Страница 36 из 82
Ночью не спалось. Зашел на кухню, сел, поставил на стол бутылку коньяка и принялся, близоруко щурясь без очков, нехорошо на нее смотреть. Алкоголь он давно не употреблял, завязал намертво. Но сейчас выпить хотелось нестерпимо.
Но на самом деле коньяк и прочая водка были ему противны, по-настоящему омерзительны. Желание напиться, получалось, было как бы и не его желанием. Но оно было, и весьма ощутимое, нудотное, тягучее.
Виктор открутил крышечку, налил полстакана, выпил и тут же кинулся к раковине — организм отказался принимать. Затем принял «нарзанчику». Минералка показалась ему удивительно тошнотворной. Организм же принял ее с благодарностью. Что за черт, что за раздвоение?
«Нет, я все-таки выпью коньяка», — решил Травкин. Не тут-то было. Ни воля, ни жажда напиться не смогли помочь, организм, словно запрограммированный, раз за разом отторгал спиртное. А мерзкий «нарзан» шел на ура.
«И природа против меня. Все против меня», — думал Травкин.
Странные дела.
Бывшее для него всегда привычным чувство свободы и жизненной перспективы улетучилось. И поселились серая пустота и страх — и ничего с ними не сделать, не оттолкнуть от себя. Да и не умел он справляться с подобными наплывами: не было у него этих наплывов, никогда не было.
Единственное, что он надумал, — встретиться с Махмудовичем и прямо спросить, чего тот крутит? Того, что решение это продиктовано страхом, Травкин упрямо не хотел замечать, продолжая по инерции игру в крутого делового человека.
Махмудович от встречи уклоняться не стал. Но и разговора не получилось. Травкин рассказал о подозрительной суете вокруг его персоны и спросил:
— Борис Махмудович, скажите, зачем вам все это нужно?
Махмудович по-кавказски раскатисто рассмеялся и посоветовал не брать в голову, потому что все это лабуда, все рассосется, устаканится. Чего ты еще хотел в этой гребаной стране? Все здесь не по-людски. А для душевного спокойствия найми, Витя, себе охрану, самую надежную, самую дорогую. Хочешь, из ветеранов спецназа? Я все проплачу. И задвинь все эти проблемы в такое-то место. Нам работать надо, а не сопли жевать, не так ли? Ты думаешь, мне не намекают? Я могу дать послушать телефонные записи. Знаешь, какие генералы и чем угрожали? Если брать в голову — никакого бизнеса не получится. У кого крепче нервы — тот и съел того, кто смел…
Что ты будешь делать? Вышел Виктор от Махмудовича и понял: Махмудович на нем поставил крест. Но все та же раздвоенность: испуганная половинка видит в словах Махмудовича несомненную надежду — успокойся, Виктор, положись на опытного человека, у него все схвачено, оттого и спокоен, не даст он тебя в обиду; но сидит и что-то другое, непонятное, трезвомыслящее, и этой половинке все абсолютно ясно. Но в том-то и дело, что поверить в это страшно, этого не может быть, не может быть с ним, Виктором Травкиным. Зачем, кому он нужен, кому мешает?
Боже мой, да что же это такое делается?
Незаметно прошел месяц. Эдуард уже давно сидел за другим столом, в компании таких же, как он, интеллектуалов. Один, правда, был из простых, и потому служил привычным объектом шуток собутыльников.
Товарищи по столу вели вялые беседы о политике, о том, что во всем, конечно же, виновата система. И та, что была, и та, что есть, и та, что будет. И вообще — мы, русские, народ в целом хороший, да только система нам хорошими быть мешает.
Простой татарин Земфир не мог согласиться с этими обидными речами и обычно возражал:
— Вы, русские, свинину едите и сами свиньи.
Видимо, проблема роковой системы его никак не задевала.
— Ты чем зарабатываешь? — подначивали его.
— Уголь вожу, — Земфир путал себя со своим дублем. — Много угля вожу. А ты чем?
— А я соль сею, — отвечали ему.
— Как так — соль сею?
— А вот так, — и кореш-интеллектуал брал солонку и сыпал из нее на скатерть.
Итак, прошел месяц. Эдуард успел заскучать в этой новой компании, и тут, кстати, вспомнилось, точнее, напомнилось все тем же органайзером — подошел срок мочить Витюшиного дубля.
