Страница 61 из 62
На моем носу мгновенно оказались темные окуляры, добрый доктор Айболит, спаситель и кудесник, надел на меня свои.
– А чего хромаем? Упала, что ли? От зайцев убегала? Ой, а это что, трупы? – Жорик, судя по всему, узрел Бокова и Чурилина. – Не иначе дуэль случилась? Даш, че молчишь? Оба убиты? Или только ранены? И тебя в пылу страсти прострелили? Ну-ка, посиди тут смирно, пойду погляжу, куда их, в госпиталь или сразу под лед.
– Под какой лед? – перепугалась я. – Зачем?
– Так мы с собой покойников не возим, примета плохая, – объяснил доктор. – Справку выписываем, и в воду. На вечный покой.
– Док, мы живы! – громко возвестил доселе молчавший Боков. – Только с ногами беда. Дашу спасали, поскользнулись.
– Оба?
– Оба спасали.
– Живы, спрашиваю, оба?
– Кажется, – подал голос Чурилин.
– Жалко, – сплюнул доктор. – Рейс прошел зря. Опять нет материала для опытов. Ну, граждане пушкины, дантесы, а также прочие примкнувшие к ним развратные женщины, пойду за помощью. Одному мне вас не дотащить. Может, кто сам дойдет? Ну-ка!
Он подошел к стонущим мужчинам, сначала подергал за ноги Чурилина, хмыкнул, склонился над Боковым:
– Значит, так. Перелом у вас на троих – один, что плохо.
– Почему? – пискнула я.
– Потому что бросил бы вас тут околевать к едрене фене, чтоб Шекспира мне не устраивали! Сейчас весь народ гуляет, расслабляется, а я – с гипсом возись! Отеллы хреновы! Места лучше не нашли, где бабу делить! На полюс поперлись! Устроили тут Голливуд за три копейки!
– Жорик, – пролепетала я, поняв, что доктор серьезно разозлился, – ты все неправильно понял!
– А ты вообще молчи, леди Макбет Мухосранского уезда! Тебе с твоими зенками ослепшими вообще никто слова не давал!
– Как вы разговариваете с женщиной! – неожиданно взвился Боков, вскочил на ноги и тут же упал обратно, заорав от боли.
– Заткнись! – посоветовал Жора. – И не дергайся. У тебя – вывих, щас вправлю.
Следующие пару минут, пока доктор примеривался к боковской конечности, стояла мертвая тишина. Даже я перестала подвывать. Во избежание.
Хрясь! Что-то громко хрустнуло, Боков издал короткий стон и откинулся на спину.
– Вставай, чего разлегся, – ногой шевельнул его Жорик. – Сливайся в объятиях с боевой подругой и хромайте за мной, след в след.
– Не пойду, – твердо произнес Антон. – Я останусь с Павликом.
– Я те щас останусь, – пригрозил доктор, легко поднимая со льда вялое тело Чурилина. – Хочешь, чтоб белый медведь тобой разговелся? Он давно человечинки не пробовал!
– Тоша, не спорь, – страдальческим голосом попросил художник. – Постарайся дойти.
Обнявшись, как в день первого свидания, мы с Боковым потелепались за мощно рванувшим вперед эскулапом. Чурилин, как худой мешок с мукой, висел у доктора на плече. Антон сильно прихрамывал, чем постоянно сбивал меня с ритма. Наконец мне это надоело, тем более что мое колено вело себя исключительно пристойно. Побаливало, да, постреливало, но функции свои выполняло вполне исправно.
– Иди один! – оттолкнула я лицемерную руку собрата по опасному приключению. – Мне неудобно.
Он не сказал ни слова, пристроился в хвост процессии, и лишь изредка сзади слышался его не то стон, не то всхлип.
Зону веселья мы миновали почти незамеченные – доктор предпринял обходной маневр и завел нас на ледокол через какой-то боковой трап. Покорные и несчастные, мы оказались в знакомой госпитальной каюте.
– Дашка, на кушетку, – скомандовал доктор. – Глаза – это не ноги, сами не срастаются!
– Почему она первая? А как же Павлик? – забеспокоился Боков. – Ему же больно, у него перелом.
– Молчать! – рявкнул Жора, укладывая Чурилина на соседнее койко-место. – Лежать! – подтолкнул он продюсера к третьему дивану. – Щас вколю вам всем по цианидику, а потом справку напишу, что скончались от поноса! Никто не подкопается, весь «Ямал» знает, как вы ночь в обнимку с горшком провели!
– Тоша, тебе тоже ночью было плохо? – прохрипел Чурилин.
