Райские псы

Язык Божий, оставленные им меты. Здесь, в покинутом Раю, встречалось их больше, нежели в других частях сотворенного им мира. Даже самый нерадивый исследователь получил бы тут несокрушимые доказательства могущества Господней воли.

Лас Касас отправился в обратный путь. Он окончательно уверовал в свою пасторскую миссию. Теперь — за дело!

Он прошел мимо Древа Жизни, но задержался лишь на миг, чтобы забрать сутану — мятую и выцветшую от дождей. Сухо поздоровался с ландскнехтом Сведенборгом. Адмирал спал.

Смерть шла в наступление. Все изменилось в Кастилии. Скорбно пели колокола в Саламанке, Аревало, Сеговии и Мадриде. Их языки обернуты в черное сукно. Серый звон.

Сколько мрачных событий принесли последние годы! Из Индии пришла болезнь — сифилис. И бордели сразу забыли о средневековой беспечности. Постыдные гнойники и язвы. Из ганзейских городов стали ввозить сюда свинцовые порошки (те самые, что Франциск I рекомендовал Карлу V). Начало долгой эпохи — эпохи страха перед недугом, проклятия, нависшего над плотью. Эта эпоха переживет саму Инквизицию, и конец ей положит лишь изобретение пенициллина.

Несчастья сыпались на Фердинанда и Изабеллу. Умерла их первая дочь, королева Португалии, а также внук, дон Мигель. Другая дочь — Хуана, страдавшая душевным недугом, жена Филиппа Габсбурга, — совсем потеряла рассудок: полуголая вскарабкалась во время грозы на железные ворота в замке Медины дель Кампо и не желала спускаться вниз.

Умер Торквемада, в нем империя потеряла радетеля о коллективном покаянии и искуплении. Он прожил семьдесят пять лет и всегда был непреклонно жесток, борясь за Спасение. Однажды утром нашли в постели безжизненное, холодное тело, обильно покрытое высохшей в порошок спермой. Видно, ложившиеся один на другой слои семени — точно пленки слюды — сразу рассыпались пылью, как только исчезло жизненное тепло. Пропал куда-то и запах французского писсуара, сопровождавший его всю жизнь. Некоторые католические хронисты, введенные в заблуждение отсутствием зловония, даже отважились написать, что «умер он в аромате святости».

Но главным несчастьем — и оно повергло всех в глубокую скорбь — была кончина принца Хуана, любимого сына и наследника престола. Ему едва исполнилось двадцать лет, и он только что вступил в брак. Умер хрупкий и удивительный принц Хуан, такой изысканный, воспитанный на высокой литературе, на идеалах праведной войны.

Изабеллу всегда пугала физическая слабость и болезненность сына, который не унаследовал от родителей их ангельской мощной силы, но она никогда не думала, что может он умереть такой смертью — от любви. Не сумев обуздать свою пылкую страсть к прекрасной Маргарите Австрийской.

Он так ослаб, служа богам любви, что в последние месяцы жизни стал совсем беззащитен пред жестокой реальностью. Стоило ему встретиться взглядом с несчастным горбунбм или невзрачной старой девой, как у него поднималась температура. А однажды на праздничном обеде он лишился чувств, когда тенор позволил себе сфальшивить.

И пока Изабелла ездила в Медину дель Кампо, чтобы попытаться уговорить Хуану спуститься с ворот, Фердинанд получил известие о тяжелом состоянии принца и немедля отправился в путь.

Прибыв на место, он понял, что близость смерти переменила привычные роли: принц ощущал себя стариком, словно был собственным дедом — королем Хуаном. Он сказал Фердинанду:

— Отец мой, в жизни я знал лишь счастье, знал любовь и другие благие дары. Примем же покорно волю Божию.

Король молча плакал, пытаясь, как крестьянин, поглубже спрятать боль. Он целовал тонкую руку сына — изнуренного, укрощенного. И произнес:

— Возлюбленный сын мой, мужайтесь, раз решил Господь наш призвать вас к себе. Нет правителя выше его, и для вас уготовал он иные королевства и владения — гораздо большие, нежели те, что имели вы здесь или могли ожидать…

Той же ночью Педро Мартир записал: «С его смертью рассталась Испания со всякой надеждой».

