Страница 4 из 62
– Я? – Галка страшно удивилась. – Ты че? Юль. – Она беспомощно обернулась к дочери.
– Правильно, – одобрила умная девочка. – Пусть Дашка идет в телезвезды. А потом и меня устроит. Прикольно! Я всем буду рассказывать, что это – моя сестра!
– Тетка, – машинально поправила Галка.
– Отстань, – отмахнулась племяшка. – Короче, Дашка, остаемся!
– Вот, Юль, поэтому я и отказалась, – горько выдохнула я. – Знала, что ты сразу начнешь капризничать и нервировать родителей. Нет бы поддержать старшую подругу! Нет бы сказать: работай, Дашенька, ни о чем не думай, мы тебя ждать будем, как освободишься – прилетай.
– А я что? – пробубнила усовестившаяся племянница. – Я это и говорю. Поеду с предками. А ты работай.
– Девочки, – возрадовалась Галка. – вот как все удачно сложилось! Правильно, мы одна семья. Должны друг друга поддерживать. Езжай, Дашенька, на свое телевидение в Лондон. А мы уж в Доху полетим. А там и ты к нам подтянешься.
– Не могу, – категорично возразила я. – Ильдару обещала.
Следующие минут двадцать все трое отчаянно уговаривали меня не ломать так удачно складывающуюся карьеру и не лишать простых людей удовольствия созерцать меня по телевидению и слушать мои умные речи.
Уговорили. С трудом, конечно.
– Даш, а чем на этом базаре торговать будут? – полюбопытствовала Юлька, когда мы, успокоившись, а некоторые и умывшись от горьких слез, уселись пить чай.
– Живопись.
– Кто выставлен? – Эля жеманно отложила бутерброд с колбасой и потянулась за безешкой.
Типа, негоже, говоря о высоком, трескать мясо. Изысканные сладости – другое дело. – Старые мастера будут? Ну там Ван Гог или Пуссен? А наши передвижники? Я очень Куинджи хочу. Все никак не могу своего уговорить. Уперся в Айвазовского как баран, и все! Мы же с ним в 2003-м были на этом Sotheby's. Народу набралось – на головах друг у друга сидели! Чего поперлись? Айвазовского торговать! Две работы выставлялось – «Прибытие российского корабля в Константинополь» и «Закат над бухтой Золотой Рог». Мой уверен был, что тысяч за триста купит. А там как пошли цену набивать! Обе ушли по 588 тысяч. Причем не баксов, а фунтов! И картинки-то – тьфу! Еще неизвестно, Айвазовский или подделка… Мне тогда пейзаж Поленова гораздо больше понравился. Говорю своему: бери! А он так из-за Айвазовского расстроился, что и Поленова проморгал. Тот за пятьсот сорок, что ли, ушел. Теперь, наверное, уж больше миллиона потянет. Козел. Ни себе, ни родине.
– А кто купил?
– Спроси что полегче! Тайна. Куда-то в частную коллекцию канул. А вот Куинджи никто не продает. Я бы все свои брюлики сбросила, но купила! От его «Лунной ночи на Днепре» просто тащусь!
Галка и Юлька смотрели на гостью с изумленным восторгом. Видно, об этой грани ее таланта они и не подозревали. Сами-то в живописи разбирались, примерно как кобыла в парфюме. Глава семейства не приучил, поскольку сам знал единственного художника Шишкина и еще постоянно упоминал картину Репина «Приплыли». Кстати, надо узнать, есть у Репина действительно такое полотно?
– Куинджи? – я напрягла мозги.
Все-таки мои интеллигентные родители довольно много времени посвятили просвещению единственного чада. Третьяковку я знала наизусть, кажется, с детсада. А когда я училась в старших классах, мы чуть ли не каждые каникулы ездили в Питер. В музеи. В Эрмитаже я была раз двадцать, а в Русском музее вообще раз сто. Эта самая «Лунная ночь» там и висит. Зуб даю. Или висела? В наше время. Я решила не уходить в дебри, покровительственно заметив:
– Музейные полотна на аукцион не выставляются. Это – национальное достояние.
– Не скажи, Даш, – скривилась Эля. – Вексельберг коллекцию Фаберже купил? Купил. Сто миллионов отвалил. Это что, не музейная ценность? А Ромка Абрамович Кустодиева хапнул. Вообще даром. Всего за лимон.
– И где тот Кустодиев? – горько, словно сожалея обо всем русском искусстве, вместе взятом, спросила я (в Интернете-то я посидела не зря!). – Он это полотно даже в Россию не ввез! В Европе осталось. Патриот, называется!
