Страница 15 из 59
И шквал налетел. Высокие пенистые волны обрушились на лодку. Нос то зарывался в воду, то взлетал вверх, и тогда на фоне клубящихся туч я видел испуганное лицо Левушки.
– Крепче! Ровнее держи!
Куда там ровнее! Волны мотали нашу «лосьвянку», подкидывали, захлестывали ее, пенные струи метались от носа к корме, стекали по скамейкам и чемоданам. Грести? Править? Весла гнулись и вырывались из рук. Вот-вот треснут, вот-вот сломаются.
«Тонем!» – мелькнула паническая мысль.
Я прикинул расстояние до берега. Не так далеко, на юге я доплыл бы. Но в Югре вода ледяная, закоченеешь через минуту. Недаром здесь не умеют плавать – негде научиться.
– Налегай, Коля! Выкладывай последние!..
Мы оба выкладываем, оба налегаем, налегаем без перерыва. С перепугу забывается усталость, боль в локте, пузыри на ладони. Вода неподатлива, волны рвут весла, выворачивая руки. То зарываю весло, то бью по воздуху. Налегай, Коля, если хочешь жить!
Но вот волны мельчают. Мы проскакиваем песчаный бар и входим в устье Лосьвы. Ненатуральное спокойствие, тишина. Лодка Маринова уже на берегу. Ирина, хлопотливый муравей, волочит по песку чемодан. Нести не хватает сил.
Мы выбираемся на твердую землю в полном изнеможении. Хочется свалиться на песок и закрыть глаза. Я безропотно выслушиваю выговор Маринова, но протестую, когда он требует разбить лагерь. Зачем костер? Зачем ужин? Палатки? Спать, спать, хотя бы на булыжнике, не теряя ни минуты!
Однако Маринов неумолим. Ужин ему нужен горячий и с чаем, костер больше обычного, чтобы все просохло, в палатки лапник на подстилку.
Наконец, уже часа через полтора, я в спальном мешке. И только расправил усталую спину…
– Гриша, вы привязали свою лодку?
Не отвечаю, делаю вид, что сплю. И Николай бурчит в соседнем мешке:
– Что ей сделается, лодке? Вытащили, и ладно!
И тогда я слышу шаркающие шаги и усталый голос Ирины:
– Наверное, он спит уже. Я проверю, Леонид Павлович.
Я вскакиваю, как на пружинах, и вытряхиваю из мешка Николая. Как, мы будем отдыхать, а Ирина работать за нас? Этого еще не хватало!
Так кончилась моя попытка быть могучим. Как сказал бы Тимофей: история вышла «с крючком».
3
Фокин избавил нас от трехнедельного ожидания в Югре и доставил в Усть-Лосьву вовремя, раньше, чем сошла высокая вода. Однако нужно было спешить. Вода шла на убыль, необходимо было скорее миновать неинтересное для нас нижнее течение, пока не обнажились перекаты, пока можно было грести.
Грести, грести, грести…
Мы гребли с утра до обеда и с обеда до вечера, гребли, пока не находили место для ночевки. И по ночам я греб во сне. Мускулы напрягались непроизвольно (и-и-и, рраз, и-и-и, рраз!..). Мне снилось, что я уже выбился из сил, а впереди еще целый день гребли. Я просыпался. Светло. Белая ночь или утро? Не хрустит ли валежник под ногами неугомонного Маринова, не пора ли вставать, сталкивать лодки на воду?
Иначе было нельзя. Торопясь, мы избавлялись от медлительного, значительно более трудного продвижения на шестах. Час гребли по высокой воде спасал три-четыре полноценных часа для геологии.
Но как тяжело было разминать по утрам натруженные мускулы, ко вчерашней усталости прибавлять сегодняшнюю! И днем было тяжко, когда припекало солнце, а всего тяжелее вечером, на последних десяти километрах. По вечерам я забывал о науке, забывал об Ирине, ничего не оставалось, кроме больной руки, горящих ладоней, усталой поясницы.
Отвлекая себя, я считал взмахи весел до пятисот, потом до тысячи. Но рука болела все сильнее, мускулы становились вялыми. Я старался тащить весло плечом, спиной, держать его на вытянутой руке. Все внимание на этой вытянутой руке, здоровая гребет сама собой.
– Давайте я сменю вас, – с готовностью предлагал Николай.