– И тебе? – чему-то обрадовался Боков.
– И ему, и ему, – проворчал доктор. – Оба страдали!
– Оба? Даша, а ты?
– Я – нет! – вызывающе сообщила я. – Я всю ночь в своем гальюне провела, спала без задних ног.
Доктор странно крякнул:
– Прозреешь – опытом поделишься.
– Каким?
– Не каждый сумеет ночь проспать в унитазе, да еще без задних ног. Как не окочурилась-то.
– Я? Почему?
– По кочану! Гальюн – это горшок железный. А не каюта. Морская терминология.
– Но ты сам сказал!
– А ты слушай больше! Тебя на твоей журналистике факты проверять не учили? Еще напишешь, «Ямал» опозоришь.
– Господи, Тошик, у нас с тобой даже болезни одинаковые! – Чурилин, как мне показалось на слух, пустил слезу, совершенно не вникая в суть нашей с доктором филологической дискуссии.
– Я о том же подумал, Павлик, – сладко мяукнул продюсер.
– Еще бы не одинаковые, – довольно хмыкнул эскулап. – Кто делал? Мастерство не пропьешь! – И тут же спохватился: – Все! Тишина! Доктор работает!
Для начала нам всем вмазали по уколу. Потом мне индивидуально заштукатурили мазью и залепили бинтами глаза. Следом, как стало ясно из стонов Чурилина и утешающих реплик Бокова, Павлику загипсовали раненую ногу. Последним, как наименее пострадавший, получил давящую повязку Антон.
– Так, граждане творческая интеллигенция, – торжественно обратился к нам доктор. – Надоели вы мне хуже горькой редьки. Лично я пошел ужинать. Жрать хочу. Я не Шварценеггер, раненых придурков с поля боя на себе вытаскивать, притомился. Вам двоим все равно ничего есть нельзя, а ты, мое сокровище, – он нежно щелкнул меня в лоб, – ужина не заслужила. Потоскуешь на диете.
– Жора!
– Да не бойся, с голоду не помрешь. Минут через десять вы у меня тут все дрыхнуть будете как убитые. До самого подъема. А утречком я вас лично, на собственных руках, внесу в вертолет, не поленюсь грыжу заработать, и даже пропеллер крутану, чтоб летели быстрее!
Он уже вышел, тихо чпокнула дверь, но вдруг вернулся:
– А свидетельства о покорении полюса сдадите обратно! Не заслужили! Нечего мне Арктику позорить!
– Как ты, Павлуша? – нежно и заботливо спросил Чурилин, лишь только вышел док. По звуку я поняла, что он переместился на кушетку к загипсованному другу.
– Нормально, – проворковал художник. – Обезболивающее уже действует, ногу почти не чувствую. Хорошо – руки целы, работать смогу. А ты как?
– Все хорошо. Главное, мы живы, и мы – вместе. – Послышался характерный звук поцелуя.
– Тошик, – укоризненно и жеманно протянул Чурилин, – мы не одни.
– А! – отмахнулся Боков. – Считай – одни. Даша-то и так все уже знает. Правда, Даш?
Я хмыкнула, но промолчала. С завязанными глазами много не наговоришь!
– Даш, а портрет где? – вдруг вспомнил Павел.
– Мой портрет?
– Почему твой?
– Потому что ты мне его подарил! – злорадно оповестила я. – Неужто забыл?
– Значит, все же подарил? – огорчился Чурилин. – Вот видишь, Тошик, до чего ты меня довел.
– Даш. – Зашуршали неровные шаги, и рядом со мной, чуть ли не на мои израненные ноги, тяжело опустилось тело. Единственный среди нас ходячий больной вновь сменил дислокацию. – Даш, продай мне этот портрет.
– Нет.
– Ну, зачем он тебе?
– На Sotheby's выставлю, – мстительно сказала я. – Или на Christie's. Где больше дадут.
– Нет! – крикнул из своего угла Чурилин. – Я против!
– Ты кто? – поинтересовалась я.
– Автор!
– А я – собственник.
Выговорив эту сакраментальную фразу, я поняла, что стремительно засыпаю – видно, началось обещанное действие эскулаповского укола. Мне стало как-то спокойно и благостно. Даже неопределенность собственной судьбы отступила куда-то на десятый план. За льдины, за торосы, за теплые пушистые снега, за солнечные облака и белые мальдивские пески. Среди бирюзовых льдин колосились спелые пальмы, ловкие обезьяны весело швырялись тугими бананами, желтые плоды взлетали под небеса и осыпались оттуда на снег гроздьями праздничного салюта.