Прекрасный человек

- Что прикажете?

- У меня до тебя просьба, - и Матвей Егорыч взял сына за руку, - не оставь мать и сестру; у них нет никого, кроме тебя. Надо взять в расчет, что без тебя они пойдут по миру… - произнес он, глотая слезы и задыхаясь слезами.

- Помилуйте, это мой долг, - сказал Владимир Матвеич, расстегивая нижнюю пуговицу своего вицмундира и потупляя глаза. - Но к чему такие мысли, батюшка? вы себя этим расстраиваете.

- Так ты не оставишь их? - продолжал отец, все еще держа сына за руку и пристально смотря на него.

- Полноте, батюшка, лучше переменимте разговор.

- Зачем переменять? Отвечай мне, скажи мне, Володя…

- Можете ли вы сомневаться?

- Нет, до сих пор я не сомневался в тебе, - видит бог, не сомневался; но что же ты не посмотришь на меня? отчего же ты говоришь со мной так сухо? Я вас очень люблю, и тебя, и сестру твою, очень, - нам не долго быть вместе.

Владимир Матвеич поцеловал руку отца.

- Лучше поцелуй меня… вот так… Ты много мне доставлял в жизни утешения…

Будь ко мне поласковее… мне все кажется, что я помешал тебе; может, тебе нужно куда-нибудь… у тебя дела…

- Нет-с, я совершенно свободен… мне приятно провести с вами время.

Правый глаз Матвея Егорыча заморгал, и что-то похожее на беспокойство и недоумение изобразилось на лице его. Этот полуживой, боязливый, иссохший старичок ничего уже не имел общего с тем самодовольным человеком, который некогда, улыбаясь, любовался Владимиром 3-й степени.

- Вот еще что я хотел сказать тебе, - говорил он сыну, в свою очередь потупляя глаза, - мне совестно, Володя, обирать тебя, - я и без того это время перебрал у тебя, я думаю, рублей до двухсот… только у нас нет ни полушки… мне не на что послать за лекарством… вон на столе лежит рецепт… я бы не беспокоил тебя… Если можешь помочь нам, если только это не расстроит тебя, одолжи нам еще… рублей хоть двести. Матвей Егорыч едва договорил это; слова насилу сходили с языка его; он как будто ждал, не прервет ли Володя его затруднительной речи; но Владимир Матвеич не прерывал его, и, когда отец замолчал, ожидая ответа, - он, смутясь и запинаясь, объявил, что сам очень нуждается в деньгах и что более пятидесяти рублей, к сожалению, никак не может уделить от себя.

Вынув из кармана пятидесятирублевую ассигнацию, будто нарочно заготовленную им для этого случая, Владимир Матвеич положил ее на стол.

Голова Матвея Егорыча опустилась на подушку, и, верно, он почувствовал в эту минуту какую-нибудь боль, потому что лицо его болезненно сморщилось.

- Прости меня, Володя, - сказал он едва слышно, - я боюсь, не обременяю ли я тебя нашими нуждами, - и он закрыл глаза, будто засыпая.

Владимир Матвеич осторожно, потихоньку хотел выйти из комнаты, но едва он приподнялся, как старик вздрогнул и открыл глаза.

- Куда ты, Володя? - спросил он.

- Я думал, что вы заснули, батюшка.

- Нет, я так только начинал забываться. Тебе, может быть, пора куда-нибудь… поезжай с богом… Навести меня еще…

Владимир Матвеич взял шляпу и хотел подойти к руке отца; но старик, заметив его движение, отдернул руку и, приподнимаясь с подушки, обнял сына костлявою, морщинистою рукою и снова пристально посмотрел на него мутными, болезненными глазами, как бы непреодолимо желая на лице его прочитать тайну его сердца.

- Любишь ли ты меня?

- Как же мне не любить вас, батюшка?

- Ну, хорошо… Прощай же, Володя, прощай. Меня в самом деле что-то в сон начинает клонить…

Маша, сидевшая в соседней комнате, почти от слова до слова слышала весь этот разговор. Когда Владимир Матвеич вышел из отцовского кабинета, она пошла к нему навстречу.

- Послушай, - сказала она брату решительным и твердым голосом, - вот уж более недели матушка не знает, что делать, она кое-как еще перебивается; но к ней беспрестанно приходят за деньгами, - нельзя же все забирать в долг. Она очень страдает, она может занемочь, а лекарства не отпустят в долг; ты видел, в каком состоянии батюшка… Ты должен помочь им.

