Опасность

Теперь Юлий имел полное право получить необходимые разъяснения.

– Зовут его Михаил Булкин, отчества не помню, – начал я свой рассказ, но был тут же прерван осторожным постукиванием в дверь.

– Кто там? – по-хозяйски сурово осведомился напарничек Юлий.

– Тележку бы… – виновато прошептали из-за двери. – Заказ…

Я бросил взгляд на тележку с едой и с горечью убедился, что съедобное великолепие несколько поблекло. Пока Юлий прицельно глушил группенфюрера, поднос на колесиках укатился в угол и застрял между спинкой кровати и тумбочкой для телевизора. Два высоких бокала успели разбиться, несколько бутербродов и салатных тарелочек оказались на полу. Шампанское, к счастью, не пострадало, зато у двухэтажного торта заметно поехала вбок крыша с непонятным шоколадным ТРАХом. Словом, классический фламандский натюрморт превратился в картину-головоломку работы Сальвадора Дали.

Напарничек Юлий тоже быстро оценил качество натюрморта, а потому разъяснил через дверь:

– Сюда входить нельзя. Подождите, мы сами выйдем.

Постукивание прекратилось. Юлий поднял с полу булкинский пистолет, осмотрел его, потом со знанием дела отвинтил глушитель. Оружие, расчлененное на две неравные половинки, было спрятано в карманы маковкинских брюк. Теперь даже если бы группенфюрер раньше времени очухался, орудий своего труда он все равно бы не нашел. Конфисковано.

Оставалось только неприятное объяснение с настоящим официантом, однако эту часть процедуры Юлий тоже вознамерился взять на себя. Быть может, запоздало подумал я, выбор МУРовского начальства был не таким уж издевательским? Или, быть может, Юлий по поры до времени скрывал свои таланты от родного МУРа?…

– Пошли! – капитан Маковкин распахнул дверь номера и увлек меня вместе с ним в коридор. Как хороший циркач, он нуждался в сочувствующей публике, и я на роль означенной публики вполне подходил.

В коридоре возле дверей нашего номера мы застали полного представительного мужчину без пиджака, который, как я догадался, и был пострадавшим официантом. Он бросал по сторонам страдальческие взгляды, выражение его лица было болезненно-растерянным. Как будто он лишился не просто форменного пиджака и тележки, но, как минимум, скальпа или конечности. Увидев Юлия, официант немного приободрился. А когда взятая напрокат форма ему была возвращена, то он совершенно пришел в себя и даже начал хамить. Заговорил про деньги.

– Какие еще деньги? – строго поинтересовался Юлий. – Успокойтесь, вы нам ничего не должны…

Полный представительный официант от такой наглости снова растерялся, и я его понимаю. Сперва у тебя отнимают верхнюю одежду и поднос на колесиках, а потом еще и отказываются платить.

– Но как же… – запинаясь, пробормотал он. – Я бы хотел получить…

Юлий сурово взглянул на посетителя, затем – на меня.

– Вы заказывали эту тележку, Максим Анатольевич? – осведомился он.

– Нет, – правдиво ответил я.– И не думал.

– И я не заказывал, – сказал Юлий. – Можете забрать ее обратно.

С этими словами он скрылся за дверями нашего номера и вскоре выкатил обратно поблекший натюрморт. От тряски шоколадная крыша торта еще больше накренилась. Еще немного – и этот филиал Пизанской башни обрушится.

– Ананас вернуть не сможем, – походя заметил Юлий. – Он пострадал от столкновения с твердым тупым предметом. С головой одного нехорошего человека, грубо говоря… – При этих словах напарничек захихикал. Я уже успел заметить, что чувство юмора у капитана Маковкина довольно странноватое.

Официант, похоже, был того же мнения. Он тоскливо обозрел полуразгромленный столик и неуверенно погрозил милицией.

– Зовите, – зловеще предложил Маковкин. – Это будет очень кстати. Со здешней милицией мне давно следует разобраться…

Официант по глупости не внял угрозам и заверещал на весь коридор, призывая какого-то сержанта.

– Может, стоит заплатить? – шепотом поинтересовался я у напарника под визгливые официантские трели. – Хотя бы за ананас.

