Страница 182 из 184
10
По городскому мосту о. Петр рано утром перешел Покшу и, сразу свернув направо, берегом добрался до узкой и неприметной в густой траве и кустах тропинке, памятной ему еще со счастливых детских времен. Невдалеке Бог знает с каких пор таился лаз в пещеру – излюбленное место их игр. И сколько же минут чудесных пережито было здесь! Сколько маленьких тайн сокрыто, легких слез пролито, сколько восторженных воплей исторгнуто! Не единожды он прятался в ней. Был случай – вместе с трехлетним Колькой, на поиски которого ближе к вечеру отправилась мама. Ах, и корила же она среднего своего сыночка! «Ты ведь большой уже парень, а он, – гладила она по голове прильнувшего к ее плечу младшенького, – еще махонький… Ему молоко пить и спать». Но для всех чад достанет любви в материнском сердце. И его возле дома приголубила она – и во мгновение ока словно бы возвратившись в отрочество, он с трепещущим сердцем ощутил прикосновение ее теплой ласковой руки. И как жила мама, стараясь для всех и в последний черед думая о себе, так и умерла, никому не став в тягость. Прилегла белым днем перевести дух от спозаранок валившихся на ее плечи забот – и вдруг попросила папу достать из киота «Казанскую». «Марья, – встревожился он, – тебе никак худо?» Мама икону взяла, поцеловала, всех препоручила Богородице и затихла, протяжно вздохнув. Помнил о. Петр и этот вздох мамин последний, и просветлевшие перед кончиной ее глаза… От сжавших ли сердце видений прошлой жизни, от круто поднимавшейся ли тропинки, а может, и от затаившейся в душе тревоги он и сам глубоко вздохнул, когда оказался наверху. Отчий дом был перед ним. Он пересек заросшую травой улицу, открыл калитку и тихонько, чтобы не разбудить папу, стукнул в дверь. Едва ли не в ту же секунду брякнула откинутая щеколда, заскрипел в скважине ключ, и, слабо вскрикнув: «Петенька!», Аня упала ему на грудь. Он еще теснее привлек ее к себе.
– Ты моя родная, – говорил он, без счета целуя ее в чистый лоб, темные брови, вздернутый милый нос, в крохотную родинку над верхней губой и страдая от переполнявшей его любви и гнетущего ощущения все ближе придвигающегося мрака, – ты моя кровинушка, моя плоть, душа моя… Как ты? Или на «вы» тебя теперь называть? – словно бы по страшному секрету, шепнул он ей. – Постой, – о. Петр вдруг заметил на ней платок, темную кофточку и темную же юбку, – ты что, собралась куда? А папа?
Она подняла голову и взглянула на него заплаканными, покрасневшими глазами.
– Нет, Петенька, папы…
У о. Петра поплыло под ногами.
– Постой, – ошеломленно промолвил он, – ты что… – Как слепой, он повел в воздухе рукой и оперся ею о стену. – И где…
– Пойдем, – тихо проговорила она, – не у дверей же…
И на кухне, наливая мужу чай, нарезая хлеб, придвигая масленку, рассказывала, как ввалился в дом Ванька Смирнов, сам пятый, не то шестой, сейчас не упомнишь, и все с винтовками, и китаец при них, одного с Ванькой росточка и такой же злющий, и пытали у нее, куда о. Петр подевался, а она ответила, что в Пензу, за лекарствами для папы, а Ванька не угомонился и дальше спрашивал, когда будет, и она им сказала, что управится и тогда вернется, ну вот… Его нет, отца Петра, Ванька сказал, а он против советской власти выступил и пусть теперь за свои слова ответит. А покудова мы за него старика заберем и эту ведьму черную… Он мать Лидию так обругал.
– И увели они, Петенька, и папу, и мать Лидию в тюрьму увели! – обхватив голову руками, она зарыдала без слез.
– За меня, значит? – как со стороны услышал свой голос о. Петр и поразился странному его звучанию: будто петля перехватила горло.
– Так сказали, – еле вымолвила Аня.
– А Саша? Он знает?
