Скинхед

— А когда меня привезли?

— Когда-когда, утром, а сейчас уж одиннадцатый час доходит. Ночь на дворе. Давай говори телефон. Мужу позвоним, небось с ума сходит.

Медсестра ушла звонить Марье Львовне, а Валюша осталась один на один с невероятной, немыслимой новостью.

Она была беременна? Но… Алик?

«У Алика вообще не может быть детей», — возник в сознании холодный и презрительный голос Аллы Юрьевны.

Валюту прошиб ужас, ледяной, липкий, и тут же, не успев стечь от темени к ногам морозным тяжелым током, он вдруг сменился дикой внезапной радостью, почти восторгом. Ноги — коленки и ступни — еще потряхивало от жуткого озноба, а голова и плечи уже нырнули в обжигающий счастливый жар. Осознание пришло как нестерпимо яркая вспышка, как тысяча молний, осветивших все и сразу.

Она поняла!

Конечно! Как она могла ошибиться и принять за своего Алика то злобное и мерзкое чудовище, явившееся к ней ночью? Разве Алик, ее Алик, мог сделать такое? Нет, это Рустам! Это он снова пришел к ней, истерзал, надругался, как тогда… Был уверен, что она его не узнает. А она узнала! Узнала! Бровь, как гусеница… И оскал. Не человечий — звериный. И ребенок что истязал ее все эти дни и который наконец сегодня так неожиданно и страшно из нее вышел, был ребенком Рустама!

Значит, все правильно. Ванечка, их с Аликом сын, жив и здоров, а этот…

— Спасибо, Господи! — Валюша уткнулась заплаканным счастливым лицом в тощую подушку. — Спасибо, что толкнул меня под машину! Спасибо, что убил во мне этого звереныша… Прости меня, Господи.

— Как ты посмела сюда прийти? — От голоса хозяина такой холод, будто распахнулась дверца громадной морозилки. — Воспользовалась наивностью ребенка? Хотя ты всегда умела пользоваться людской доверчивостью.

— Извини, — выдавливает сухим шепотом Валентина. — Я не знала, что это ты… извини…

— Вон отсюда, — еще одна ледяная волна, — и запомни: я сделаю все, чтобы твой сын получил высшую меру.

— Нет! — Валентина отлепляется от стенки и, путаясь в замках, делает попытку открыть дверь. — Нет!..

— А чего это у нас дом нараспашку? — одновременно с открывающейся дверью в пространство холла вплывает еще один голос. Рука в белой перчатке касается плеча застывшей Валентины, призывая ту посторониться и дать войти. — Гости, что ли?

Алла Юрьевна, в распахнутой белой норковой шубке, внимательно смотрит на незнакомку. И тут же ее холеное, ухоженное лицо будто собирается в кулачок, обозначая все спрятанные за косметикой морщины.

— Что тут делает эта прошмандовка? — спрашивает она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Кто ее пустил? Ты? — грозно вопрошает она сына.

— Это ко мне, — лепечет растерянная и испуганная Алка. — А вы что, знакомы? Это же мама Вани…

— Я тебе говорила — проверь! — воздевает белый лайковый палец к потолку Алла Юрьевна. — Интуиция меня не подвела! Один раз не получилось влезть в наш дом, решила другим путем, через своего ублюдка!

Дверь так никто и не потрудился закрыть.

Валентина, ничего не видя и не слыша, опасаясь одного, как бы не грохнуться наземь прямо тут, потому что в голове взрываются черные огненные мины, а ноги влипли в гладкий пол, как в свежий гудрон, на ощупь втыкается в разверстую дверную щель и вываливается на площадку.

— Тварь беспардонная! — слышит она одновременно с громким, как взрыв, хлопком закрывшейся двери.

Стыров внимательно вчитывался в отчет, Елисеев не менее внимательно следил за реакцией шефа.

— Значит, эта Ватрушева работала в НИИ, — шевелит губами полковник, — потом в школе, потом в лопнувшем ООО. Жила вдвоем с сыном, Иваном Ватрушевым. Значит, после развода Корнилов бывшую семью и фамилии лишил. Грамотно! А в девяносто седьмом, через семь, значит, лет после рождения первенца, эта дамочка вышла замуж и родила дочь Екатерину. Муж, Роман Валеевич Баязитов, погиб в автокатастрофе в 2004 году. Дочь Екатерина учится в 386-й школе, в данный момент находится в Архангельске у тетки, сестры Ватрушевой. Сын, Иван Романович Баязитов, в данный момент под следствием за преступление…

Что?