Смерть близких навсегда сокрушила королеву. Все вокруг зашаталось. А она поспешила укрыться в крепости средневековой метафизики, откуда они с Фердинандом вырвались в горячие годы возрожденческих подвигов. Страстная вера в Рай Земной, в плоть человеческую, в праздник благого деяния разом угасла.

Когда Фердинанд сообщил ей самую горькую весть из тех, что когда-либо доводилось ей слышать, он мог лишь угадать, что она прошептала:

— Бог дал нам его, Бог нас его и лишил! Аминь!

Все, что успели когда-то сделать мятежные венценосные юнцы, потеряло смысл. Все разом рухнуло.

Кожа на лице Изабеллы как-то в один миг потускнела и сморщилась. К ночи началась у нее жестокая болезнь — ее непрестанно мучила жажда. И она отвернулась от мира, сразу оказавшись где-то далеко, за его пределами. Бродила в ледяном тумане, в отчаянии всматриваясь во мрак и пытаясь разглядеть — уже в обители умерших — лицо любимейшего сына, несравненного принца Хуана.

Королева покинула секту искателей Рая.

У короля Фердинанда чувство отчаяния сменилось жуткой обидой, точно стал он жертвой обмана или злой шутки. Истерзанный горем, склонился он к мысли, что над ними висит «проклятье Америки». И фигура Адмирала вдруг явилась ему символом зла.

Ища отвлечения, окунулся король в суету государственных дел.

В самом дурном настроеййи принялся разбирать бумаги по Индиям и выслушал все придворные сплетни и злые наветы. Ему сообщили о Декретах, о мятеже Ролдана, о тревоге церковных иерархов.

Да, не случайно видел он в Адмирале — всегда, с самого начала — лишь мистика-бунтаря, опаснейший тип человека.

Его привела в бешенство мысль о том, что по вине Колумба Новый Свет оказался почти что под запретом, плодородные земли были словно покрыты Господней мантией. Так бывает, когда владелец не возделывает свой сад, но и других туда не пускает.

В довершение всего Адмирал осмелился утверждать, будто обитатели вновь открытых краев были ангелами. Но ангелов не должно делать рабами и продавать! Надо вырвать эту идею с корнем! Фердинанд объявил их своими вассалами и велел окрестить. Именно так: вовсе они не ангелы Божий, но и испанские плебеи, которые уже начали дележ, не могут теперь обращать их себе в рабов.

Следующее решение Фердинанд принял без лишних проволочек: призвал командора Франсиско де Бобадилью и вручил ему приказ.

Да, в тот самый день, серый кастильский день, когда глухо гудели затянутые траурной тканью барабаны гвардейцев, а из молельни слышался шелест нескончаемых литаний, он подписал приказ об аресте Колумба и его сподвижников. То было 21 марта 1499 года.

Он покорился с кротостью. Всякий человек, перешагнувший порог Безбрежного, теряет способность страдать из-за суетных событий внешнего мира.

Полковник Ролдан ловко сумел подчинить своей власти командора Бобадилью, сделав вид, что слепо повинуется его приказам (несколько веков спустя тот же тактический прием использовал Гитлер с маршалом Гинденбургом). И охотно возглавил отряд, который отправился к Древу Жизни.

Адмирал встретил их появление без малейшего удивления. Солдаты окружили гамак. Им пришлось отгонять десятки невзрачных псов, которые казались соучастниками седовласого мужчины, дремавшего дни напролет.

— Ваша милость, вы арестованы по приказу короля, — объявил Бобадилья.

Солдаты принялись за дело. На Колумба натянули балахон францисканца, словно аркадийская его нагота и была главным из преступлений — являла собой покушение на общественное целомудрие.

Звон цепей и оков. Их притащили в ящике Кинтеросы и повар Эскобар. (В первые же дни революции падре Буиль великодушно передал в распоряжение Ролдана все орудия инквизиторского правосудия. С тех пор репрессии в Америке неизменно имеют привкус пыток, применяемых с самыми благими целями — ради спасения души жертвы или дабы изгнать из несчастного бесов.)

Адмирал спокойно сидел в гамаке, смотрел, как ударами молотка крепили кольца вокруг его лодыжек. Он удивился, что промахнулись они лишь один раз.