Страница 55 из 104
Мы же то здесь, то там, и наш почти забытый палаточный уют казался теперь недосягаемой роскошью, этаким волшебным восточным шатром, а домом стал «уазик», забитый доверху всякой механической всячиной, захваченной из бригады предусмотрительным Ахмедом.
Можно понять, как я обрадовался, когда один из батальонов отправили строить сложную дорогу в горах километрах в двадцати по прямой от штаба бригады. Учитывая, что батальоном командовал Фаиз, а может быть, именно поэтому, туда уехал и Сами. Дивизиону нужно было срочно занять позицию на горе, перетащив часть техники заранее, не дожидаясь окончания работ.
Титов хотел своими глазами посмотреть, как идут дела, но его неожиданно вызвали к Главному, и он поручил это мне, а командир подкинул к нам в «уазик» какое-то сложное оборудование для буровзрывных работ. Словом, такой вариант устроил всех и меня тоже — было полезно сменить обстановку, и в особенности пейзаж, уже много дней остававшийся предельно однообразным.
Дорога ещё раз подтверждала ненадежность и обманчивость прямых линий. Если бы здесь был Титов, он бы уже сто раз проклял всё на свете, в особенности штабных крыс, которые, сидя по кабинетам в уютно нагретых одним местом креслах, наугад тычат в карту пальцами, изображая из себя стратегов. И я бы был на его стороне. А теперь я наслаждался тишиной и суровым безлюдьем, окружавшими меня.
Дорога немыслимо петляла, то карабкаясь вверх, то снова спустившись, пропадала совсем, и мы ехали по ущельям вдоль русла давно пересохших рек, оживавших теперь один или два раза в году во время дождей. Пейзаж был фантастическим хотя бы потому, что оставался нетронутым со дня сотворения мира. Он и притягивал к себе первозданной дикостью и одновременно пугал хаотическим нагромождением внушительных глыб, гигантскими разломами, обнажавшими разноцветные каменные породы. Казалось, что люди куда-то ушли, растворились во тьме веков и, как тысячи лет назад, здесь хозяйничали только солнце, ветер и редкие, но злые до бешенства потоки вспененной воды.
Мы с Ахмедом, не сговариваясь, облегченно вздохнули, когда, одолев последний перевал, вырвались наконец на большое ровное плато, по которому шла хорошо накатанная колея. Здесь по крайней мере были видны следы человеческой деятельности. Кое-где на вершинах гор торчали антенны, радары искали цель в бездонном куполе неба, а у подножия виднелись редкие палатки кочевников, пасших на этом плато своих неприхотливых верблюдов.
И всё-таки фантастика не хотела отпускать нас. На повороте дороги как из-под земли возникла фигура в черном монашеском одеянии и черном же клобуке, жестом руки просившая остановиться и подвезти. Откуда здесь взяться монаху? Я вопросительно посмотрел на Ахмеда, но тот недоуменно пожал плечами.
— Вы не могли бы подвезти меня до деревни? Это пять километров отсюда.
Я открыл заднюю дверцу.
Монах рассказал, что служит в монастыре в горах, где, по преданию, скрывался от преследований Иисус Христос.
— Сколько же ему лет? — наивно спросил я, имея в виду монастырь.
— Около двух тысяч, — с достоинством ответил монах и понимающе улыбнулся. Его прощальное напутствие прозвучало вполне актуально: — Вы, вероятно, атеист, сын мой. Но вы и ваши товарищи делаете благое дело, защищая слабых и обиженных. Мы будем молиться за вас.
Мне вспомнились строчки Симонова: «…за в бога не верящих внуков своих», и я вежливо ответил:
— Спасибо, святой отец.
Солнце показывало полдень, когда вдали забелели армейские палатки. На то, чтобы проехать двадцать километров по карте, в действительности ушло три с половиной часа.
Сами встретил меня вопросом:
— Ты привез переносные буры?
— Целых три.
— Слава богу, значит, успеваем.
— А что, разве их нужно ставить сегодня?
— Ах да, ты же ещё ничего не знаешь, — расхохотался Сами, — сегодня свадьба у Фикри. Мы должны быть в городе самое позднее в восемь вечера. За Титова не волнуйся, его найдут. Пойдем знакомиться с ракетчиками, и за работу.
За те два дня, что батальон находился здесь, они практически сделали дорогу. Оставался гребень шириной метров в десять, вылезавший из мягкой породы как огромный твердый ноготь. Его нужно было рвать динамитом. Привезенные мной буры с ходу пошли в дело, и скоро загремели взрывы, мощным эхом отдаваясь в окрестных горах.