– Обойдется! – махнул рукой Юлий. – Знаю я эту публику, насмотрелся на Петровке. Жулик на жулике…

Я, тем не менее, прикинул, сколько может стоить в Саратове ананас, мысленно приплюсовал к нему стоимость двух разбитых бокалов и выложил на поднос тележки необходимую сумму. Официант мельком взглянул на деньги и, видимо, посчитав, что сумма мала, продолжил свои призывы.

Вопли были услышаны. В коридоре возник, тяжело дыша, толстый милиционер в косо сидящей на голове фуражке. Он выглядел братом-близнецом толстого официанта, а может быть, и был им. Близнец нехорошо поигрывал резиновой дубинкой-демократизатором.

– Что здесь происходит? – одышливым голосом просвистел он. – Ваши документы!

Как я уже говорил, с милицией у нашей Конторы отношения сложные. Что же касается отдельно взятых ментов, специально прикормленных в ресторанах и гостиницах, то я их просто органически не перевариваю. Эти друзья стараются не высовываться при мало-мальски серьезных разборках. Пока группенфюрер Булкин беспрепятственно проникал в мой номер и баловался пистолетом, этот бравый фуражконосец, должно быть, пил пиво где-нибудь в холодке и плевал на безопасность постояльцев. Но зато когда перед ним были обычные, как ему казалось, граждане, он мог себе позволить проявлять профессиональную жесткость. Ничего не опасаясь. Такие стражи порядка чрезвычайно дорожат своими теплыми местами и все возникающие конфликты готовы решать не в пользу постояльцев. Но тут коса нашла на камень.

– Документы? – с угрозой переспросил напарничек Юлий и с удовольствием помахал своим МУРовским мандатом перед сержантским носом.

Тот с испугом отпрянул, подозревая самое страшное: ревизию, инспекцию, служебное расследование и увольнение из органов. Маленький кривобокий шибздик с серьезным документом в руке выглядел особенно страшно.

Заскрипели колеса тележки: официант, от греха подальше, решил увезти свою пищевую колымагу на колесиках. Он был уже рад, что отделался легким финансовым испугом.

– Я – капитан Маковкин из Московского уголовного розыска, – говорил меж тем Юлий. – В вашей гостинице мой коллега чуть не стал жертвой вооруженного террориста. Вы понимаете, сержант, чем это лично вам грозит?

Окончательно уничтоженный сержант был в состоянии только слабо промычать что-то в свое оправдание. Хотя всем было понятно, что никакого оправдания ему нет и быть не может. Скорее всего, до сих пор он имел дело, в худшем случае, с местными хулиганами или проститутками. Но уж никак не с террористами и не с карликового вида суровыми московскими капитанами.

– В общем, так, – закончил свою обвинительную речь Юлий. – Я сейчас медленно спускаюсь на первый этаж, а вы мчитесь бегом и вызываете наряд. Террорист уже в наручниках дожидается вас здесь, в нашем номере. И если через пятнадцать минут наряда здесь не будет, то через шестнадцать минут здесь не будет вас. Обещаю. А теперь – выполняйте! Бего-о-ом, марш!

Толстый сержант припустился по коридору. Резиновую дубинку он почему-то держал в вытянутой руке, как эстафетную палочку, которую срочно требуется кому-то передать. Юлий, махнув рукой, – дескать, надо за ним присмотреть! – неторопливо двинулся вслед. Небольшая пауза была весьма кстати: время от времени просто необходимо отдыхать от такого напарничка. Спокойствия ради.

Я открыл дверь и вошел обратно в номер. Группенфюрер, оглушенный ананасом, начинал постепенно приходить в себя и уже слабо шевелился. На свои металлические браслеты он еще глядел с недоумением, как бы не желая поверить в оковы на собственных руках. Самое время было поговорить.

– Очухался, Булкин? – спросил я.

Неистинный ариец ответил мне вялой матерной фразой. Потом еще одной. Чтобы немного приглушить булкинскую нецензурщину, я включил телевизор и дождался, пока на каком-то из каналов полуголая девица в широкополой шляпе не запела нечто заунывное, односложное. Вроде «блю-блю-блю-блю…» Теперь под эту песенку группенфюрер может выражаться сколько влезет.