Страница 12 из 77
Зато хоровое отделение концерта было выше всяких похвал. Очевидно, что дирижер Камерного хора и все его участники — профессионалы очень высокой пробы — лелеют “искусство в себе”. И именно благодаря этому достигается потрясающий эффект, когда почти физически ощущаешь конгениальность исполнения и композиторского замысла. Особенно ярко, как мне кажется, это проявилось в тот вечер при исполнении “Ночных облаков” .
Ваши “Песни безвременья” опять напомнили мне Клюева, на этот раз Клюева раннего — периода “Братских песен”. Но тут, конечно, я могу быть, как говорят, “тенденциозным” и посему умолкаю.
А через месяц — 25 января — я испытал настоящую радость встречи с талантливым исполнением Ваших романсов и песен. На этот раз восхищение пришло не только от пения, но и от великолепного ансамбля певицы и пианистки.
Речь идет о дуэте Татьяна Виноградова — Елеца Круглова, второе отделение концерта которых в зале Гнесинского института целиком состояло из Ваших сочинений.
Надо сказать, после первого отделения, в котором исполнялся Григ (как мне показалось, не вполне удачно), я был настроен скептически. Но скептицизм мой после двух-трех Ваших вещей, исполненных ими, улетучился напрочь. Я увидел и услышал двух равноправных партнеров дуэта, забывших о себе ради высокого искусства. Отдельные шероховатости, конечно, были, — Татьяна Виноградова молода и, как мне кажется, еще не имеет такого уж большого опыта сольных концертных выступлений — но не это главное. Главное — то, что оба участника дуэта жили Вашей музыкой, и из этого неизбежно должно было родиться то единство Музыки и Слова, которого — думается мне — всегда взыскуете Вы. И оно родилось. Немногочисленной публике передался сердечный трепет исполнителей, и аплодисменты от вещи к вещи становились все искреннее. На мой взгляд, особенно удались романсы на стихи Лермонтова, что само по себе большая редкость (до этого мне еще не доводилось слышать такой удачной интерпретации).
Заключительным bis’ом концерта стал романс Микеладзе “Поле Святогорово” на стихи Бунина, слышанный мною впервые. Он был исполнен великолепно! А вещь, как мне показалось, вовсе не простая. Очень радует, что среди молодых исполнителей тоже есть подлинные почитатели Вашей музыки из тех, кто несет “искусство в себе”.
Объем моего письма все растет и растет, я, наверное, давно уже утомил Вас... Но как не сказать ничего о концерте 31 января и об “Отчалившей Руси”!
Камерный хор 31 января еще раз продемонстрировал свой высочайший класс. Не забыть “Концерта памяти Юрлова” в I отделении. В этом сочинении, как мне представляется, сконцентрированы основные особенности Вашей музыкальной поэтики (если можно так сказать). Вовсе не каждая из них поддается описанию, но кое о чем можно сказать словами Клюева. В одной из статей 1919 года он писал об иконах древних русских изографов: “Вапа на них нежная, линия воздуху подобна...” Это — как будто о Вашей музыке: точнее — не скажешь! Но сочетать “нежную вапу” с “подобной воздуху линией” при исполнении — это ведь неимоверно сложная задача. Камерный хор — в который уже раз — доказывает, что эта задача ему по плечу.
Очень трудную проблему перед ним поставили Вы и при исполнении “Ладоги”, особенно “Ночных запевок”, где певцам, по Вашему замыслу , нужно было полностью отрешиться от частушечных интонаций. Их удача в этом дала нам, слушателям, ощутить тот подспудный (!) лиризм иных, на первый взгляд, бесшабашных частушек, который в народе зачастую нарочито маскируется лихим исполнением.
Нет сомнения, что и “Ладоге” суждена долгая жизнь.
1 марта сбылось наконец-то мое давнишнее желание — услышать “Отчалившую Русь” в концерте. . То, что я услышал, только укрепило меня во мнении, которое я высказал в первом письме. Теперь “Отчалившая Русь” — одно из самых-самых близких мне Ваших сочинений.