Солдаты работали четко и слаженно. Да и Фаиза будто подменили. Вместе со всеми он закладывал динамит в шурфы, без труда разбираясь в сложном хитросплетении проводов, после команды «В укрытие!» внимательно следил, чтобы все солдаты отбежали и спрятались под нависавшей козырьком скалой, и только убедившись, что на гребне никого не осталось, крутил ручку взрывного механизма.
В штабе неплохо знали своё дело и, находясь за полсотни километров отсюда, нашли единственно правильное решение. Эта позиция становилась ключом к противовоздушной обороне города, так как теперь ни один самолет, даже идущий на предельно малой высоте, не мог остаться незамеченным.
— Дошло? — воскликнул торжествующий Сами.
Ракетчики выглядели именинниками. Сами окончательно покорил их, непостижимым для меня способом перетащив через гребень пару бульдозеров, которые заканчивали сейчас обсыпку последних укрытий.
— А как тебе Фаиз? — выложил ещё один козырь Сами, когда мы устроились покурить в пустом пока штабном бункере.
— В тебе погиб великий педагог, Сами, — попробовал я пошутить, — я причисляю Фаиза к разряду трудновоспитуемых.
— Э, нет, Алеша, всё гораздо сложнее, — Сами не принял шутки. — Фаиза перевоспитать невозможно, его можно заставить работать, применяя в зависимости от обстоятельств кнут или пряник. Воспитывать нужно его детей и внуков, но для этого необходимо иметь четко выраженную систему идей, перспективу развития страны.
Сами говорил медленно, тщательно подбирая слова, и я внимательно его слушал.
— Только в этом случае, — продолжал он, — государство сможет воспитать людей, способных работать, воевать, жертвовать собой ради будущего нации.
— А что же происходит сейчас? Ради чего они идут на смерть?
— Наши народы разделяют религия, история и обостренное чувство национализма. Так это выглядит с точки зрения, скажем, твоего Ахмеда и сотен тысяч других, не умеющих читать и писать. На самом деле борьба, как и во всем мире, идет между прошлым и будущим. Это понимают не все, но такие, как Фаиз, понимают.
— Ты рассуждаешь как коммунист.
— А я и есть коммунист, — сказал Сами, — тебя это удивляет?
— Нет, просто мы никогда не говорили до конца откровенно.
— Так вот, чтобы закончить о Фаизе. — Сами закурил новую сигарету. — Фаиз мечется между прошлым и будущим. Он будет работать и будет воевать, внутренне сопротивляясь этому всеми фибрами своей души, так как знает, что эта война идет и против него тоже.
— Ты прав.
— Кстати, я поговорил с ним. Прижал его к стенке. Насчет Абу Султана ты скорее всего не ошибся. Виллу проверили. Хозяин уехал. Куда — неизвестно.
— А ресторан?
— Функционирует, как всегда. Там же есть управляющий.
— Ты знаешь, Сами, мне кажется, вам сейчас сложнее, чем было нам в 17-м.
— Идейно да, у вас всё было ясно, по крайней мере, кто есть кто. Материально нет, без 17-го здесь была бы рядовая колония, неважно чья, и твой покорный слуга сгнил бы в тюрьме.
— Но ты уверен, Сами, что, когда наступит мир, вы пойдете вперед, а не назад?
Сами ответил мгновенно, наверное, не раз спрашивал себя о том же.
— Нет, не уверен. Скорее всего не сразу.
Да, тут как с сегодняшней дорогой. Одно на карте, а другое в жизни. И ещё один вопрос я не мог не задать:
— Тебе тяжело одному?
— Тяжело. Хотя я и не один. И ещё у меня есть вы с Титовым.
— Мы не вечны.
— Ничто зря не пропадает, Алеша. И дело даже не в том, что вы научите нас обращаться с современным оружием. Это в конце концов могли бы сделать и другие. Вы живой пример реально существующего нового мира. Сам факт, что вы такие же люди, как и все, без рогов, как ещё недавно твердили фанатики, и даже добрее, проще и лучше, чем многие здесь, уже работает на нас. Вот тебе ещё одно объяснение, почему Фаиз с тобой, в отличие от других офицеров, неровен, то держится дружески, то сух и официален. В душе, я думаю, он ненавидит и вас и нас с командиром, но вас больше. Командира или меня он ещё надеется когда-нибудь поставить на место, а вас — руки коротки.