Страница 5 из 62
– Не советую, Юляш, – остановила ее Эля. – Ван Гог все-таки мрачноват для комнаты юной девушки. Лучше кого-нибудь из импрессионистов или наших авангардистов. Там и краски другие. И настроение.
– Да? – Юлька, похоже, всерьез заинтересовалась этой темой. – А кого вы посоветуете?
– Когда вернетесь, можем вместе на аукцион «Совкома» сходить. Там все свои собираются. Чего-нибудь подберем. И цены, кстати, с Sotheby's не сравнить. Милка, ну, знаете ее, в прошлом году там такую картину отхватила! Всего за сто шестьдесят пять тысяч уё. «Пейзаж Феодосии». Этого, как его. Ну, артистка такая есть, толстая как бочка. Мадам Грицацуева.
– Шукшина, – подсказала Галка.
– Мам, ты че? – уставилась на нее Юлька. – Шукшин – это же киноактер, он в «Калине красной» играл, а тетя Эля про нарисованную картину говорит.
– Крачковская? – напряглась я, вспоминая более давнюю версию «Двенадцати стульев».
– Точно! – обрадовалась Эля. – Во! Только в названии еще одно слово было, название цветов. Забыла, как называются. На настурцию похоже, но не настурция. Розовые такие, на длинных черешках.
– Чего вы паритесь? – хмыкнула Юлька. – Сейчас энциклопедию принесу.
Художник Крачковский отыскался быстро. Картину Эля назвала почти правильно «Пейзаж с опунциями. Феодосия». Как выяснилось, написал ее неведомый нам художник с толстой фамилией аж в 1906 году. Изображение самой картины, правда, отсутствовало. Юлька (вот что значит направить интерес подрастающего поколения в правильное русло) продолжала шуршать листами энциклопедии дальше. Дошуршалась.
– А опунции – это вовсе и не цветы.
– А что?
– Кактусы!
Все с недоверием воззрились на Элю.
– И что? – презрительно пожала плечами та. – Кактусы тоже цветут. Раз в жизни. Вот там эти розовые цветы как раз и были кактусиные. Опунции. Я про них и говорила. Милка картину у себя в будуаре повесила. У нее балдахин розовый, очень в тему вышло. Правда, пришлось обивку на креслах менять. В тон морю.
– Нашла! – заорала вдруг Юлька из своей комнаты. – Идите сюда!
Во весь экран большого плоского монитора раскрылось ясное бирюзовое море. Как в Монако. Легкие волны ластились к крутому берегу, в нежной пенке летнего марева лакали соленую воду, уткнувшись лобастыми мордами в море, горбатые, как перекормленные медведи, крымские горы. С высоченной вышины море и горы подсвечивало розовое солнце. На переднем плане колосились жирные плоские листья, утыканные зрелыми колючками. Кактусы. Прямо как в Египте. Во впадинке за опасными зарослями красовался яркий розовый куст. Шоколадные длинные ветки усыпали яркие цветы. Они были настолько живыми, что их хотелось понюхать. Если что меня и остановило, то вовсе не стекло монитора, а остро торчащие жесткие колючки.
Покой и радость, выплеснувшиеся с компьютерного холста, наполнили уютным светом всю Юлькину комнату. Даже извечный племяшкин беспорядок как-то смикшировался и растворился в волнах легкого летнего бриза.
– Мам, – загундосила Юлька, – хочу такую картинку!
– Деточка, но она уже продана, – растерялась Галка.
– И что? Папа сказал, проси на день рождения что хочешь, я ее хочу!
– Юль, – пришла я на помощь сестре. – Тебе сколько лет? Чего ты себя как малолетка ведешь? Хочешь, чтобы мы Максу рассказали?
Почти семнадцатилетнее сокровище метнуло на нас злобный взгляд и вырубило Интернет. Типа, вот вам!
– Если б я была малолетка, я бы выклянчила у папахена машину. Или яхту, – неожиданно взрослым голосом просветила нас она. – А если я прошу произведение искусства, то даже Макс меня поймет.
Вот с этим я не могла не согласиться. Макс, Юлькин жених и мой вынужденный друг и соратник (кто читал мои куршевельские и монакские мемуары, тот поймет, а кто не читал – почитайте, полезно будет), разницу между автомобилем и живописным шедевром усек бы на раз. И конечно, одобрил бы предпочтение будущей супруги. Разве что с выбором бы помог. В смысле, вместо малоизвестных крачковских опунций настоял бы, например, на каких-нибудь импрессионистских цветуечках Матисса.