– Ходил он к этому рыжему… сидит в козловском доме… Вечером вчера пошел… Я, говорит, у него и папу отхлопочу, и мать Лидию… Ни за что его Нина не хотела пускать, даже на колени встала. Не ходи, пропадешь! А он пошел. Я у них допоздна сидела, его ждала. Не дождалась. Сейчас хотела бежать… – Она умоляюще взглянула на него. – Петенька…
– Что? – выдавил он.
– Петенька… – пролепетала она.
– Ты, Анечка, главное, себя береги… Сыночка нашего. Сама видишь, что творится…
Он встал.
– Ты бы поел, Петя, – со смертной тоской в глазах сказала она.
– Не могу… не лезет… Поди, Анечка, ко мне.
И когда она подошла, он обнял ее, поцеловал в лоб, а затем, отстранив, благословил.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Господь милостив. Ну поорет на меня Ирод этот рыжий… ну в тюрьму упечет… Эко дело! – бодро воскликнул о. Петр. – И апостолы в узах были, и святые терпели – и я с их и Божьей помощью вытерплю. Помолимся, и я пойду. Меня арестуют, а папу выпустят. И ты с ним меня жди. Помолимся… Живый в помощи Вышнего, в крове Бога Небесного водворится, – с верой в непреложную истину этих слов, твердо произнес он. – Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него… Не убоишься от страха нощного, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденного…[36]
– Не приидет к тебе зло, – жарко выдохнула Аня, – и рана не преближится телеси твоему… яко Ангелам Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия…[37]
– Воззовет ко Мне и услышу его: с ним есмь в скорби; изму его и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое… Аминь. Все, Анечка.
Он шагнул к порогу, но с отчаянным воплем она кинулась к нему.
– Петя! Не жить мне без тебя! Петенька, голубчик ты мой! – Она обвила ему шею руками.
Осторожно их размыкая, он говорил: «Ну, все… Аня… все» – и почти выбежал из дома, захлопнул дверь, постоял, привалясь к ней спиной, и быстрым шагом двинулся в центр града Сотникова.
И пока шел, все твердил про себя: «…явлю ему спасение Мое…». Яви, Господи. Не дай сгинуть в преисподней. Оборони от врагов, дышащих яростью. Избави от злого заточения, убереги от погибели, спаси и сохрани от зверя, вышедшего пожрать Церковь Твою. Милосердной Твоею рукой отведи лютую казнь, ибо не один живу я на свете, а вместе с возлюбленной супругой, которая носит под сердцем от плоти и крови моей. Каково будет ей в горьком вдовстве – с дитем и стариком, моим отцом? Он снял кепку и перекрестился на купола и кресты Успенского собора, молчаливой громадой возвышавшегося над площадью. Отцу Михею Царство Небесное и вечная память. Как же летел сброшенный безумцами с колокольни страдалец-звонарь, как рот его был открыт в безмолвном вопле и как пронзили малое его тело откованные наподобие копий железные прутья ограды! Словно провалившись под лед, в студеную воду, о. Петр вздрогнул и еще раз перекрестился. Не приведи, Господи. Он пересек площадь и остановился у особнячка, некогда принадлежавшего господину Козлову. Счастливый человек. Убежал. Оставил свое добро и выскользнул из рук красной стражи, как Марк евангелист – из рук стражи храмовой, оставив ей покрывало, в которое был он закутан по нагому телу. Но верующим во Христа ныне надлежит вослед Спасителю смирить себя до крестной смерти.
– Тебе чего? – с крыльца ему навстречу шагнул часовой.
– Скажи начальнику – священник Петр Боголюбов пришел. Он за мной посылал, да я отлучался…
На зов часового вышел высокий парень с бритым лицом и мутными, пьяными глазами и, ни слова не говоря, крепко взял о. Петра за рукав и повлек его за собой на второй этаж. Там, толкнув ногой двустворчатую дверь и переступив порог просторного кабинета, он указал на о. Петра сидящему за столом рыжему человеку в черной кожанке:
– Сам явился, товарищ Гусев!
Как из бочки, перло от него самогонкой. Гусев недовольно пошевелил широко вырезанными ноздрями горбатого носа.
– Ты бы не дышал, что ли, Голиков…
36
Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится. Говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю!» …Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень (церковно-славянский).
37
Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему. Ибо ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих. На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею. На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона (церковно-славянский).