Страница 14 из 84
Конечно, кино не должно давать рецепты и уж тем более — не должно учить. Кинематограф — это вовсе не лечебный центр. Скорее — это центр диагностический. Но когда фильм точно ставит диагноз, то благодаря этому диагнозу кто-то находит в себе силы измениться. Порой маленького щелчка достаточно, чтобы не осиротели дети, чтобы жена лишний раз слезу не пустила, чтобы дом не потерять.
Фильм, я думаю, получился потому, что в нем выявлены лучшие, а не худшие человеческие качества. Особенно — народное умение ощущать чужую боль сильнее, чем свою. Там есть один привнесенный момент. В жизни человека, пережившего эту историю, не было эпизода с собакой. Это уже деталь, найденная в процессе работы над фильмом, но она получила интересное звучание. В том, что Павел Зубов возьмет с собой всех детей, уже ни у кого не было сомнений. Но все переживали: возьмет ли он собаку?.. И то, что взял — это было уже что-то: делать добро — так уж всем, никого не оставляя за бортом. Если делать добро, так без меры. И не ждать платы за это.
Пишет мне каракулями маленькая девочка, называя меня не моим именем — именем моего героя: “Дядя Паша! Спасибо за фильм “Мужики!”, мой папа вчера посмотрел картину и купил мне шоколадку. Ура!”.
Почему телешоу, посвященные семейным отношениям, не особо на кого воздействуют, а этот простой характер, собравший разномастную семью воедино, вызывает такой отклик? Потому что здесь люди видят конкретного, похожего на многих из них человека. И отзывается народная Россия — она тянется к объединению в самой себе, тянется к натуре, вокруг которой становится надежно жить. Вокруг которой можно сплотиться.
Кинокритик Т. Беляева писала потом, что фильм “реабилитировал мужчин в глазах огромной зрительской аудитории после выхода на экран фильмов о “странных женщинах”, где современный мужчина был рыхл и вял в поступках и чувствах”. Павел в “Мужиках” стал человеком действия.
Через полосы испытаний проходит каждый из нас, и не всегда удачно. Моя семья — моя крепость. Но кризисы в ней неизбежны. Наступает полоса разочарования в семейной жизни — и счастливой семьи уже нет. Есть несчастная семья, в которой страдают все по-своему. И в этом, как ни парадоксально, заложена здоровая основа: через страдания осознаешь, где счастье истинное. Но я за то, чтобы испытаний на долю человека выпадало как можно меньше.
Плохо, если в семье, когда она подвергается испытаниям, выход из конфликтной ситуации ищет один только человек, а не двое. А когда не ищет никто — тогда происходят трагедии. Поворачиваемся друг к другу затылками, и потом трудно их развернуть.
Да, каждый из нас рождается со своей позицией. Но беда наступает в тех семьях, где каждый считает: моя точка зрения — главная. Поэтому так важно, чтобы в доме был своего рода индикатор, упреждающий конфликт. Такого прибора наука не изобрела, да и вряд ли это нужно. Женщина — вот кто фиксирует душевное равновесие в семье в первую очередь. В любой ситуации она должна чувствовать и поддерживать мужское начало, возвышать мужчину. Но как только, хоть один раз, она унизит мужа, да еще прилюдно — все: это — начало конца.
Женщине, как существу слабому, агрессивность как-то не к лицу. Ей ведь ничего не стоит создать хотя бы видимость: она — слабее все-таки своего мужа. Но вот что мне не нравится в иных женщинах, так это стремление подавлять, руководить и через это самоутверждаться. Самоутверждение — дело хорошее, но не такой ценой: не должно оно осуществляться через унижение близкого человека. Слабостью женщина сильна, слабостью! Потому и хочется ее защитить. А если в мужчине опрокидывается этот вот “ген защиты” — все хорошее уже кончается: ничего уже не надо.
Принято считать, что мужчина — добытчик, воин, на амбразуру пойдет... Это — упрощенное понимание. Конечно, он прежде всего — хозяин. Но не в домостроевском представлении: как сказал, так и будет. Я против такого домостроя. Вы думаете, у мужчин не бывает моментов и даже периодов слабости? В жизни случаются ситуации, когда он нуждается в поддержке. А ведь от женщины достаточно бывает в таких случаях всего лишь намека на понимание, полуслова, полувзгляда. Тогда мужчина становится стократ увереннее в себе и решительней. И она будет под его крылом.