Владимир Матвеич перебирал шляпу в руках.

- Сестрица, все, что мог, я сделал - и сейчас отдал батюшке почти последние пятьдесят рублей, - кроме того, в разное время я передавал ему очень много денег.

- Этих пятидесяти рублей мало, - продолжала она так же твердо и решительно, - надобно же им чем-нибудь жить. Ты должен дать ему по крайней мере столько, сколько он просит у тебя.

- Ах, сестрица! ты, право, не знаешь, что говоришь; ведь деньги, милая, нельзя делать: откуда же мне их взять?

- Как? разве у тебя денег нет? - спросила она, - ты живешь так богато… у тебя в доме такая дорогая мебель, такие прекрасные вещи…

- С чего ты это взяла, что я живу богато? - перебил ее Владимир Матвеич, будто немного испугавшись. - Мебель! ведь надобно же иметь мебель, чтоб сидеть на чем-нибудь. Я приобретаю деньги своими трудами, со стороны получаю немного; мне каждая копейка делает счет.

- Ну, так если у тебя нет денег, ты, верно, продашь какую-нибудь из твоих вещей и пришлешь батюшке столько, сколько он просил у тебя?

Владимир Матвеич с выражением величайшего удивления посмотрел на сестру.

- Продавать вещи! Как это тебе пришло в голову?

- Отчего же? - спросила она, посмотрев на брата с таким же удивлением, с каким он смотрел на нее, - чтоб избавить от горя умирающего отца, который так любит тебя, разве ты не решился бы отдать последнее?

Владимир Матвеич в волнении прошелся по комнате.

- А кто виноват, что они дошли до такой нужды? - говорил он, будто с самим собою. - Вольно было матушке так много издерживать на свои наряды; надобно жить по состоянию.

- Что говорить о том, чего нельзя поправить! И чем же виноват батюшка? Зачем он должен страдать теперь? Я предчувствую, что он не проживет долго; по крайней мере, мы будем стараться, чтобы последние дни свои он провел спокойно и не нуждался.

- Ей-богу, у меня нет денег, сестрица! я душевно бы рад…

Маша опустила голову на грудь. С минуту она пробыла в таком положении, потом, не произнося ни слова, посмотрела на брата умоляющими глазами, полными слез, и вдруг упала перед ним на колени…

- Сестрица, сестрица!.. Помилуйте, что это вы… - Владимир Матвеич бросился поднимать ее; но она тотчас сама встала, подавив в себе внутреннюю боль, и вытерла слезы.

- Я хотел давно сказать тебе, сестрица, - говорил ей Владимир Матвеич с расстановкою и замешательством, - я не знаю только, как ты это примешь, - может быть, тебе покажется несколько странно… ты можешь и батюшку и матушку избавить от затруднительных обстоятельств…

- Каким образом? - спросила она с живостью.

- Вот видишь ли, есть один человек - ты его несколько раз видела у меня, - он говорил мне, что сочтет за честь, если ты согласишься выйти за него замуж, а он человек очень богатый.

- Кто это? - спросила Маша, горько и насмешливо улыбнувшись.

- Шнейд. Ты, может быть, заметила его у меня: небольшого роста, с таким густым румянцем на щеках… Он, правда, не важного чина, еще только титулярный советник, но живет разными благородными оборотами и этим скопил себе значительный капитал; в семейной жизни он должен быть человек очень хороший.

Если ты решишься выйти за него, то будешь в состоянии обеспечить по смерть и батюшку и матушку.

Бледное лицо Маши вспыхнуло.

- Может быть, я не стою твоего участия, но, верно, не заслуживаю и твоих оскорблений, - сказала она брату и, не дождавшись его возражений, вышла в другую комнату, упала на диван и рыдая могла только проговорить: "Несчастный батюшка, несчастный!"

Владимир Матвеич, возвращаясь домой, рассуждал сам с собою.

- Добрая, а престранная девушка!.. Другая на ее месте еще бы была благодарна мне за мое предложение. Пренебрегать денежным человеком!.. Она, видно, не знает, что на нищих невест в наше время не слишком обращают внимания… Ведь засидится же в девках!

Матвей Егорыч после свидания с сыном не заснул ни на одну минуту, хоть и сказал, будто хочет спать. Он долго сидел на постели, сложа руки на коленях и однообразно качая головою.