За линией Габерландта

Медов крутил головой.

— Бахапча много народ ходил, плохой место. Пороги, шум на пять верст слышна. Тяжко будет, добра много пропадает.

— А вы попробуйте плотами. Скорее проскочите. И добро сохраните.

Якут щелкнул языком, отвел глаза.

— Начальник, нельзя.

— Значит, берегом.

— Скала — прижим. Очень редко олень пройдет. Тайга обходят далеко.

— Ну, если олень ходит, Макар и подавно пройдет. Ходил ведь?

Медов сощурился от удовольствия. Любил похвалу.

— Еще куда? — спросил он.

— Устройте зимовье. Я подожду второго парохода и приеду к вам. Начнем искать золото.

— Его тыща людей искала. Знают где. Кость там богато лежит. Сам увидишь, поймешь.

— Мы новое поищем. Нам много золота надо.

Они попрощались. Олени и лошади вытянулись цепочкой и вошли в лес.

Скалов стоял возле почтовой конторы и глядел им вслед. Что-то вроде зависти шевельнулось у него при виде веселых, довольных жизнью и трудом людей.

От Медова из экспедиции долго не приходили известия. В поселке заволновались. Новоградский терпеливо ждал.

В свободное время он любил ходить по берегу моря и по тайге. Закинув за спину ружье, высокий, подтянутый, на пружинистых ногах, привыкших мерить километры, геолог сдвигал на затылок шляпу и уходил в лес, зорким взглядом примечая интересные камни, глухарей на дереве, красную рябину в долине и голые останцы у реки. Как и Скалов, он чаще всего ходил возле основания полуострова Старицкого, который отделял большую бухту Гертнера от другой, уютной и глубокой бухты Нагаево, по форме своей напоминающей удлиненную каплю воды. В трех километрах севернее этой бухты в сторону Гертнера бежала мелкая веселая речка. Местные жители называли ее Магаданкой. По берегам реки росла буйная тайга, склоны гор зеленели густым стлаником. Лес спускался к самой бухте, умывался морской водой, хранил в своей чащобе зверье, гасил свирепые порывы зимних штормов. Со всех сторон стояли высокие, скалистые сопки.

Место казалось уютным, привлекательным. На берегу закрытой от ветров бухты притулился один-единственный пустой таежный домик с черными глазницами окон. Возле дома, на поляне, лежала куча золы с обуглившимися костями. В стороне стояла оградка с крестом. Дерево на кресте и на оградке посерело, потрескалось, обросло мохом. Чья-то неведомая могила. И больше ничего. Тишина. Обстоятельная, бесконечная тишина нетронутого, загадочного края.

Геолог прожил однажды рядом с бухтой двое суток. Вечерами к его костру подходили медведи. Они таились в темноте, остренько посматривали из кустов на огонь и на человека, пугали лошадей.

Скалов тоже не забывал могучую лиственницу на увале. Выбрав время, он приходил сюда и час-другой сидел у ее основания, посматривая на зеленеющие бока сопок, на тонкие хвощи, под которыми лежало его золото.

Как-то неподалеку он встретил Новоградского.

Они поздоровались, посидели у костра. Неожиданно геолог сказал, махнув головой к перевалу:

— Любуюсь я на то дерево. Вот вымахал исполин. Король тайги. Экая силища! Века стоять будет.

У Скалова часто забилось сердце.

— Ничего особенного, — сказал он. — Дерево как дерево.

— Ну, Скалов, вы прозаик. А мне так и кажется, что это родоначальник всей тайги. Старшина, одним словом. Он первым пришел сюда и навечно врос в камни. А вокруг разрослось его потомство. Куда ни глянь — внуки, правнуки, море деревьев. Олицетворение сильной воли, любви к жизни: пришел и покорил пространство, разбросав вокруг добрые семена. Как человек.

— Удивляюсь я вам, — с печальной завистью ответил Скалов. — Такие опасности, столько труда, смерть вокруг, а вы с улыбкой да еще с мечтой о чем-то красивом. Тут бы выжить только.

— Жизнь коротка, Скалов. Каждый индивидуум хочет оставить на земле свой добрый след. Чтоб молодым и всем, кто придет после нас, легче жить было. Мы пришли сюда за золотом. Вы думаете, мне самому оно нужно? Лично я равнодушен к нему. Но золото нужно обществу, золото сделает страну нашу сильней, богаче. Разве это не заманчивая цель?

