За линией Габерландта

Вспомнив Никамуру, он ехидно оскалился. Упустил-таки золотишко, попало оно в руки законной власти. Только облизнулся! А как хотелось ему потопить ящики. Даже людей своих не пожалел, посек из пулемета! Злее тигра, лютее волка.

Скалов заторопился назад. Идти становилось все трудней. Да еще этот груз. Иногда, на привале, он снимал с себя пояс, развертывал мешок. Сидел, пропускал сквозь пальцы теплый и влажный от тела золотой песок и мучительно думал, что же ему делать с этим богатством. Золото бедного Бориски... Золото Никамуры, вернее Нестерова... Неужели бросить? Или принести в Олу и сдать? Спросят, откуда, начнется допрос... Нет, этого делать он не станет. Просто зароет в надежном месте, авось пригодится в свое время. Не век же он пробудет на Охотском берегу. Подвернется случай, и Белый Кин еще увидит мир, поживет в свое удовольствие! Он богат.

Скалов аккуратно застегивал пояс на втянувшемся животе, клал мешок за пазуху и продолжал мерять длинными, все более слабеющими ногами береговые версты на юго-запад. Ола представлялась ему теперь раем, местом обетованным, куда он спешил из последних сил.

Вечерами Скалов выходил из тайги на берег моря, соленый ветер обдувал его распухшее от комаров лицо, он воровато оглядывался и шел по самой кромке воды, подбирая разорванных крабов, куски рыбы и мягкие водоросли. От этой пищи распухал язык, губы покрылись язвами, но он упрямо шел к цели, ни разу не усомнившись теперь в правильности избранного пути.

Как он вышел на огороды ольских жителей, Скалов помнил уже очень смутно. На задворках огорода нашел молодую репу и с жадностью наелся горьковатой зелени. У него еще хватило сил вернуться в лес и зарыть свое золото. Лишь потом, очутившись опять среди огородных грядок, он стал звать на помощь.

Залаяли собаки, появились люди. Мужчины подняли обессиленного Кина, принесли в избу, напоили молоком. Он пришел в себя, открыл глаза и увидел рядом пожилую женщину. Она сидела и вязала чулок, изредка бросая взгляд на больного. В избе пахло свежим хлебом и рыбой. Мурлыкала белая, ухоженная кошка. Покой, уют.

— Проснулся, страдалец? — спросила хозяйка и отложила в сторону чулок. — А мы уж думали — помрешь, — чистосердечно призналась она и захлопотала у печки. — Щец горячих похлебай, рыбки съешь, вот и встанешь, родимый.

Никто с самого детства не заботился так о Скалове, как эти чужие для него люди. Хозяйка накормила его с ложки, как маленького, вытерла лицо отжатой тряпкой, смазала жиром губы. Что-то неведомо теплое шевельнулось в жесткой душе преступника, в глазах сладко защипало, он поспешно отвернулся к стенке, что есть силы сжал зубы.

Когда Скалов оправился, к нему пришли власти. Председатель Совета деловито осмотрел документы:

— Помню, как же! Еще при жизни Николая Федоровича Нестерова, покойника, встречались.

— Нашли его? — спросил Скалов.

— По приметам угадали, по одежде. Лисы и волки прикончили... Ну и револьвер около валялся, один патрон страченный. По всему видать, застрелился. Не вынес огорчения, бедняга, побоялся суда народного.

— Вы когда с ним виделись последний раз, Скалов? — официальным тоном спросил милиционер, усаживаясь к столу писать протокол.

— Осенью, перед тем как выехать с лошадьми,

— В тайге не пришлось встретиться?

— Нет. Я насилу отбился от банды и с двумя лошадьми пришел в долину Оротукана. Раздал ребятам продовольствие и ушел. Потом заблудился, болел и вот теперь только вышел, сам не знаю как.

— Где вы жили почти год? — спросил милиционер.

— У якутов в стойбище, с ними кочевал по тайге.

— Куда?

— В верховья Яны будто бы. Больной я был, плохо помню.

— И оттуда пришли?

— Оттуда. Пять месяцев шел. Думал, еще помогу чем-нибудь Нестерову. Ведь я на работе числился.

— Это верно. — Милиционер забарабанил по столу пальцами и сощурился. Человек-то герой, а он его допрашивает. Чтобы закончить допрос, спросил для очистки совести: — Золотишко при себе не имеете?