Конечно, талант любви к человеку — это дар, как всякий талант. И когда обладатели этого дара — он и она — найдут друг друга и обменяются дарами любви, вот тогда это будет счастливая семья.
Дальнего, чужого любить легко, дальний нами невольно идеализируется. Любить ближнего — намного сложней. Любовь к ближнему — понятие не просто евангельское и не столько чувственное, сколько социальное и нравственное. Это — скрепы нашего общества. К сожалению, многое сейчас воздействует на нас с экранов и со страниц только одним образом: чтобы эти скрепы раскачать, разрушить, разбить...
Например, воспринимать фразу “заниматься любовью” как современную, привычную — наивно и очень опасно. Поскольку она оскорбительна и для чувственных отношений, и для отношений родственных: к матери, к ребенку, к друзьям. Она унижает вершины поэзии, театра, музыки, живописи. Она уничтожает ценность и смысл любви, ее созидательную великую духовную основу. Высокая любовь — это наша всеобщая человеческая сплоченность в итоге. А “заниматься любовью” могут люди остывающего, циничного, пресыщенного сердца, которым не дорог ближний — дорого только животное занятие, не обязывающее ни к чему. Люди, чужие друг другу, равнодушные люди распада — какая между ними может быть любовь? Что бы они там друг с другом ни вытворяли, всегда это было и всегда будет чуждо России. Чуждо, дико, омерзительно.
Очень люблю в фильме “Любовь и голуби” своего героя Васю Кузякина. За его душевную чистоту люблю. Он — дитя природы. Действие происходит в сибирской деревне наших дней. Мой Кузякин — характер русский, сибирский, мне понятный.
Мне часто кажется, что не мы выбираем роли, а роли выбирают нас. Я многое делаю по хозяйству своими только руками. Но в этом деле я — любитель. Профессионалами были мои предки. Однако по своему мироощущению Федор Баринев в “Приезжей”, Павел Зубов из “Мужиков”, Василий Кузякин из фильма “Любовь и голуби” мне близки. По-моему, тот же Кузякин, который по-детски возится с голубями, сегодня востребован обществом.
И еще вот что: фильм “Любовь и голуби” открывает весьма важное: через искушение познается любовь — настоящая она или не настоящая. Не случайно моя супруга по фильму Нина Дорошина говорит: “Не случись этого (связи с Раисой Захаровной — Людмилой Гурченко), мы так бы и не узнали, как любим друг друга”.
Казалось бы, фольклорный почти образ Ивана-дурачка — образ Кузякина... В немецком, французском фольклоре тоже существуют образы непутевого Ганса, Жана. Но западноевропейский дурак существует, так сказать, в чистом виде — в виде болвана как такового. А наш Иван-дурачок на деле-то всегда оказывается умнее своих умных братьев. Умнее, мудрее, дальновидней, потому что — добр. В доброте вся сила. И ведь это он — этот самый русский доверчивый Иван, которого всю жизнь только и делают, что обманывают все кому не лень, — войну выиграл!
Он и сегодня страну из болота вытащит. И по большому счету я в этом не сомневаюсь.
ОХОТА НА БУТЫЛКИ
Сейчас каждый человек в России живет в неестественном режиме — в режиме огромных нервно-психических перегрузок, ничем не оправданных, искусственно созданных. И каждый ищет сам для себя такой способ, который позволяет выйти человеку из стресса, сбросить накопившуюся душевную усталость. У меня это так: разуешься, босиком пройдешь по земле — все сразу отпускает. А уж если к ручью прийти — поклониться ему, прикоснуться, напиться: ощутить через это вечную чистоту природы и этим очистить себя от мирской суеты.
К ручью именно прикасаться надо. Я люблю слово “прикосновение”. Руки к руке. К ручью... Кланяться воде надо. А не сосать стоя прямо из бутылки кока-колу. И не “пожирать гланды”, как в американских фильмах актеры целуются. Это вампиризм какой-то, а не поцелуй — сосут друг друга, как вампиры. Нет в этом чистоты — нет тонкости прикосновения.