Страница 2 из 64
Вот и натолкнулся на свидетеля зверской расправы с пленным. Впрочем, тогда было чехов более тысячи человек. У меня хранился снимок, на котором есть и перевязанный Стамгалиев. Хотел я еще раз сфотографировать то место, но не прошел по берегу — его обкладывали гранитом...
Обратимся вновь к Федору Михайловичу Достоевскому, к его пророческим словам:
“Распространяться не буду, но знаю, что нам отнюдь не надо требовать с славян благодарности, к этому нам надо приготовиться вперед. Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь... именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же, “имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени”. Долго, о, долго еще они не в состоянии будут признать бескорыстия России и великого, святого, неслыханного в мире поднятия ею знамени величайшей идеи...” (“Дневник писателя” за 1877 г., С.-Пб., издание А. Ф. Маркса, 1895, “Одно совсем особое словцо о славянах, которое мне давно хотелось сказать”, стр. 375).
“Могуча Русь, и не то еще выносила. Да и не таково назначение и цель ее, чтоб зря повернулась она с вековой своей дороги, да и размеры ее не те. Кто верит в Русь, тот знает, что вынесет она все решительно... и останется в сути своей такою же прежнею, святою нашей Русью, как и была до сих пор, и, сколь ни изменился бы, пожалуй, облик ее, но изменения облика бояться нечего... Ее назначение столь высоко, и ее внутреннее предчувствие этого назначения столь ясно... что тот, кто верует в это назначение, должен стоять выше всех сомнений и опасений...” (там же, “Разговор мой с одним московским знакомым...”, стр. 213).
* * *
В 2002 году в Калуге, в “Издательстве Н. Бочкаревой” крохотным тиражом (всего 15 экземпляров!) вышла тоненькая книжечка под названием “Записки о жизни, или Житейская повесть”. Автор ее — Николай Архипович Тютерев, инвалид Великой Отечественной войны 1-й группы, специалист по нефтяной и газовой разведке, работавший в различных областях Советского Союза и — позже — России, а также представлявший нашу страну в Монгольской Народной Республике, в Афганистане...
Хотя “горячо любящий отец, дедушка и, может быть, и прадедушка” писал “свои впечатления от прожитой довольно большой жизни” в основном для “дорогих детей, внуков и, если будут, то и правнуков” (как явствует из авторского предисловия к повести), нам, однако, думается, что литературный труд Николая Архиповича представит интерес и для многих других читателей, в том числе и “Нашего современника”.
БОЕВОЙ ПУТЬ УЧАСТНИКА
ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
1941—1945 гг.
Под таким названием Калужский обком ВЛКСМ пытался, по-видимому, создать монографию об участниках войны. Но раздав эти тетради, забыли их собрать.
И лишь спустя много лет, на исходе жизни, у меня появилась мысль закончить эти записи.
Я был призван 6 октября 1941 года по партийно-комсомольской мобилизации как доброволец в городе Куйбышеве и направлен в Казань на формирование. Вначале из нас, молодежи, предполагалось подготовить зам. политруков, но в связи с тяжелым положением под Москвой нас распределили по частям. Я попал в 908-й артполк 334-й стрелковой дивизии 4-й ударной армии, которая принимала участие в параде 7 ноября 1941 года. Боевые действия начали под Москвой. С боями продвинулись от Москвы до озера Волго Калининской области и здесь в январе 1942 года начали наступательные бои.
Был я разведчиком-наблюдателем во взводе управления штабной батареи. Потом — ординарцем у ответственного секретаря партбюро полка старшего политрука товарища Никонова. В мае 1942 года меня послали в училище в Белорецк Башкирской АССР, которое я окончил в 1943 году в звании лейтенанта. Училище было 2-е Ленинградское Краснознаменное артиллерийское.
