Скинхед

— Да это я по отчиму Баязитов, — пояснил он. — А на самом деле — Ватрушев.

— А отчим кто? Чурка?

— Татарин… был, — пожал плечами Ваня. — Пришили его.

— Жалел?

— Еще чего! Этого урода…

— А чего мать за него вышла? Любила? — продолжал допытываться татуированный.

— Беременная была…

— Вот! — довольно осклабился старший. — Живой пример. Насилуют наших женщин, брюхатят, а потом… Чего погоняло не сменишь? — в упор взглянул он на Ваню. — С таким ходить не западло?

— Уж меняю, — соврал вдруг Ваня. — Скоро паспорт на Ватрушева будет.

— А вообще как к чуркам относишься? — подобрел белобровый.

Вопрос поставил Ваню в тупик. Отчима он ненавидел совсем не за то, что тот родился татарином, а за то, что был по жизни натуральным козлом. Другие чурки Ваню никогда не волновали. Национальностью друзей он вообще не интересовался, над материными страхами в отношении кавказцев открыто потешался. Даже тот, который чуть не убил Бимку, был для Вани гадом, сволочью, подонком, но — без национальности. Однако тут — Ваня чувствовал — требовался жесткий и однозначный ответ. Мужской. И Серега Сарычев смотрел на него с выжидательным прищуром, типа: вопрос не для детского сада!

— Понаехали, блин, — выдохнул Ваня презрительную фразу, которую слышал в день по десять раз: в трамвае, метро, булочной. — Плюнуть некуда.

Чего сказать больше, он не придумал, но, как выяснилось, и этого вполне хватило, потому что тут же раздался общий одобрительный гул и все как-то сразу расслабились.

— Правильно мыслишь, — кивнул белобровый. — Пришел по адресу. Спортом интересуешься?

— КМС по боксу..

— Молоток. Нам подготовленные бойцы нужны. Рим, возьмешь над ним шефство. Ну, там, с литературой познакомишь, о нашей деятельности расскажешь. Имя есть?

— Иван… — пожал плечами новичок.

— Да не свое, конспиративное. Мы же в оппозиции, понимать надо. Я, например, Борман.

— Есть! — обрадовался Ваня, вспомнив свое школьное прозвище, которым его наградил учитель физики, когда во время урока в него, отвечающего у доски, кто-то пульнул огрызком яблока. — Ньютон!

— Ньютон? Прикольно. Не жид, случаем? — насторожился главный.

— Нет, — хихикнул кто-то из парней, — ученый, старый, седой такой, ариец. Законы всякие умные придумывал.

— Законы — это хорошо, — кивнул татуированный. — За Россию для русских сражаться готов? — снова пристально взглянул он на Ваню. — Стать чистильщиком, санитаром?

— Кем? — не понял Ваня.

— Солдатом расовой войны? Воином-освободителем? Уничтожать черную нечисть и возрождать великую Россию?

От этих прочувствованных и суровых слов Ваня чуточку оробел, поскольку никогда раньше никто к нему с подобным не обращался, но тут же взял в себя в руки и почему-то вытянулся по стойке «смирно»:

— Всегда готов!

Ну что там у нас сенаторы? — Стыров потер сухие горячие руки и нажал кнопку телевизионного пульта. — Устрашились коричневой чумы?

«Закон прошел единогласное одобрение Верхней палаты, — радостно доложила красивая дикторша. — Уже сегодня этот акт будет направлен на утверждение Президенту Российской Федерации».

— Ну вот же! — довольно хмыкнул Стыров. — Можете, когда захотите! Что там у нас для главы государства приготовлено? Хорошие пугалки, яркие.

— Он с удовольствием вгляделся в цветные фотографии плакатов, с которых кричащими буквами вопила надпись: «Смерть жидам!»

— Сколько их будет? — Полковник заглянул в сопроводиловку. — Черт, не многовато ли? Хотя если иметь в виду российские расстояния… Значит, появятся эти живописные заминированные полотна уже послезавтра, сразу от Калининграда до Сахалина. Гуд!

Он еще раз внимательно вгляделся в фотографии, пытаясь понять, что именно не давало глазам отлепиться от снимков.

Какая-то лажа. В чем? Фон? Хороший фон, правильный. Текст? Корявые размашистые буквы, будто чертила яростная мстительная рука.

Буквы…

Вот! Ну, конечно! Профи, твою мать! Ничего доверить нельзя, ничего! Будто в песочнице играют в солдатиков..