— Откуда, что вы!

— Знаете, так и исчезло, как в воду... Столько труда положили, жизней столько, а золото ускользнуло. Не иначе, припрятано у хитрых людишек.

Скалов промолчал. Видно, пограничники не сочли нужным поставить милицию в известность. Тем лучше.

— Ну, где думаешь осесть теперь? — спросил председатель Совета.

— Надо поправиться, — дипломатично ответил Скалов и закрыл глаза.

Он скоро поднялся на ноги, остался на квартире у добрых хозяев и, как самый истый поселянин, выходил по вечерам на берег моря прогуляться, перекинуться парой слов с соседями, посмотреть на дальние дали, вздохнуть печально, вспомнив при виде необъятного морского простора всю суетность человеческой жизни.

Акинфию Робертовичу не сиделось на месте. Он уходил за пределы поселка, потом, осмелев, стал пропадать по целым дням, облюбовав для прогулок красивое место между двумя бухтами— Гертнера и Нагаево, где узкое горло полуострова рассекала веселая речка. На пологом лесистом увале Скалов нашел крупную лиственницу почти в два обхвата шириной и такую мощную по кроне, что казалось, ей не страшны ни грозы, ни ураганы, ни века. Похлопав ладонью по шершавой коре с подтеками смолы, Скалов прошептал:

— Тут и будет мой клад. Вечное дерево...

Встав утром пораньше, он нашел свой пояс и мешок, затолкал золото в железную банку и, старательно обойдя поселок, тайгой дошел до могучей лиственницы. Посидел, послушал шепот леса, отмерил десять шагов от ствола на север, куда, падала длинная тень лиственницы, и зарыл вовсе не глубоко, но тщательно свое богатство, как одеяло, натянув на клад дерновый слой почвы.

— Долежится до своего дня, — сказал он и, зачем-то перекрестив заветное место, ушел домой.

Вскоре ему надоело бесцельное проживание. Он пошел к председателю.

— Дело мне надо бы какое.

— Это можно, — сказал председатель. — Лес мы тут готовим. Хочешь, десятником?

— В лес не пойду, — угрюмо ответил Скалов. — Надоел он мне до смерти. Боюсь его.

— Понятно, забоишься после такого. Ну, а если на почтарку? Справишься?

Скалов подумал и согласился. Так он стал почтовым служащим.

Приезд экспедиции застал его на почте.

В составе новой экспедиции на Охотский берег высадились геолог Карибин, практики-разведчики Маковский и Вердин, геодезист-астроном Хазанли, доктор Бахтияров, завхоз Веткин. С ними приехали двенадцать рабочих — надежные, проверенные и ловкие ребята, привыкшие к трудам и походам.

К удивлению ольских жителей, экспедиция не спешила идти в тайгу. Она основательно устраивалась на берегу. С утра 4 июля застучали топоры строителей, стали вырастать домики, добротные палатки, склады. Все делалось по-хозяйски, крепко, деловито. У складов по ночам ходили сторожа с винтовками, от корабля без конца возили и возили ящики, мешки, инструмент, высаживались новые люди. Только это были основательные, практичные и деловые люди, не тем чета. Поселок ожил, зашевелился, снова воскрес от сонной жизни. Скалов отмечал, как увеличился поток телеграфных депеш в оба конца. Пачки почтовых бумаг накапливались у него на столе, ожидая своей очереди.

Макар Медов козырем ходил по поселку, важно покрикивал на рабочих. Видно, он договорился с Новоградским и теперь собирался в путь. К почтовому чиновнику новый начальник экспедиции пока не обращался. Только один раз, на почте, Новоградский спросил у Скалова:

— Приходилось бывать на Колыме?

— Бывал, — нехотя ответил Скалов.

— Служили в «Союззолоте»?

— Да.

Больше он не расспрашивал. Видно, не очень высоко ценил работников «Союззолота». А может быть, просто пока не нуждался в проводнике, был вполне доволен Медовым. Старик надежный, знающий.

В начале августа первый отряд изыскателей на восьми лошадях и тридцати оленях тронулся берегом реки вверх по Оле. Новоградский сказал Медову, развернув в последний раз карту:

— Напомню: выходи на реку Малтан, по ней двигайся до Бахапчи, а оттуда в верховья Колымы. Вот сюда. Тут остановишься. Я приеду позже, найду тебя там. Дальше пойдем уже вместе.