Страница 6 из 18
Тимофеич. Писарем в старой армии служил, но человек честный. Вы постойте! Вот для вас еще член правления, одинокий пролетарий, колхозный чеботарь Степа Бессмертный. Не знаю почему, но испуган судом. Суда боится до болезни живота. Хотите, я его напугаю?.. Степа, поди-ка к нам. Степа, судом пахнет. Старухина-то — тю-тю, к прокурору.
Бессмертный. За… завлекаете меня… Игнорируете прокурором… А Старухина уже увезли?.. Да нет, вы завлекаете… По какой же его статье взяли? По глазам вижу, что игнорируете. А ведь вполне возможно… все под судом ходим. Планета..(Ушел.)
Тимофеич. Побежал баню топить. Белье сменит, три дня худеть будет. А ведь парень неглупый, но лишь шепни ему про суд — что хочешь сделает, жену бросит. А Девушкина знаете? Как же, скопец. Усы белесые растут, но все равно скопец.
Идет Девушкин.
Девушкин, куда?
Девушкин. Спать к жене.
Тимофеич. Ты свеклу копать выходи.
Девушкин. Мне все равно.
Тимофеич. Вот вам и весь парад!
Адам Петрович. А Машка? Это у тебя как?
Тимофеич. Это для газеток, для удивления. Адам Петрович, мы люди пожилые, кусаные. Девчонка… какой у нее ум? Дважды два — три? В поле — да, как в аптеке работает, чортов глаз; но может ли она жизнь различить, как мы?.. Не-ет! Я творец в колхозе, и уж если вы со мною боитесь работать, то с кем же вы не побоитесь?
Адам Петрович. Сядь здесь, поближе, я тебе, приятель мой, скажу про мою душу. Хочется мне сказать тебе правду, раз уж выпили мы с тобой за верность. У меня душа фронды, я по натуре версальский француз. Вот что я такое… Убедился?
Тимофеич. Француз, а Петрович… Не может быть…
Адам Петрович. Я француз условно, француз душой. Кто здесь знает, в каком городе, на какой улице жил Адам Петрович и в чьем особняке? Может быть, по мне где-нибудь давно панихиду отслужили, а я за всю революцию даже толком не голодал, ибо я сибарит. Дочь у меня устроена, я еще молод, у меня прекрасная внешность. Четыре верных хода — и мне будут в Москве по утрам подавать автомобиль. (Вскочил.) Постой, постой, что это я наплел! Положим, он о фронде и о сибаритах ничего не знает, а сообразить может. Молчит, подлец. И мужик свой, а боюсь — вдруг брякнет… (Сел.) Тимофеич, выпили мы с тобой… хе-хе-хе… пьяны, милый мой старик, а я тебе тут хвалюсь небылицами. Заврался Адам, до француза дошел. Раскуражился… «Не желаю в председатели итти, желаю в Москву!» Чепуховина! Хоть завтра сажайте меня в председатели. Беру колхоз и говорю при свидетелях.
Идет Маша.
Давай на этом пожмем руку. Руку, приятель! Давай же! Что такое? Спишь? Ты спал? Он спит?.. Маша. Тимофеич сел и спит, вот красиво.
Маша. Чего же тут красивого? Напился, как зюзя, и спит.
Адам Петрович. Он очень милый старик.
Маша. Напрасно вы с ним водитесь. Он хоть от кулаков отказался и первый все колхозу сдал, но руки у него зудят.
Адам Петрович. Руки — не душа. Он душой колхозник. Ах, Мэри, Мэри, ничего ты не знаешь! Ты еще тот же самый ребенок, которого я учил читать: бе-а — ба, бе-а — ба. Ба-ба. А ты учишь меня! Неужели ты меня не уважаешь как отца?
Маша. Уважаю… и мне жалко.
Адам Петрович. Что тебе жалко?
Маша. Что вы пьете. А вам теперь пить совсем невозможно. Вас хотят поставить председателем. И еще вам скажу: мне будет очень обидно, если на вас покажут пальцем, потому что вы мне, правда, за отца… Как сказать это? Вроде за знакомого отца.
Адам Петрович. Тронут! Это важное соображение. На меня пальцем показывать нельзя. Иду домой молча и трезво. Людмила дома?
Маша. Нет, на балу комсомольцев мобилизует.