— Банщикова ко мне!

— Майор, — сверлил он через минуту темечко подчиненного, — глянь-ка свежим взором. Ничего странного не наблюдаешь?

— Нет, товарищ полковник, — честно ответил Банщиков. — А что? Мы их через экспертов пропустили, через психологов.

— Разогнать вас всех надо, — ледяным тоном сообщил Стыров. — И весь отдел твой, и всех экспертов. Может, в Эрмитаж пойдете? Или в Русский музей?

— Не понимаю, — подобрался майор.

— Не понимаешь? Лучше гляди! Почему на всех плакатах почерк один? Что, Веласкес на космическом корабле над Россией-матушкой промчался, по пути разрисовывая фонарные столбы? Или все вокруг идиоты? Как ты с экспертами?

— Но, товарищ полковник, такой и задачи не стояло, чтоб различия в глаза бросались.

— Значит, теперь стоит. Исправить. Немедленно.

— Да как? — чуть ли не взвыл вспотевший майор. — Все уже самолетами отправлено. Завтра же ночью вешать начнут.

— Значит, верни самолеты! — заорал Стыров. И тут же осекся: — Что, заменить не успеем?

— Никак нет…

— Черт! И отменять нельзя.

— Товарищ полковник, я уверен, никто, кроме вас, на это внимания не обратит! — заторопился Банщиков. — Сравнивать, что ли, станут? Как? Для этого надо несколько плакатов в одно место свезти! А мы же их после парочки-троечки взрывов сами поснимаем…

— Поснимаем… Вот и пресса поснимает. А на фотографиях и сравнит, как я сейчас! Ладно. Имей в виду, если что… если хай поднимется, я тебя с твоими экспертами…

— Разрешите идти, товарищ полковник? — вытянулся Банщиков.

— Иди, — хмуро позволил Стыров.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Кроме следователя, к Ване никого не пускали. Ни мать, ни Алку, ни ребят. И тот доктор, чурка, который лицемерно улыбался и все пытался влезть Ване в душу, тоже куда-то исчез. Вместо него за Ваней наблюдала толстая очкастая тетка, Клара Марковна. Вела она себя так, будто вместо Вани, человека, на кровати лежала куча дерьма: брезгливо проверяла пульс, как мясо на рынке, мяла короткопалыми руками Ванино больное плечо, передергиваясь, словно ей было противно, светила ему в зрачки тощим фонариком. А потом демонстративно мыла руки прямо тут, в палатной раковине, будто хотела еще больше унизить.

Следователь, Ваня слышал, каждый раз у нее допытывался, когда можно будет подследственного Баязитова переместить в тюрьму. Тетка, видать, и следака тоже не жаловала, отвечала грубо и коротко, типа, отвяжись.

— Да хоть сейчас забирайте. Если довезете.

Вот это «если довезете» Ваня совсем не понимал. Вроде чувствовал он себя неплохо, правда, все время будто плавал в каком-то ватном дыму. Руки-ноги почти не шевелились, как свинцом кто накачал, а голова даже по подушке с трудом перемещалась. Повернешься чуть — сразу пузыри в глазах и шум такой, что, кажется, сейчас черепушка треснет.

Конечно, объяснение этому своему состоянию Ваня все равно нашел, не дурак же! Лекарства, в них все дело. Колют его беспрерывно какой-то гадостью, а организм-то здоровый, молодой, спортсмен как-никак, вот и сопротивляется. А колют для чего? Чтоб заставить говорить. Так-то Ваня больше молчит, ни одного секрета организации пока следователь от него не заполучил, а вдруг потеряет контроль? Да еще и бумагу какую-нибудь подсунут подписать? На занятиях в организации их сто раз об этом предупреждали: ничего не говорить, ничего не подписывать. Все будет использовано против вас. Да если б только против него, не беда, но ведь следователь, это прямо спинным мозгом чувствуется, все время в организацию метит! Кто руководитель? Где берут литературу? Получали ли деньги за участие в акциях?

Конечно, исключительно из-за этих лекарств у Вани то и дело в голове мутится. Об этом тоже предупреждали. Он же не сумасшедший! А почему тогда так случается: сидит, допустим, перед ним этот противный следак, чего-то там нудит, и вдруг вместо него у кровати оказывается Костыль. Костыль — свой. Перед ним выделываться не нужно, да и поговорить охота, сколько уже он никого из ребят не видал!