Скалов не ответил. Он не мог понять геолога. Помолчали. Новоградский сказал:

— Я все о том великане. Мне страшно хочется видеть его в ином, достойном нашей цивилизации окружении. Кажется, мы сделаем так...

— Что сделаете?

— Рано об этом. Еще не время предавать гласности наши планы, Скалов. Сами увидите, дайте только срок.

Прошла скоротечная осень. Снег засыпал тайгу, метель загудела в горах. Поселок потерялся в сугробах. Он глядел из снегов робко, казался незаметнее. По утрам из труб над белыми крышами валил пушистый дым.

Скалов скучал в своей почтовой конторе. Новоградский постепенно переводил основную базу в бухту Нагаево. От Медова и геологов вести не приходили. Множились неясные слухи.

19 ноября в поселок прибежала собака. Тощая, с голодным блеском в глазах, она заскулила у дверей первого же дома, просясь в тепло. Все узнали ее, и тревога прошла из дома в дом.

—  Это Егорова Дёмка. Егор пошел с Медовым. Что-то случилось с людьми, не иначе...

Больше Новоградский не мог ждать. В тот же день на пяти нартах с собачьими упряжками он и его товарищи выехали в тайгу.

Глава пятая. В горах Колымы. Скалов идет в тайгу. Встреча с прошлым. Невольное признание. Снова один

Зимняя тайга — заколдованное царство. Тишина первозданная. Снежные шапки на пеньках, на кочках, сугробы на поваленных стволах, пухлый снег на голых ветках лиственниц, согнувшихся под этой мерзлой тяжестью. Не ступить шагу, чтобы не вызвать снежного обвала с деревьев. Не пройти десяти метров, чтобы не провалиться в пустоты под стлаником и сугробами. Нет хода даже зверю. Лисы и волки обходят чащобу стороной.

Каюр беспокойно осматривался. Собаки еле шли, след от потяга получался неуверенный, извилистый.

— Прямо едем? — спросил геолог, рассчитывая врубиться в тайгу и выгадать несколько километров пути.

— Что ты, начальник! — испуганно сказал каюр. — В тайга пропадем сразу.

Подтянулись остальные упряжки. Каюры сошлись, посоветовались. Свежевыпавший снег завалил все дорожные приметы. Новоградский не вмешивался в разговор. Он тут был новичком.

— Как решили? — спросил он, когда передовой взялся за остол.

Каюр неопределенно махнул куда-то в сторону.

Собачьи потяги пошли в обход леса по целине, вдоль реки. Когда лес прижал долину с обеих сторон, каюры начали петлять от поляны к поляне, где снег не так глубок и пушист, как в глубине тайги.

Упряжки темными привидениями мелькали по белым склонам сопок, скрываясь в долинах, змейкой ползли по горам все дальше и дальше от побережья.

Днем по сверкающему от солнца снегу, ночью по глубоким лунным долинам, в поземку и метель, в оттепель и злой мороз неслись по тайге, по болотам, с горы на гору, от реки к реке, подгоняемые нетерпеливым криком каюров. Мелькали по сторонам кусты, повизгивали собаки, скрипели легкие полозья, трещал, взлетая искристым пламенем к холодному небу, костер на привале, глубокий сон в меховом мешке схватывал геолога в одно мгновение. И снова, едва забрезжит рассвет, версты и версты, и снова тревога на сердце. Где люди, что такое случилось с отрядом?..

До первого зимовья — Элекчана — от Олы двести километров. За этот немалый путь Новоградский, впервые узнавший, что такое собачий потяг и остол, научился сносно править нартой и в три минуты «ставить» на привале костер. От Элекчана он проехал еще сто пятьдесят километров. Вечером, когда костер на недолгой остановке уже прогорал и над долиной повисла ничем не спугнутая тишина, люди услышали далекий шум порогов Бахапчи.

На рассвете нарты осторожно подошли к опасному месту. Геолог услышал грохот воды, увидел пар над узкой долиной и сказочные ледяные валы на закрайках бешеной реки. Приречный лес стоял в густом инее. Между белыми ледяными берегами, полускованная льдом, бросалась на скользкие камни черная вода, она ярилась, бушевала и с грохотом неслась вниз.