Евроняня

– Знаете, Вероника, – улыбнулся молчавший все это время Дмитрий, – кажется, вам удалось то, что не удавалось России на протяжении последнего десятилетия! – Взял ее под локоть. – Вы меня снова восхищаете! Пойдемте к Спартаку, на этом празднике жизни мы точно лишние!

Скульптура Нику потрясла. Жестокой правдой и величественным реализмом. Волчица оказалась сухопара, грудаста, а улыбка, с коей она взирала на людей, была поистине ужасна. Сзади волчица была очень похожа на Дарика. Спереди – на Гену. Ника даже оторопела от этого сходства!

Спартак же, напротив, являл собой сгусток мышц, сухожилий и суставов. Понятное дело, решила Ника, раб, вечно голодный, оттого и на бунт пошел.

Спартак нависал над волчицей сзади, вот-вот вцепится крючковатыми пальцами в массивную шею! Одна его нога была многозначительно откинута – видно, во время удушения он собирался ее еще и оседлать. Гордая зверюга, судя по всему, о неминуемой смерти не подозревала. То ли нюх отказал, то ли очень спешила к брошенным Ромулу и Рему, чтобы накормить будущих созидателей рабовладельческого строя. Под напрягшимися от распиравшего их молока сосками волчицы стояло ведро.

«Ага, – подумала Ника, – значит, он ее еще и подоить собрался. Чтобы братья-близнецы первое время с голоду не померли. Хоть и раб, а детей жалеет!»

В общем, скульптура девушке не понравилась. Доить мертвую волчицу – это все же извращение…

– Ну как? Впечатляет? – улыбаясь, спросил Дмитрий.

Ника лишь пожала плечами: обижать великого мастера не хотелось, а врать она не умела.

«Вот если бы волчица и мордой была как Дарик или как Анжи, то есть добрая. А рядом с ней играли те самые Ромул с Ремом, да пусть хоть бы и молоко прямо из груди сосали, это было бы куда симпатичнее… Не приведи бог, приснится!

Почище, чем ЕВРов картинный кошмар до ее исторических улучшений. Может, Ркацители свои услуги предложить? – задумалась Ника. – Все же жалко итальянцев, за что им такое? Страна-то вроде хорошая…»

– Проходите, будете первыми зрителями! – Открылась вдруг дверь совершенно с другой стороны. Видимо, с черного хода. – Прошу!

В зал, где Ника с Дмитрием были вдвоем, гуськом стали вплывать гости. Первой гордо прошествовала…

Не может быть! Вероника даже рот зажала, чтобы не вскрикнуть. Вот, значит, о каком сюрпризе талдычила Гена!

Бонсерат Лавалье, собственной персоной! Величественная, как Спасская башня, с высоким черным венцом волос над гладким молочным лбом, ротиком маленьким, как капелька вишневого варенья… Ника и раньше всегда удивлялась, как в таких крошечных губках помещается такой гигантский голос?

На оперной диве было сногсшибательного цвета платье, бирюзово-сиреневое, переливающееся, будто и не из ткани, а из тонкого пластика или из толстого капрона. Вот как если бы несколько школьных бантов один на другой сложить, чередуя: сиреневый – бирюзовый, снова сиреневый…

За Бонсерат картинно тряс седой гривой сам Малентино. В желтом, как «ламборджини» Дмитрия, пиджаке, с немыслимо выразительной голубой оборкой на левом лацкане и такой же – на правом накладном кармане. Шею красиво драпировал небесный платок. В руках он держал, все время нюхая, голубую розу, искусно собранную из размахренных кусочков той же голубой ткани.

За ним прошмыгнули два невзрачных типа, судя по одежде, переводчики или секретари, а замыкал шествие величественный, как обелиск, седовласый гений скульптуры, с толстой шоколадной сигарой под свисающим белым усом. Гости кружком остановились у волчицы. Ркацители, узнав Дмитрия, важно кивнул. По Нике лишь скользнул странным взглядом. Понял, что где-то видел, но где – не помнит, сообразила она.

– Прошу. – Мэтр простер руку к скульптуре. – Вы – первые, кому я представляю плод своих длительных изысканий и творческого экстаза.

Наступила полная тишина. Ника, поскольку на шедевр уже вполне насмотрелась, просто пожирала глазами маэстро. Она все еще не могла поверить своему нежданному счастью. Она… В одной комнате с Малентино. Рядом. Протянуть руку – дотронешься… Чудо!

