Ответственность

От больницы до общежития, где у Аси была комната, совсем недалеко, так что она даже и не успела придумать, чем ей заняться в этот неожиданно выдавшийся свободный день.

Первый, кто ей повстречался, был Артемка, сын Ваулиной, человек с необузданной фантазией и пугающей активностью. Лет ему от роду пять. Бухгалтер райздрава Барабаш, которая жила в самой последней комнате по коридору, всегда утверждала:

«Такой всем интересующийся мальчик однажды подожжет дом».

У Барабаш были желтые от табака пальцы и хриплый голос. Артемка ее боялся, но это была боязнь активного человека, и бухгалтерша опасалась не зря.

В это утро Артемка сидел на крыльце и оказывал сам себе первую помощь: слюной и подорожником залечивал свежую царапину на ноге. Увидав Асю, он проворчал:

— Барабашкина кошка…

— Понятно. Идем, смажу йодом. А ты почему не в детском саду?

— А у нас со вчерашнего дня ди-зен-те-рия! — объявил он, явно щеголяя новым звонким словом.

— А у тебя как?

— У меня нет. У Юрки Пелипенко. А отчего это бывает?

— От грязи. Вон у тебя руки какие. Иди сейчас же умойся и вымой ноги. — Она подхватила Артемку, поставила его на ноги и легким шлепком направила в кухню к умывальнику. Отпирая дверь своей комнаты, услыхала его голос:

— А вам утром телеграмму принесли. Я ее под дверь подсунул.

Телеграмма? От кого? Не о ней ли говорила Ваулина? Как она попала к Селезневу? Но как только Ася распечатала телеграмму, все вопросы отпали сами собой. «Если можешь приезжай, если не можешь — все равно приезжай. Сеня».

Она прижала телеграмму к груди и засмеялась. «Вот как это начинается», — подумала она с тем веселым и тревожным любопытством, с каким всегда ожидала начала спектакля или открывала новую книгу. Что она любит — Сеню или свои воспоминания о нем и о тех трудных и, несмотря ни на что, счастливых днях жизни? Может быть, самых счастливых. До сих пор она не задумывалась об этом. Редкие его письма, живительные, как летний буйный дождь, смывали пыль с ее воспоминаний, не позволяя им завянуть. Его письма с такими неясными намеками на любовь, что только чуткое Асино сердце воспринимало эти сигналы. Именно на ее сердечную чуткость и была у него, наверное, вся надежда.

И после всего такого неясного, неопределенного — «приезжай!» Ася только сейчас поняла, как она ждала этого. Не писем, не намеков на любовь, не даже самых пылких объяснений, а самой любви она ждала. И вот — дождалась.

Тут в ее четкие и, несмотря на это, трепетные размышления врезался отчетливый Артемкин голос:

— Ди-зен-те-рия у нас, со вчерашнего дня…

Другой голос, несколько смущенный, как бы с оглядкой, спросил:

— Да, я знаю. А ты вот что скажи…

— Вам Асю Владимировну надо? — перебил его догадливый Артемка. — Она сейчас меня ёдой будет мазать. Телеграмму она читает.

«Дмитрий Дмитриевич, — подумала Ася, вот и хорошо. Все сразу и объяснится. Без этого все равно не обойтись». Она встала, шагнула к двери и, взмахнув телеграммой, как флагом, крикнула:

— Входи! Входите же!..

Он вошел, тоже, как флагом, размахивая другим бланком.

— Ага! — выкрикнул он еще на пороге. — Конечно, ты сейчас же бросишься к нему? К этому…

— Да. Конечно. Вот телеграмма. Я работаю почти год и имею право на отпуск.

Он взял телеграмму, которую она протянула ему, но читать не стал. Просто разложил на столе оба бланка. Она прочитала: «Прошу предоставить возможность доктору Асе Владимировне…»

— Имеешь право, — подтвердил он. — Ну конечно. И я имею право ждать тебя здесь. — Улыбнулся и добавил: — Один из тех случаев, когда медицина бессильна.

И только сейчас Ася впервые пожалела его и рассердилась за это на себя. Как она посмела унизить своей жалостью этого хорошего, любящего ее человека? Но что она могла сделать!

— Спасибо тебе… — пробормотала она растерянно.

— За что же?