Я рад бы смениться, но мне не хотелось считаться инвалидом. Не жалеет ли меня Николай, не смотрит ли снисходительно? Это никуда не годится. Нельзя давать себе поблажки. Установлено раз навсегда: мы гребем час, отдыхаем полчаса. Мой час еще не прошел. Он кончится за тем мысом. Ох, далеко еще!
Только во время получасовых отдыхов я замечал красоту берегов. Первый день мы плыли по бескрайному озеру, второй – по затопленным лесам. Проводники знали, где можно срезать излучины, и вели лодки по лесным тропинкам, огибая стволы берез, отодвигая колючие лапы елей. Лишь на третий день Лосьва стала походить на реку.
Но полчаса пролетают как одна минута. Неумолимая стрелка показывает – пора. И снова я берусь за тяжелые весла.
И-и-и, рраз!..
К счастью, трудовой день закончен. Маринов поворачивает свою лодку к берегу. Мы видим косогор, покрытый свежей травой, ложбинку, где так удобно станут палатки, слышим звонкие песни комаров, радующихся нашему прибытию.
Одна за другой лодки врезаются носом в глинистый берег. Подхватив красный, «кастрюльный» чемодан, Левушка выскакивает на берег.
Это самая лучшая минута в сутках.
4
Семнадцатого числа мы прошли за сутки шестнадцать километров, восемнадцатого – двадцать три, девятнадцатого – двадцать девять и к концу дня валились от усталости. Двадцатого мы прошли до ужина тридцать четыре километра, а после ужина просили Маринова сесть в лодки, чтобы плыть дальше.
Дело в том, что впереди показались первые обнажения, обрывистые голые берега, где так хорошо видны пласты горных пород.
Наконец-то обнажения! Наконец-то геологическая работа! И все забыто – московские и югринские хлопоты, ожидание самолета, комары и четверо суток галерного труда. Впереди великолепный косогор, живая геология!
– Разрешите сесть на весла, Леонид Павлович! Давайте доедем до обнажения сегодня. Право же, мы совсем не устали!
Все были наполнены радостным ожиданием, и Левушка, самый непосредственный из нас, выразил его вслух:
– Как вы думаете, Леонид Павлович, это тот самый разлом на краю глыбы, где должна быть нефть?
Но Маринов был суров и сдержан:
– Запомните, Левушка: нам никто не должен! Мы никому не давали взаймы, и никто не обязан расплачиваться с нами нефтью. Пожалуйста, ничего не знайте заранее…
И тут есть что осмотреть. Перед нами великолепное обнажение – желтоватый голый косогор, окаймленный, словно капором, пестрым убором из лиственниц и берез. Глаз с удовольствием следит за изогнутыми линиями пластов, за их разнообразными оттенками: коричневато-землистыми, охристо-желтыми, белыми, сероватыми. Здесь наружу вышли страницы той книги, которую мы должны прочесть. «Геологическая история Югорского кряжа» – так можно назвать эту книгу.
В работе геологов есть особенная красота. Земля не слишком щедро снабжает нас фактами. Ее сведения отрывочны, сообщения невнятны. Над ними приходится много думать, чтобы правильно понять, истолковать и связать их.
Каждое геологическое открытие – это заслуженный успех мысли, очередная победа разумного человека над природой. Мы живем на твердой, непрозрачной земле. Геолог почти никогда не может видеть все до конца. Ему приходится додумывать. Открытие – это подтверждение его способности мыслить.
Подземные богатства одеты почвой, замаскированы травой, засыпаны песком, залиты водой. Что находится под песком, под травой, под водой, под гладким асфальтом на глубине двадцати, пятидесяти, ста, тысячи метров? Этого не знают, не могут увидеть. И спрашивают нас, геологов. Как мы можем ответить? Проще всего – пробурить скважину и посмотреть, что там внизу. Но нельзя же истыкать скважинами каждый гектар земли. А что находится между скважинами? Как их связать? Как угадать, где полезно бурить, а где не имеет смысла? Как заглянуть под землю, не раскапывая ее?
И здесь приходят на помощь реки. Стекая с возвышенности к морю, реки пропиливают в горных склонах и холмах глубокие долины. Реки как бы вскрывают холмы хирургическим ножом, позволяют видеть в разрезе свои берега на десятки метров в глубину, а в горах – иногда на сотни.