– Юль, не расстраивайся, – успокоила Эля. – Феодосию Милка все равно никому не продаст, пока обивка на креслах не надоест. Но «Совком» много чего интересного выставляет.
– Я не хочу в этом вашем совке, – заартачилась Юлька. – Хочу у Sotheby's. Этого, как его, Полтимора. Или у «Кристис». Я вам не лохушка какая-нибудь!
– Вообще-то девочка права, – раздумчиво проронила гостья. – Если русских мастеров покупать, то у иностранцев дешевле выйдет. В прошлом году Пашка Красников, ну, водочник наш, себе на дачку пейзажик Тархова приобрел. Вроде «Гроза в саду» или «Облака в грозу». За сто восемьдесят тыщ, кажется. Так эту работу «Совком» у Sotheby's купил. А дома перепродал втридорога. С другой стороны, Димка Шустер картину Дейнеки взял, ну эту, где пацаны голые купаются, всего за сто штук. А полотно большое, яркое такое! Сашка Зеленин чуть не удавился с горя: он год назад того же Дейнеку, натюрморт какой-то вшивенький, за сто пятьдесят взял. Так что не угадаешь. Сегодня одно в ходу, завтра другое. И ни одна собака не подскажет, чего завтра в моду войдет. Вот как жить, Даш? – обратилась она ко мне. – Мучение же сплошное! Как в таких условиях любить настоящее искусство?
Я промолчала.
– Теть Эль, а мальчики там совсем голые? – заинтересовалась Юлька, снова включая компьютер. – Как вы говорите, художника зовут?
– Так пацанов тоже продали, – объяснила банкирша. – Поздняк метаться. Слушай, Юль, а ты историческую картину не хочешь? Про Ленина? Я в «Совкоме» видела. «Ленин объявляет советскую власть». Там и Сталин нарисован, и Дзержинский. Короче, все эти большевики недоделанные. И цена чего-то совсем смешная была. Стольник, что ли. Или «Утро на Куликовом поле»? Во всех школьных учебниках есть. Шедевр! Бубнов – художник. Вроде не купил никто.
– На фига мне Куликово поле? – оторопела Юлька. – Лучше уж тогда Ленина. Хоть поржать можно. Только мы его не в моей комнате повесим, а в столовой.
– Даже не думай! – пришла в ужас Галка. – Только этих уродов в моем доме не хватало! Хочешь, чтоб папка из нас с тобой натюрморт сделал? Придет к нему кто-нибудь в гости из правительства или администрации президентской, а у нас Дзержинский со Сталиным со стены скалятся? Ты что, забыла, у нас двое дедушек репрессированы?
– Действительно, этих палачей в доме держать не стоит, – согласилась Эля. – Другое дело – исторические деятели прошлого. Я до сих пор жалею, что Репина не взяла. В 2005-м тот же «Совком» выставлял. Картина – во! – Эля раскинула руки, изображая величие полотна. – Девять на четыре! «Заседание Государственного совета России».
– А Репин разве не умер? – осторожно спросила Юлька. – Бурлаков-то он давно рисовал.
– Это, наверное, однофамилец, – предположила Галка.
Я снова промолчала, поскольку «Заседание Госсовета» для меня было совершенно равнозначно приснопамятной «Приплыли».
– Да это не наш Госсовет, а тот еще, царский! Там все тогдашние шишки нарисованы. Семьдесят семь знаменитостей. Типа можно по картине историю изучать. И просили немного, лимон баксов.
– Чего не взяла?
– Да мой заартачился: куда, говорит, мы эту громилу повесим? Говорю: давай в Испанию, в загородный дом, свезем, там у нас гостиная – сто пятьдесят квадратов. А он: как ты себе представляешь соседство Репина с Дали? Эстет! Ну, пока ругались, картина ушла.
– Жалко, – сочувственно выдохнула Галка.
– Еще как! – согласилась Эля. – Артурчик наш в Испании учится, совсем от родины оторван. А так бы смотрел на полотно, вспоминал бы исторических деятелей. Разве плохо?
– Во прикольно! – завопила Юлька. – Дашка, я в следующий раз с тобой на Sotheby's поеду! Мэл Гибсон даже волосы свои продает! А Лайза Минелли тысячу двести штук всякой старой дряни из шкафов повытаскивала и все – на аукцион.
– И что, покупают? – скептически скривилась я.
– Еще как! – доложила Юлька. – Туфли старые, киносценарии, статуэтки «Оскаров». А Стивен Спилберг, наоборот, этих «Оскаров» скупает. Своих, наверное, ему мало. Дашка, ты теперь ничего из своих вещей не выбрасывай! Когда прославишься, мы все на аукцион сбагрим!