— Что? — уставился полковник на довольно опустившего глаза заместителя. — Наш скинхед — сын Корнилова?

— Ну не совсем сын, — хмыкнул Елисеев. — Точнее, даже совсем не сын…

— Жалко, — выдохнул Стыров. — Представляешь, какой бы шухер случился, если б… Брошенный в младенчестве сын прокурора города становится хладнокровным скинхедом-убийцей! Санта-Барбары и Марианны с рабыней Изаурой нервно курят в сторонке, подавившись черной завистью. Слушай, а Корнилов в курсе, что Баязитов — тот самый пацан?

— Вы снова не дочитали, — хитро прищурился Елисеев. — Там дальше отчет Трефилова, гляньте.

— Что еще? — Полковник насторожился. — Трефилов-то тут откуда? Это же твой отдел.

— Так сошлось, — туманно сообщил подполковник и снова заговорщически улыбнулся.

— Дочь Корнилова, Алла, выкрав у отца персональный бланк и поставив факсимиле подписи, подделала пропуск и попала к обвиняемому Баязитову? Что за чушь?.. Где дочь Корнилова и где эти скины?.. А? — Стыров отложил бумаги и остро вперился в заместителя: — Шутки шутить изволите?

— Какие шутки, товарищ полковник… Результат оперативно-розыскной деятельности капитана Трефилова.

— Алла Корнилова состоит в длительных сексуальных отношениях с Иваном Баязитовым? Знакома с лидерами скин-сообщества и неоднократно присутствовала на собраниях организации? Ты соображаешь, что это значит?

— Соображать — твоя вахта, начальник, — шутливо цыкнул зубом Елисеев. — Наше дело маленькое — землю носом рыть.

— Землеройки хреновы! — расплылся в улыбке Стыров. — Передай «кротам» и прочим экскаваторам: премия обеспечена. — Нажал кнопку селектора: — Чайку нам, и покрепче!

Снег растворился за один день. Еще утром был, прикрывая газонную грязь и тротуарный мусор, а к вечеру истаял, как сахар в чае, оставив лишь кое-где напоминание в виде серых крошечных льдинок. А может, это вовсе и не льдинки, а крупная соль, которой посыпают город, чтоб не скользили ноги… вон ее сколько у решетки над Мойкой!

Мойка? Господи, как ее сюда занесло?

Валентина озирается вокруг. Сияющий огнями Невский, новогодние гирлянды на столбах, в витринах, над проезжей частью. Как в насмешку. Красиво? Она не может ответить на этот вопрос. По ней, так лучше бы сейчас было темно и тихо. Какие гирлянды, какой праздник, если Ванечка… И люди… Чему можно так бездумно радоваться? Хохотать, кричать…

— Замолчите, — сквозь слезы шепчет Валентина. — Неужели вы не понимаете?

И все-таки как она тут оказалась? Зачем?

Вылетев из ненавистного дома, она пошла к метро. Чтобы — домой. Там ждал Бимка, единственный, кто остался от недавней, той, жизни. Ни Ванечки, ни Катюшки — никого. С Бимкой пора погулять, скулит наверное, под дверью. То есть она спешила домой. А вместо метро оказалась тут. Зачем?

Вернуться к дому Зингера и сесть на «Грибканале»? Ближе ничего нет.

Валентина поворачивает назад к метро и вдруг обнаруживает, что уже миновала Невский и перед ней — Дворцовая. Нарядная, как школьный зал для детских утренников, и такая же шумная, будто на дворе день-деньской, а не поздний вечер.

Как тогда, сто лет назад.

На оценку «отлично» в экзаменационной ведомости Валюта любовалась минут сорок, не веря, что отныне она — студентка одного из самых уважаемых ленинградских вузов. И потом, когда шла неведомо куда по широкому Московскому проспекту, и когда свернула на Фонтанку и пошла вдоль реки, лаская радостными пальцами раскисшие от солнца чугунные кружева, и даже часа через два, оказавшись незнамо как на Невском, в паре шагов от Главпочтамта, все еще никак не могла поверить в свое невероятное счастье.

В булочной напротив касс аэрофлота купила связку крошечных «Любительских» сушек, нацепила ее наподобие ожерелья на шею и двинулась дальше на Дворцовую, по пути кроша в кулаке лакомство и с удовольствием хрустя им на весь Ленинград.