К назначенному часу вся старая компания была в сборе. Боря улыбался холодной улыбочкой и смотрел, как бы напустив на глаза поволоку.
А Виктор за этот месяц сильно сдал, потускнел. Черные круги под глазами, расплывшаяся физиономия, вялый, безвольный взгляд. Пива больше не берет, глушит портвешок — на водку уже сил не хватает.
— Привет, мужики, — сияющий Эдуард подсел за стол, — соскучились, небось?
— А может, ты подосланный? А ну — оружие в карманах, запрещенные предметы? Давай, выкладывай добровольно, — загудел Вася.
Он ощущал себя сейчас в центре событий, почти именинником, и был как никогда в ударе.
— Рассказывай, Вася, как дела идут, — предложил Эдуард.
— Дублю, значит, уже предоплату внесли, — Вася значительно глянул на Борю.
Тот хмыкнул:
— Не волнуйся, Василий. Ты меня знаешь — я человек обязательный.
— Кидала ты, а то я не знаю, — не зло произнес Вася.
— Это когда идет крупная игра. А на таких мелочах зачем прокалываться, ответь? Зачем с хорошими людьми ссориться?
— То-то же.
Вася подмигнул Виктору. Тот болезненно поморщился и отвернулся.
— Витюша, да ты не кипежуй. Сделаем твоего дубля по первому разряду. А прикинь — какие будут похороны!
— Да заткнись ты! — Виктор в сердцах швырнул стакан на пол.
— Нет, в самом деле, похороны будут такие, что лет десять страна помнить будет. А сколько слез прольется, Витюша, — непривычно ласково заворковал Боря. — Нет, ты вникни — в этом есть свой катарсис очищения.
— Да ладно вам, мужики, — сказал Эдуард, — видите — человек переживает. Витюша, а ведь ты сильно сдал. Я свежим глазом это хорошо вижу… Что там у нас со временем, еще не подошло?
— Минут двадцать осталось.
— Тогда я закажу чего-нибудь. У нас за столом сидел такой татарин Земфир. Знаете, мужики, он нас всех совершенно искренне за свиней держит.
— Кого это нас? — заинтересовался Вася.
— Русских, кого ж еще. Ему, мол, что система виновата. А он…
— Ты про систему пойди европеоидам расскажи, — усмехнулся Боря. — Посмеши. Ты что, диссидент бывший, что ли? Или деятель культуры?
— Зачем?
— Так это европеоиды нам мысль про систему впарили. А для них самих наши разговоры про систему — абстракция. Они-то знают, что все русские — свиньи натуральные. И для китайцев свиньи. И для узбеков. Так уж сложилось.
— И для евреев мы — гои, — поддержал его Вася. — И для вас, махмудычей…
— Нет, для горцев вы хуже свиней, вы для них — свиной навоз.
— А в рыло хошь?
— Попробуй, — улыбнулся Боря. — Только меня, уральского казака, ты с дублем моим не путай.
Вася как-то сразу остыл, а Боря прокомментировал:
— Вот видишь — как тебя за навоз не держать? Только о гонораре за мочилово вспомнил, так про национальную гордость позабыл.
— Ну ладно мужики, не ссорьтесь, — примирительно сказал Эдуард. — Пять минут осталось.
— Так, работают все органайзеры страны, — воодушевясь, пророкотал Вася. — Внимание на экраны! Переключаемся на мой канал…
— Э, нет, братец, я предпочитаю наблюдать на его канале, — ехидно заметил Боря и кивнул на Виктора.
Виктор сорвался с места и побежал в сторону сортира. Его органайзер остался лежать на столе.
— Ты гляди — нервы не выдержали. Вешаться побежал, — пошутил вслед Вася.
— Тихо, началось!
И все трое уставились на экранчики приборов.
Когда дело было сделано, довольная компания решила отметить событие. Решили не мелочиться, позвать знакомых. Зазвонили мобильники, пошел оживленный треп.
Официанты прикатили и составили еще несколько столов, накрыли скатертью, сервировали.
Из-за соседнего стола кто-то подал реплику:
— О, видать снова у кого-то дубля замочили! А кто-то ответил:
— Ну, еще бы, видно, хорошие бабки хлопцы откусили.
Когда появился Виктор, собравшиеся за праздничным столом восторженно приветствовали его: