Райские псы

Им чудилось, будто за ними все время следят, даже когда рядом никого заметно не было. Причина была проста — на острове царил дух террора. Прокаженные и те страшились арестов. Стражники в часы, свободные от службы, прятались от стражников, заступивших в дозор.

Пералонсо Ниньо спросил прибывших:

— Учуяли? Учуяли запах серы? Он идет из-под земли! Вот там, на юге, в горах есть пещеры — врата в Преисподнюю…

Он был здесь три года назад, на большом венецианском парусном судне приплывал за рабами-гуанчами.

Колумб решил сойти на берег и как-то подбодрить своих людей. Раздобыть им свежего мяса, ключевой воды.

На рассвете он выбрал шлюпку и спустился в нее вместе с другими генуэзцами. Без большого труда — тогда еще звери не боялись человека — свалили они оленя с роскошными рогами и изрядно попотели, пока связали ему ноги и перенесли в шлюпку.

Матросы повеселели. Целый день, пока не спряталось солнце, набивали они брюхо мясом и пили молодое вино.

Но в поступке Адмирала увидели лицемерие и скрытый смысл.

Матросы-иберы не переставали шушукаться. Что за нужда менять паруса на «Пинте»? Месяц, не меньше, придется болтаться в этих опасных землях. Где пахнет серой, где морская пена чудится пеной кипящего сока земли, где у яблок железно-никелевый вкус.

Зачем Адмирал, никогда не любивший охоты, вдруг стал гоняться за оленем? Кого хотел удивить?

Чего ради, надев шляпу с перьями, часами простаивал на площадке, на солнцепеке? Никто не сомневался: проклятый иудей мечтает связать их по рукам и ногам и продать Владычице. И тогда корабли их займутся рыболовством и контрабандой. А сам он станет жить при Бобадилье — станет ее Главным Хахалем. Разве упустит подобный тип пустующее место?

Два дня спустя они увидели, как какой-то глухонемой подавал им с берега знаки. Он доставил записку: «Адмирал, ужин в девять. Наместница».

Колумб готовился к выходу целый час. Стало понятно: безрассудство генуэзца не имеет границ.

В семь часов он вышел на площадку не просто разодетым — расфуфыренным: адмиральский плащ с позолотой, орнитологическая шляпа и все те же чудные башмаки с золотыми шпорами — знак его высокого положения.

Он покидал «Санта Марию» навсегда. Это почувствовали все.

— Адмирал, она убьет тебя, отравит. Берегись, она ведьма, — предупредил его Эскобар. Но Колумб притворился глухим.

Ему еще предстояло решить, что делать с картой Рая. Поколебавшись, он спрятал ее в потайное дно сундука. Уже спустившись в шлюпку, Адмирал сказал:

— Надеюсь, к моему возвращению все будет должным образом подготовлено, — и глянул на итальянцев. — Mi raccomando![59]

До его слуха долетели ругательства матросов:

— Чучело! Сукин сын! Подпалит она тебе кое-что, если, конечно, там есть у тебя что палить!

Они надеялись, что по-испански он понимает не слишком хорошо.

А он последовал за калекой. Путь к Башне оказался нелегким. Приходилось цепляться за стебли вереска. Два раза он буквально повисал над обрывом, ухватившись за какие-то корни. С верхних каменных выступов на него глазели легкомысленные ящерки и царственно-неподвижные игуаны.

Не без тревоги вспомнил он строки из Тайного Апокалипсиса святого Павла: «Ангел вел меня в сторону запада, туда, где были лишь мрак, боль и печаль».

Уже на самом верху им пришлось пройти мимо львицы. Но видно, она лишь недавно насытилась человеческим мясом и равнодушно зевала, словно взгляд ее был, как всегда, обращен к родной Сахаре, а оттуда любое явление казалось ей скучным и лишним.

А вот и железные врата Башни. На крепостной стене висели тела казненных. Как видно, Бобадилья, верша закон, радела о воспитании и назидании.

Тут Адмирал обнаружил, что калека исчез.

Ему очень захотелось запеть или громко засвистеть, как бывает, когда идешь через кладбище в безлунную ночь.

Правда, солнце еще припекало довольно сильно.