Адам Петрович. Скоро вернетесь с ней?
Маша. Она — скоро, я — нет. Я еще Дудкина покараулю, он где-то тут поблизости за Лизаветой убивается.
Адам Петрович. Цветите, дети! Какая ночь… как арфа!
Расходятся. Тимофеич встал.
Тимофеич. Сибарит. Си-ба-рит. Си-би-ряк. Сибирская язва! (Ушел.)
Явились Дудкин и Маша.
Дудкин. Маша, разбей у них этот кувшин. Она ведь дура здоровая, лупоглазая. Чем она прельстилась? Пузырями на штанах. Она сердца моего не чувствует. Она — мертвая оглобля, бессмысленный валенок. Вот что такое она!
Маша. А зачем же ты ее любишь?
Дудкин. По вкусу она мне. Миловидная она. Глаза навыкате. Статная. Ух! Роза! Маша, дружба моя! Был я работником на мельницах, с мышами жил. В Красной Армии научили уважать себя, и оттуда я дал себе старт на достоинство жизни. Ты сейчас приди ко мне: у меня кровать лучше, чем у наивной девушки, я математику учу, как проклятый, я по утрам, голый, водой обливаюсь… Я строю социализм, но на кровати я один. Маша, прости меня, я пьяный!.. Васька, Васютка… жалко, что я его компотом облил. Жалею. Надо было бы керосином облить и поджечь. Маша, пускай я сознательный человек, но я ему ноги переломаю. Нечего ему будет вставлять в штаны с пузырями… нечего!
Маша. Дудкин, а ведь свеклу копать надо.
Дудкин. Ты меня на дисциплине не проверяй. Я пьяный? Не спорю. Но я буду трезвый. Я пойду за угол, побуду там один и стану трезвый. Неохота мне сейчас быть трезвым, но наша свекла не пропадет, а любовь моя пропадет.
Маша. Не пропадет, сам увидишь.
Дудкин. Скажи!
Маша. Не скажу. Иди за угол.
Дудкин. Маша, скажи, умоляю!
Маша. А за угол пойдешь?
Дудкин. Пойду.
Маша. Васька ко всем девчатам наперебой пристает, и ко мне тоже. Я его завлеку до сватовства. Я его для тебя отобью у Лизаветы, нарочно. Теперь иди.
Дудкин. Ну, Маша, смотри! Вот перед тобой я. Если Лизавета изменит, то, клянусь тебе, я, Дудкин, сделаюсь таким бабником, таким сердечным соблазнителем, что у меня под окнами очередь стоять будет, что весь мир удивится и скажет: вот это да! (Ушел.)
Маша. А я так не страдала ни разу. Это, наверное, оттого, что я еще моложавая.
Идут женщины, весело поют.
Аграфена Матвеевна…
Аграфена Матвеевна. Манечка, умница! Вот, женщины, кого я люблю во всем нашем колхозе! Правдивая, любезная и миловидная наша умница. (Целует.)
Маша. Аграфена Матвеевна, свеклу копать пойдем?
Аграфена Матвеевна. Ты не осатанела, бывает? Бабы, потрогайте у нее затылок. А спать когда? Посмотрите, она уже сапоги надела, со списком ходит! Завидно вам стало, что народ возвеселился, зло взяло? Сразу его в грязь носом? Видите чертовку! Чего ж ты носом шмыркаешь, дура чертова?
Маша. За что ж я дура?
Аграфена Матвеевна. За то… за… у тебя глаза бессовестные.
Маша. Почему же глаза у меня бессовестные?
Аграфена Матвеевна. Ты настырная. Вот! Ты вредная и настырная.
Маша (вдруг резко). Зачеркнуть? Аграфену Матвеевну зачеркнуть? Иди, спи. Кто тут еще из моей бригады? Тетя Нюша, вы как?
Нюша. Я — как многие.
Маша. А тетю Нюшу не зачеркнуть. Я светом за вами сама зайду. Спасибо, тетя Нюша! А то ведь я другую ночь не сплю. Мне трудно со всеми ругаться. (Ушла.)
Женщины расходятся. Явились Лизавета, Барашкин и девушки.
Барашкин (поет). «Снился мне сад в подвенечном уборе…»
Лизавета. А дальше как?
Барашкин. А дальше не знаю.
Лизавета. Значит, песня ни к чему, раз без конца.