– Зураб, – вдруг на чисто русском языке произнес великий кутюрье, – я думаю, Спартаку нужен шарф. Сине-красный.

Ркацители что-то неспешно ответил, Ника даже не расслышала что, настолько была поражена тем, что Малентино говорит по-русски. Уловила лишь краем глаза: мэтр выплюнул изо рта сигару прямо на пол и шагнул к волчице.

– Он знает русский? – шепотом спросила она у Дмитрия.

– Конечно, он же наш, из Пензы, – также прошептал ее спутник. – Да все известные кутюрье – русские, вы что, не знали? И Версаче, и Шанель, и Диор.

Конечно, Ника этого не знала… Откуда?

Она все еще переживала невероятную, очень обнадеживающую новость, когда ее чуткие ноздри уловили странный, едва уловимый запах. Будто где-то рядом подожгли пластик. Ника покрутила головой – запах исчез, заглушенный ароматами дорогого парфюма, летающими в воздухе, изысканно смешавшимися с невыветрившимся дымком от дорогой сигары.

– Белиссимо! – вдруг громко возвестил самый красивый в мире голос.

И тут же началось оживленное обсуждение новоявленного шедевра. Ника, чтобы не привлекать к себе внимания, шмыгнула за спину Бонсерат: очень хотелось осмотреть ее потрясающий наряд сзади.

Снова появился запах. Тот самый. Девушка перевела глаза с масштабных ослепительно голых плеч на величественную талию, скользнула глазами вниз, туда, где плавными, будто крахмальными волнами лежал шлейф, напоминающий горделивую морскую волну во время прилива.

То, что она увидела…

Прямо по бирюзовой волне, вверх, ползла черная полоска плесени, изрядно сдобренная красными искорками. Там, где она поднималась, шлейф переставал существовать, обнажая толстые, как телеграфные столбы, ноги оперной дивы.

Грязная оплавленная полоска с едкими алыми точками неумолимо карабкалась вверх, пожирая тонкую ткань. Внизу, на паркете, солидно тлела шоколадная сигара.

Ника завороженно наблюдала за непонятным явлением: что же за материя такая? Плавится, но не гаснет? Когда она пришла в себя от изумления, вызванного невероятным физическим явлением, шлейфа, как такового, уже не существовало. А ноги певицы открылись уже до подколенных впадин. Поскольку все были страшно увлечены обсуждением, девушка поняла, что она – единственная свидетельница надвигающейся трагедии.

Дернув за рукав Дмитрия, Вероника сделала страшные глаза. Что? – также глазами спросил тот. Ника схватила его за белоснежный рукав и еще раз грубо дернула к себе, ткнув пальцем на реверс знаменитой гостьи. Дмитрий остолбенел. И Ника мгновенно поняла, что спасти мировую звезду может только она.

В бокале все еще пузырились остатки шампанского. Девушка примерилась и плеснула жидкость прямо на ползущую вверх черную горячую пену. Певица дернулась, ощутив нечаянную влагу на интимном месте. Вскрикнула, зашлепала рукой по собственному заду, моментально обнаружив его вопиющую оголенность. Еще раз вскрикнула, тонко, как раненая газель, заерзала по заду руками, пытаясь прикрыть срам растопыренными ладонями. Подскочил Малентино, охнул, что-то быстро и злобно забормотал по-итальянски.

– Он говорит, что предупреждал о невозможности использования этой бумаги, – автоматически поставленным голосом перевел один из клерков.

Малентино метнул на него угрожающий взгляд, и переводчики, оба, спрятались за волчицей.

«Ах вот в чем дело! – поняла Ника. – Это и не ткань вовсе! Ткань бы так красиво не лежала и так странно не горела! Знаем мы этих капризных клиенток! Навидались!»

Малентино просто брызгал слюной от злости, а Бонсерат вот-вот готовилась зареветь. Один лишь Ркацители, из-за вопиющей невоспитанности которого все и произошло, сохранял спокойствие и невозмутимость, оглаживая Спартака по мощной икре.

– Господи, что же делать? – красиво приложил руку к голове маэстро. – Сейчас наш выход, не возвращаться же в гостиницу! – Он стянул с шеи голубой платок, вытер вспотевший лоб и элегантно бросил цветную тряпицу на открытый зад Лавалье. Платок прикрыл ровно две третьих одной ягодицы.