Страница 14 из 82
Загрей смотрел на отражение и испытывал невыносимую боль в груди. Будто кто-то ударил его в грудь изо всей силы и что-то там внутри разбил. То, что он отражается в зеркале, было главным (или единственным) доказательством того, что Загрей — живой. А теперь рядом с ним Ни-Ни. Но он-то точно знал, что она — неживая.
Ни-Ни проследила за направлением его взгляда. Поднялась.
— По-моему, я неплохо выгляжу. — Она улыбнулась.
— Ты — красавица, — выдавил он с трудом. В эту секунду он ее ненавидел — сильнее даже, чем Прозерпину.
— Мы теперь живые, да? — спросила она. Он отвернулся.
— Да, — выдавил с трудом.
Никто еще не оскорблял его так смертельно, как Ни-Ни.
— Пойдем, взглянем на куклу, — прошептал он. «А ведь кукла тоже пила вино…» — вспомнил. Встал и распахнул дверь на балкон.
Борис Порецкий
Бестиарии острова Мбонго
В полной темноте невозможно было бы понять, что происходит, если б не m-r Beaudoin, снабдивший нас подробнейшим описанием сего, за неимением лучшего определения, природного феномена. Ибо звук, издаваемый тысячами крыльев в намокшей листве слишком своеобычен, чтобы его можно было сравнить с тем, как садятся на землю крупные хищные птицы, — возможно, потому, что последние редко организовываются в стаи, их сообщества крайне ограничены в числе. То, что мы сегодня слышали, скорее похоже на шлепание колес многих пароходов по мутной воде, если оттуда вычесть стук машин.
Москва, 15 июля 1992
Дорогой Валентин Кириллович!
Просьбу Вашу мне удалось выполнить лишь отчасти. Указанных Вами материалов не существует, ибо некому было собрать! Ваш подзащитный действительно погиб в 1893 году в железнодорожной катастрофе, и это не досужий вымысел, как Вы изволили выразиться, «кабинетных генотипов». Мечта, она, конечно, как и надежда, умирает одной из последних, но в данной ситуации я вижу именно сей крайний случай. Неверующих отсылаю к полному списку жертв крушения поезда Ревель — Псков 27 октября 1893 года, легко (относительно) находимый в архиве Департамента полиции (цифирь сообщу, если пожелаете). Пути Господни неисповедимы, и невинное желание Николая Иосифовича сойти с парохода, не доплыв до Петербурга, дабы передохнуть в своем родовом имении на берегу Чудского озера, стоило ему жизни.
Но не отчаивайтесь, там, где кончается биология, начинается… — да, Вы совершенно правы, если догадались, — начинается история биологии. А именно к этой дисциплине имеет самое непосредственное отношение то, что мне все-таки удалось раскопать. Посылаю Вам ксерокопию дневника профессора Руденко-Мирского, автора столь чтимых Вами «Экспедиции на „Асколъде“» и «Флоры Меланезии в ее движении на запад». Это, милый мой В. К., не фальсификация и не первоапрельская шутка, поскольку две недели уж как июль на дворе. С чем Вас и оставляю,
Сегодня мы обедали с капитаном «Yorkshire'a», что уже третий день стоит в полумиле от берега. Это убогая посудина водоизмещением около двух с половиной тысяч тонн, под самую крышку забитая невообразимой всячиной от пеньки до шоколада. Завтра утром она снимается с якоря и пойдет на Фиджи. Капитан (фамилию которого мы так и не выяснили, на первое же наше «Мистер —?» этот коротконогий крепыш попросил называть его Тоби) оказался сговорчивым и за весьма скромное вознаграждение согласился сделать небольшой крюк и высадить нас на острове. Кстати, Марсель вчера, бродя вокруг скособоченной постройки с громким названием «гостиница», предложил остров переименовать.
«Почему?» — спросил я. — «Потому, что остров архиепископа Даниила Руанского звучит ужасно глупо (n'a ni queue ni tete), вам не кажется?» Я согласился, однако спросил, заслуживает ли этот клочок суши лучшего имени.
«Лучшего — едва ли, а вот более короткого — наверняка», — ответил мой компаньон. И добавил, подняв указательный палец в воздух: «Мбондо! Короче, правда?»