Галисийская гвардия — «ГГ», как называли ее запуганные островитяне, — довольно бесцеремонно обошлась с Адмиралом. Его проводили во внутренний дворик, мощенный плитами. И не только раздели донага, но и грубо вспороли все швы на одежде. Что там было искать? А действовали они молча, уверенно, как таможенники после доноса.

— Вы ищете яд? Или кинжал? Или еще что-нибудь?

Но они не отвечали. Пустые, невыразительные лица. Удручающе однообразные, будто у каждого от уха до уха пролегла целая лига бесплодной пампы. И прищуренные глаза. Казалось, они вечно подглядывали в прорези жалюзи. А где-то в глубине серо-стальные зрачки — зловещие, кельтские.

Раздев, его решительно принялись поливать из ведра. Морской водой со щелоком и каким-то дезинфицирующим средством.

Он хотел было возмутиться, но сообразил, что то была неприятная и обязательная для всех, невзирая на лица, процедура. Они действовали проворно, молча, выказывая большой опыт и слаженность. Сильные, ловкие, они поливали его водой, точно он был телегой, на которой привезли в сад навет, а теперь надо привести ее в порядок и украсить для праздника в честь Пресвятой Девы дель Кастро.

Как ни странно, Колумб не чувствовал себя оскорбленным. Необходимый ритуал (как при входе в тюрьму или еврейское кладбище).

Его обтерли куском грубой ткани. Дали гребешок из кости каракатицы. Вручили сандалии и бурнус из довольно тонкого льна. Распорядились составить список всех вещей, чтобы — случись что — отдать их родственникам.

Колумба усадили за стол, по-монашески скромный. Люди из «ГГ» остались в коридорах и только время от времени просовывали в двери тупые тыквообразные головищи.

За столом прислуживали четыре обворожительные девушки. Одна из них подала ему бокал, где крепкое местное вино словно дробилось изломами в манящей прохладе серебра.

Тогда Христофор увидел ее. Она вошла следом за двумя гвардейцами, тут же исчезнувшими. С природным величием спустилась по лестнице. Да, любые слова здесь были бессильны: при появлении Владычицы все вокруг будто застыло, все потеряло значение — вкус еды и вина, звуки нежной флейты, на которой играла на возвышении девушка-гречанка.

Широкие бедра. Тончайшая талия. Ягодицы — планетообразные, как у женщин Пикассо. Щиколотки — узкие и хрупкие, словно запястья венского органиста.

Одетая и почти нагая, сдержанная и все сулящая — в полупрозрачных одеждах, похожих на эллинские. Сандалии из позолоченной кожи. Густые черные волосы — по плечам. Большие зеленые глаза — глаза пантеры, а отнюдь не испуганной газели.

«У нее бедра уроженки Лакедемона», — подумал Колумб, воображая любезности, какие можно будет сказать ей в постели.

Золотой ремешок не давал волосам упасть на лоб. И никаких драгоценностей. Только ожерелье из каких-то мелких ракушек цвета слоновой кости или из высушенных и нанизанных на нитку маленьких сухих фиников (позднее Колумб узнает: то были клиторы крестьянок и горожанок, имевших несчастье спутаться с ее любовниками — бывшими, настоящими либо будущими).

Без лишних церемоний заняла Беатрис место на противоположном конце стола и вела себя так, будто всю свою жизнь принимала его ежедневно. Вот она, светская женщина!

На стене висела кираса покойного наместника, похожая на те латунные марионетки, что так популярны в Сицилии. Кроме нее, ничто здесь не напоминало о средневековой суровости и аскетизме. Амфоры с фавнами, триклинии, бронзовые кувшины для умывания, бюст Сократа или Цезаря (никогда нельзя угадать наверняка). Мозаики, мраморный стол, золотые и серебряные кубки. Дух Рима и Греции. Множество изысканных птиц (поднадзорно свободных): фазаны, нильский ибис, малайские попугайчики, орел с золотой шейкой.

На столе — дары моря во всей красе. Козий сыр в перце. Виноградные листья с творогом. Молодое вино.

Она ела, ничуть не тяготясь долгим молчанием. Колумб, напротив, начал чувствовать себя неловко и пытался заинтересовать ее сообщением:

— Изабелла, наша королева, очень похудела…

59

Я прощу! (итал.)