— Не знаю. — Но она знала, за что ей надо благодарить его. Если бы не он, то неизвестно, что бы сейчас с ней было. Мог бы появиться другой, которого бы она полюбила или просто ей показалось бы, будто она полюбила. Что тогда? Тогда бы не было Сени. Не было бы того самого главного, чем она жила все эти годы. Сейчас она точно знала, что это именно так. Дима Селезнев помог ей, он охранял ее для другого. Вот за что она была благодарна, и очень хорошо, что он не понял ее обидной благодарности.

Но он понял и не обиделся.

— Ладно уж тебе. Ну, чего ты там сопишь в коридоре? — спросил он, распахивая дверь.

У порога стоял Артемка, подняв руки с растопыренными пальцами, чтобы всем было видно, какие они у него чистые. Ася очень обрадовалась, усадила мальчика на стул и засуетилась, разыскивая все необходимое для оказания первой помощи. Не теряя даром времени, Артемка выпытал у главного начальника всех врачей, что надо делать, чтобы уберечься от «этой ди-зен-те-рии».

— Как тебе сказать? — задумался Дмитрий Дмитриевич. — Руки надо мыть и не пить сырой воды…

— Вон чего… — презрительно протянул Артемка. — Это и так все знают…

В комнате остро запахло йодом. Ася строго сказала:

— Ну, довольно тебе тут рассуждать. Давай ногу.

— У-юй! Щиплет как…

— Терпи. Другой раз не будешь терзать чужую кошку. Можешь идти. Палочку эту брось в ведро в коридоре.

Артемка ушел. Дмитрий Дмитриевич сказал:

— Я дам команду, чтобы все тебе сразу же оформили. Когда едешь?

— Если успею, сегодня вечером. Проводишь?

— Счастливо, — проговорил он и, не взглянув на Асю, стремительно вышел.

«Ну и хорошо, — подумала Ася. — И давно бы так ему обидеться». По крайней мере, себя-то ей винить не в чем, — ничем его не обнадеживала. Но все же ей стало не по себе. Она распахнула окно в палисадник. Сквозь пыльную листву акаций была видна широкая сельская улица, еще по-утреннему свежая и тихая.

По кустам пробирался Артемка. За спиной он прятал палочку с намотанной на нее ватой, коричневой от йода, и умильным голосом звал:

— Кис, кис, кис!..

Скоро все это останется в памяти, как прошлое, может быть, очень милое прошлое. А что впереди?

…И ЕЩЕ ОДНА

Дома оказалась одна мама. Она сказала, что отец в командировке и приедет только через неделю.

— И тебя нет. А тут эта телеграмма…

— От Сени? — спросила Ася так спокойно, что мама сразу все поняла.

— Ты тоже получила? Ох, этот твой Сеня!

— Что он пишет?

— Прочти сама. В спальне у меня, на комоде. — Но пока они шли из прихожей через столовую, Вера Васильевна успела сказать дочери, что он там пишет, «этот твой Сеня»: — Представь себе, он просит твоей руки. Просит! По телеграфу! Я уж и не понимаю, старомодно это или чересчур современно? Какая-то смесь. И я одна тут…

Пока дочь читала, мама заглядывала ей в лицо, стараясь отгадать, к чему ей надо приготовиться. Она знала Асины решения — скорые, неожиданные и окончательные. Ни убедить ее, ни, тем более, изменить принятое решение невозможно. И еще до того, как Ася кончила читать, она поняла, что дочь уедет, может быть, даже не дождавшись отца.

— Он так во всем уверен, — счастливо и неожиданно смущенно засмеялась Ася, — так он уверен, что даже номер заказал. В нашей «семиэтажке».

— А ты как же? — с неясной надеждой спросила Вера Васильевна.

— Я его люблю. И… все.

— Мы его не видали почти десять лет. Что ты знаешь о нем?.. Какой он стал теперь?

— Все я о нем знаю.

Ответ прозвучал так убедительно, что Вере Васильевне оставалось только покорно вздохнуть. Никогда еще ей не удавалось ни в чем взять верх в разговоре с дочерью.

— Почему бы ему самому не приехать к нам? Нехорошо даже как-то…

— Мама, все будет очень хорошо. Так, как надо.

— Жалко мне Диму. Вот кто любит тебя.

— Дима! Он был самым неприкаянным студентом, а стал самым неприкаянным врачом. Он помог мне уехать, а провожать не пришел. Значит, есть у него все-таки характер. Дима не пропадет.