Что до исполнения, то Пьявко, конечно, поработал очень много и местами даже превзошел самого себя. Но все же — хотелось бы “летящих” верхов (без “оперного” форсажа) повсюду — а ему они удавались не везде. А вот Севидов, как мне кажется, и знать не знает, что линия Вашей музыки “воздуху подобна”. С моей точки зрения, фортепианную партию он исполнил сугубо механистически, и храм Вашей музыки иногда выглядел, с его, так сказать, “легкой руки”, макаронной фабрикой, где изготовляют вермишель. Это очень и очень обидно. Остается надеяться, что в будущем мы обязательно услышим исполнение “Отчалившей Руси”, адекватное Вашему замыслу.
Не посетуйте на длинное письмо — таким оно получилось не по какому-то принуждению, а по внутренней потребности.
Желаю Вам и Вашим близким всего самого-самого хорошего, а самое главное — хорошего (и надолго) здоровья.
Низкий поклон Вам.
С сердечной благодарностью Ваш .
В конце ноября я получил почтовое извещение, что на мое имя пришла из Москвы ценная бандероль. Это оказалась коробка-комплект из четырех грампластинок, на которых были записаны романсы и песни Свиридова в исполнении четырех солистов Большого театра — И. Архиповой, А. Ведерникова, Е. Нестеренко и Е. Образцовой. Раскрыв коробку, я увидел на ее внутренней стороне надпись: “Сергею Ивановичу Субботину — лично незнакомому, но дорогому мне человеку с пожеланием успеха в его высоких начинаниях. Г. Свиридов. 21 ноября 1981 г. Москва” . В коробку был также вложен конверт на мое имя с письмом.
Уважаемый Сергей Иванович!
Письмо Ваше давно получил, отвечаю поздно, оно требовало вживания, размышлений, хотя и непосредственный отзвук сердца — был силен. То, что Вы решили заняться сохранением, собиранием и изучением наследия Н. А. Клюева и отдаете этому так много сил и своей души, я не только что могу приветствовать, но — вижу в этом особый знак.
Великому — не должно больше пропадать! И так его исчезло слишком много, в результате планомерной и беспощадной деятельности людей, желающих обратить Россию в ничтожество, в мизерабль.
Из стихотворений, которые мне не были знакомы раньше, прекрасны: “Деревня”, напечатанная в альманахе “Поэзия 80” (особенно первая, зачинная ее часть), а также другая “Деревня — сон бревенчатый, дубленый”. Хорошо также — “Я гневаюсь на Вас”, относящееся к теме Искусства, Поэзии и ее судьбы. Но особенно сильно: “Старикам донашивать кафтаны”...
Закончив эпическую тему “Пугачевым”, Есенин ушел всецело в свою судьбу, в лирику, и показал неминуемую гибель восторженной личности. Клюев же остался в духовном эпосе и здесь возвысился до Апокалиптического!
Для меня они — величайшие русские поэты нашего века, есть нечто апостольское в их типах: нежное, от Иоанна, в Есенине и суровое, от Петра, в Клюеве.
Я очень был рад узнать, что Вам деятельно помогли Лазарев и Осетров. Хочу рекомендовать Вам — Юр. Ив. Селезнева, автора изумительной книги “В мире Достоевского” (если не читали, хорошо бы Вам ее прочесть!). Селезнев работает теперь в редакции журн. “Наш современник”. Он — первый зам. отв. редактора. Это — очень талантливый критик. Может быть, он мог бы оказаться полезным для Вашего дела? Я — немного его знаю и берусь с ним поговорить, если надобно. Да, забыл: статья Клюева “Порванный невод” также замечательна. Он многое увидел, глубоко смотрел!
Будьте здоровы!
Хочу пожелать Вам бодрости духа, сил и успеха Вашему делу.
Г. Свиридов. 22 ноября 1981 г. Москва.
Я читал и перечитывал письмо... Его начало не только навсегда врезалось в память, но все следующие двадцать лет по сути было — и, пока я жив, останется — для меня руководством к действию: “Великому — не должно больше пропадать!”
15 декабря, накануне дня рождения композитора, я послал ему телеграмму, поздравив его и поблагодарив за подарок и письмо. 28 декабря из Москвы пришла новогодняя открытка:
“Уважаемый Сергей Иванович, благодарю Вас за телеграмму ко дню рождения. Было приятно ее получить! Сердечный Вам — Новогодний привет, лучшие пожелания: здоровья, добра, счастья Вам и Вашим близким. Г. Свиридов”.