Я от души расхохотался, потому что любое туземное слово звучит во французских устах на редкость смешно — для русского, по крайней мере, уха.
«А что такое Мбондо?» — спросил я.
«О, пусть это останется моей маленькой тайной», — улыбнулся Марсель.
За обедом Тоби долго распространялся об опасностях, которые таятся в водах около небольших островов, вероятно, надеясь набить, цену, а когда мы посетовали на скаредность российских казначеев, без особого огорчения сменил тему и спросил, какого собственно черта господа ученые забыли на своем piece of crap. Мы с Марселем переглянулись, и я ответил: «Папоротники».
«Именно папоротники, — поддакнул Марсель, — месье — известный русский ботаник, он в прошлом году открыл там новый вид папоротника и думает, что нынче откроет следующий».
«Да, папоротник — это дело», — ни к селу ни к городу промычал капитан.
«Yorkshire» отбыл из Рабаула около шести часов. Слава Богу, при полном штиле, поскольку я до сих пор не могу писать при качке, хотя с морской болезнью научился справляться еще в отрочестве. Пути до Мбондо (вот ведь уже и приклеилось!), по словам капитана, не более двух суток. Надеюсь, он не преувеличивает возможностей парохода, хотя у меня на сей счет имеются некоторые сомнения — машина у Тоби времен царя Гороха, тужится изо всех паров, а судно еле идет. Впрочем, посмотрим.
Когда берега Новой Британии исчезли за горизонтом, в каюту ворвался Марсель и начал лихорадочно рыться в своем багаже. Оказалось, что в Рабауле осталась его коробка с сигарами. Я по забывчивости предложил ему папирос, но Марсель напомнил, что нет большей гадости на свете, чем английские папиросы. Что ж, пусть торгуется с капитаном, авось на «Йоркшире» найдется табак, достойный галльских дыхательных органов.
Папоротники. Действительно, например, папоротники Polipodiophyta Rudenia. В самом деле, что мы хотим найти на островке, который на карте обозначен лишь точкой и не на всякой сопровождается названием? Когда я об этом думаю, мне становится не по себе, словно студенты застали меня за игрой в пристенок. С одной стороны, я знаю, что в глубине души, если б не желание вернуться на остров, я бы не настаивал на этой экспедиции. С другой, будь я один, даже оказавшись в двух днях пути от цели, возможно, так и не решился бы высадиться; причем, наверное, из одной лишь боязни остаться в дураках, ибо все тайное когда-нибудь станет явным. M-r Beaudoin, если с его стороны все было удачной шуткой, не преминет веселую историю продолжить, и мне тогда останется делать хорошую мину при отвратительной игре. Так что, в случае чего спасибо Марселю. Дурак хорошо, а два лучше.
И ведь замечательно придумано — послать профессора университета прочесывать забытый Господом островок в поисках несуществующих тварей, чтобы по бесславном завершении предприятия потешаться над разочарованным исследователем на всех перекрестках Европы!
Однако следы копыт на песке я видел сам. И если они принадлежали обыкновенному дикому кабану, то, во-первых, откуда бы ему взяться на острове, а во-вторых, почему следы располагались не перекрестно, а попарно, словно кабан передвигался прыжками, подобно зайцу, а то и просто был двуногим?
К сожалению, следы видел я один. Быть может, решись я тогда кому-нибудь их показать, сейчас не пришлось бы мучиться в попытках отличить увиденное больше года назад от галлюцинации. Слишком уж нелепо, дико выглядит сама идея копытного, передвигающегося прыжками. Или не прыжками все-таки, а иначе, так, как живописал его впоследствии виновник нашего нынешнего плавания? Я, конечно, совсем не склонен верить в фантастических чудищ, и вполне вероятно, что m-r Beaudoin тоже видел следы, а остальное доделала фантазия, коей у этого импульсивного парижанина хоть отбавляй (достаточно вспомнить пантагрюэлевскую дозу коньяку, что он поглотил за время нашего краткого знакомства). Кстати, во время прошлого моего пребывания остров был обыскан самым тщательным образом. Крупных млекопитающих, за исключением макак, там вообще не было.