По окончании училища меня направили в 1430-й легкоартиллерийский полк 17-й артдивизии 7-го корпуса прорыва Резерва Главнокомандования. В этом соединении пришлось участвовать в боях на Волховском фронте, Орловско-Курской дуге, форсировать Днепр и брать Киев. 2 ноября 1943 года при подготовке к взятию Киева я был тяжело ранен и эвакуирован в госпиталь, где пробыл до апреля 1944 года, после чего демобилизован как инвалид по ранению...
Комиссовали меня из госпиталя города Гурьева. Одновременно дали отпуск на 10 суток лейтенанту Никифорову, которому и поручили наблюдать за мной, поскольку я был очень слаб. У этого лейтенанта был чемодан из корпуса патефона. Этот чемодан помог нам сесть на поезд на пересадке на какой-то станции. Поезда проходили мимо, но никого в вагоны не сажали, ссылаясь на перегруженность, и проводникам помогали ехавшие в этих вагонах военные, сажавшие гражданских за водку и закуску. И вот из одного вагона вылезла на перрон группа подвыпивших военных. Увидев в руках у лейтенанта Никифорова чемодан, спрашивают: “У тебя патефон?” Он ответил: “Да”. Тогда они закричали: “Давай в наш вагон”. Он говорит: “Я не один, сопровождаю раненого друга”. Они нас загребли обоих и посадили в свой вагон. И там лишь обнаружилось, что вместо патефона был всего лишь чемодан. “Ну ты, лейтенант, нас надул”, — вскричали солдаты, ждавшие музыки, но поезд уже был далеко от той станции, откуда мы почти сутки не могли уехать. Так чемодан сослужил нам добрую службу. Приехав в Куйбышев, я явился к своему родному дяде по отцу Федору Николаевичу, который в это время служил в отделе “Смерш” ПРИВО. Увидев, в каком обличье явился с фронта офицер, он был шокирован. За время скитаний по госпиталям мой вещмешок с обмундированием пропал, и меня из Гурьева отправили в солдатской форме х/б, кирзовых залатанных сапогах, с некрашеным вещевым мешком, в солдатской зимней шапке из искусственного меха, без погон, в солдатской шинели с пробитыми полами, брезентовым ремнем. В общем, карикатура на офицера. Светлая память Федору Николаевичу, который с помощью своих связей добился, что мне выдали якобы по несоответствию ростовки со складов ПРИВО из фонда Героев Советского Союза.
Костюм был бостоновый, цвета хаки (подарок мадам Рузвельт нашим офицерам), погоны, планшет, крой на сапоги, поскольку готовых не оказалось, фуражка, английская шинель большого размера. Все это я потом дома перешил и стал этаким франтом...
С будущей женой Ниной я впервые встретился на работе в “Райгосстрахе” в марте 1945 года. Она пришла к моему главному бухгалтеру за консультацией.
Меня поразила ее красота, и она мне сразу запала в сердце. Но разумом я понимал, что для такой красавицы я как мужчина не представляю интереса — худой, одна рука не работает, одет в невзрачную одежду, не беру стройностью фигуры и своим суровым, строгим взглядом. Однако через несколько дней одна из молодых сотрудниц райфо мне передала, что эта самая красивая девушка не прочь сходить со мной в кино, и назвала и время встречи, и кинотеатр, так как в городе их было два.
Я очень сильно взволновался и был, что называется, на небесах. Но в то же время червячок сомнения меня мучил, что такая красавица не будет со мной дружить. По сравнению со мной Ниночка была одета шикарно. На ней было пальто с серым волчьим воротником, белые фетровые боты на каблуках. Кино я не помню, так как смотрел и любовался только Ниночкой, ибо в сердце сразу зажглась любовь, которая не погасла за все 56 лет и 3 месяца совместной жизни. Встречи наши продолжались до 24 апреля 1945 года, когда мы зарегистрировались в загсе. Я в это время работал заведующим горсберкассой. Началась наша совместная семейная жизнь. Свадьбы никакой не было. Просто собрались отец Нины с другом, моя мать, сослуживица Нины и мы, молодожены.