоящую минуту он пропустить его не может. И подумал проситель и вновь спрашивает, может ли он войти туда впоследствии? «Возможно, — отвечает привратник, — но сейчас войти нельзя». Однако врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоит в стороне, и проситель, наклонившись, старается заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник смеется и говорит: «Если тебе так не терпится — попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх...»[36]
Бланка не сразу смогла обнаружить, откуда доносится этот голос. В вечерних сумерках ей казалось, что в храме тысячи ниш и поворотов, что она попала в бесконечный лабиринт углов и боковых часовен и часовенок. Она шарила глазами по их таинственным укромным уголкам, надеясь его там найти, а вместо этого с испугом обнаруживала причудливые, страдальческие фигуры святых, которые символизировали собой скорее смерть, тоску, жалость, нежели жизнь. Храм казался совершенно пустым, и тем таинственней был этот голос, который неустанно, как крик ночной птицы, манил ее и сопровождал:
— «...Не ожидал таких препон поселянин, ведь доступ к Закону должен быть открыт для всех в любой час, подумал он; но тут же он пристальнее взглянул на привратника, на его тяжелую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую черную монгольскую бороду и решил, что лучше подождать, пока не разрешат войти...»[37]
Наконец она обнаружила место, откуда доносился этот голос. Оно находилось почти у алтаря, на церковной кафедре возле толстой колонны, за которой она скорее предположила, чем увидела, какую-то темную фигуру, которая там при свете маленькой электрической лампочки вслух читала книгу:
— «...Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в стороне, у входа. И сидит он там день за днем и год за годом. Непрестанно добивается он, чтобы его впустили, и докучает привратнику этими просьбами...»[38]
В эту минуту голос замолк, и лицо мужчины на кафедре исказилось испугом. Это был священник из Планице, и Бланка догадалась о причине его испуга. Испугала его она сама, остановившись прямо перед ним и смотря на него снизу вверх своими большими удивленными глазами. Она сказала:
— Я хотела бы с вами поговорить, ваше преподобие!
Они сели друг против друга в холодной ризнице, и только теперь вблизи Бланка увидела, как стар и дряхл планицкий священник. Он уже немного оправился от испуга, но все еще был очень взволнован этой неожиданной для него встречей. Бланка тоже волновалась. Она с трудом подбирала слова, хотя весь день обдумывала, что скажет ему. Наконец священник спросил:
— Зачем ты пришла, дочь моя? Что тебе нужно от меня?
Сдавленным голосом Бланка проговорила:
— Только что вы говорили там, на кафедре, о законе и справедливости.
Священник, поколебавшись, признался:
— Я изучал один текст. И изучал на месте, которое мне ближе всего.
Поборов робость и нерешительность, Бланка отважилась сказать о своем деле:
— Я как раз пришла просить вас об этой справедливости!
— По отношению к кому?
— К моему мужу!
Священник, помолчав некоторое время, спросил:
— Кто твой муж, дочь моя?
— Майор Ян Земан.
Священник зашевелил губами и тихо произнес:
— Боже всемогущий!
Бланка горячо заговорила, глядя ему в лицо:
— Возможно, что с вами поступили несправедливо, ваше преподобие, но вы не имеете права мстить за это невинному, поступать несправедливо с другим честным человеком. А Гонза честный. Он никогда в жизни сознательно никому не причинил вреда!
Священник молчал и молился. Однако Бланка не сдавалась и настаивала на своем:
— Вы были свидетелем, когда много лет назад убили моего первого мужа. Неужели вы можете спокойно смотреть, как будут уничтожать моего второго мужа?!
Священник тихо запричитал:
— Боже милосердный, ты знаешь, что я этого не хотел! Я уже старый, усталый человек. Я хотел дожить остаток жизни в покое, в молитвах за свои грехи просить прощения... Но они меня к этому склонили...
— Кто?
— Пани редактор, профессор и поэт!
— А где в таком случае ваше христианское человеколюбие, ваше преподобие? Почему вы не следуете словам молитвы, которой меня учили, когда я еще была ребенком: «Прости нам наши грехи, как и мы их простили нашим обидчикам»?! — страстно боролась за своего мужа Бланка.
Священник отчаянно защищался, по все же уступал:
— А что мне теперь делать? Что ты от меня хочешь?
36
Цит. по: Кафка Ф. Роман. Новеллы. Притчи, с. 294.
37
Там же, с. 294-295.
38
Там же, с. 295.