– Так он его перепродаст годика через три! Втридорога! – хохотнула Эля. – Смысл аукциона в чем? Чтобы цену на картину повысить! Она, может, на самом деле три копейки стоит, но раз уже лимон отвалили, дешевле никто не выставит. Только дороже. Это же как банк. Только без всяких инфляций и дефолтов. И налоги платить с дохода не надо.
– Ага, вот введут налог на роскошь, никому мало не покажется! – пригрозила Галка.
– Да брось ты, все уже предусмотрено! Думаешь, чего наши как с голодухи на картины и другие раритеты накинулись? Живопись полюбили? Да они Дали от Левитана не отличат! Но виллу, допустим, или акции не спрячешь. Все на виду. А картинку? Слышала, Даш, Рубенса на том же Sotheby's продали? За семьдесят четыре миллиона фунтов стерлингов. «Избиение младенцев» называется. Планировали за семь. Купили в десять раз дороже! Сколько это вилл на Лазурке? Прикинь? А место занимает – квадратный метр на стене.
– Тоже неизвестно, кто купил?
– Пока нет. Думаю, из наших кто-то. Западники, они все же не такие скрытные. Это наши тихарятся. От налогов прячутся. Этих «младенцев», кстати, вообще другому художнику приписывали, ученику Рубенса. И стоила картинка тогда, как мой узнавал, тысяч тридцать, что ли, а когда дом Sotheby's доказал, что это именно Рубенс.
– Теть Эль, – встряла уже преступно долго молчавшая Юлька, – а что картина за это время лучше, что ли, стала? Или там на ней младенцев прибавилось?
– Что ты, солнышко! – Гостья погладила недоразвитое сокровище семьи Рашидовых по красивой головке. – Как же можно в шедевре что-то дописывать? Это же Рубенс!
– Ну, – набычилась Юлька. – И что? Когда не знали, что это Рубенс, он стоил рубль. А когда узнали – миллион? А как же художественная ценность? Она что, только фамилией определяется? Даш! – требовательно взглянула она на меня, ища поддержки.
И что ответить? По сути-то, ребенок абсолютно прав! Как можно оценивать кого-то или что-то по одной лишь фамилии?
– Доча, сама подумай, – пришла на выручку Галка. – Не были б мы Рашидовыми, поехали бы мы сейчас в Доху? А в Куршевеле вас с Дашей пустили бы на закрытые вечеринки? Вот видишь! А ты говоришь.
– Дашка, между прочим, не Рашидова, – пробурчала Юлька. Правда, уже чисто из упрямства, хотя и с выраженным пониманием. – А чего тогда наш папик картины не покупает? Че мы как лохи? Мне Мона Лиза очень нравится.
– «Джоконда» не продается, – наставительно сказала я. – У нее только страховая стоимость 100 миллионов долларов!
– И что? Никто сто лимонов не найдет?
– Найти-то найдут. Не вопрос, – вздохнула Эля. – Кто ж ее продаст? Да если б ее и выставили, не представляю, на сколько бы она потянула.
– Национальный бюджет, – важно сказала я. И, увидев странный блеск в глазах информированной собеседницы, добавила: – Соединенных Штатов Америки.
– У нас знакомый есть, кто – не скажу, не спрашивайте. – Эля закатила глаза, демонстрируя, что открывает нам страшную тайну. – Он еще в девяностом году Ван Гога на Sotheby's купил. За восемьдесят два с половиной миллиона. Так мы, пока это полотно увидели, тройной кордон электронной охраны прошли. У него внутри дома – бронированный салон, типа музея. Определенная температура, влажность, освещенность. Зальчик такой небольшой, метров сто двадцать. А добра там миллиарда на четыре. Тот самый Ван Гог, пейзаж Ренуара, натюрморт Сезанна. Он шутит: это, говорит, мой пенсионный фонд. Понятно, да? «Яблоки» Сезанна на Sotheby's купил за двадцать шесть лимонов, «Мельницу» Ренуара на Christie's за семьдесят один. Анонимный коллекционер.
– Какой же он анонимный, если вы его знаете? – удивилась Юлька.
– Да его все знают, только картины он не всем показывает.
– Правильно делает, – вынесла вердикт племяшка. – Я в школу принесла часы новые от Dior, мы с Дашей в Куршевеле купили, так на втором уроке сперли! Кто? Никто не признался. А в классе у нас, между прочим, ни одного бедного нет. Лицей-то закрытый! Попрошу папашку мне на днюху какого-нибудь вангога подарить. Повешу у себя в комнате и буду деньги за просмотр брать.