Страница 10 из 77
Надо сказать, что не меньшее впечатление произвел на меня Ваш выбор стихотворных текстов поэта для этих сочинений. А дело тут вот в чем.
Хотя я работаю в Институте физики высоких давлений АН СССР в области спектроскопии твердого тела, моя большая любовь к русской поэзии — и особенно к поэзии первой трети нашего века — в конце концов привела меня к необходимости изучить по первоисточникам творческое наследие некоторых первоклассных, но полузабытых поэтов того времени. Речь идет о поэзии Клюева, Клычкова и Орешина, т. е. о тех поэтах, в кругу которых начиналась поэтическая деятельность и известность Есенина.
Особенно много я занимаюсь “олонецким баяном” Клюевым (которого, несмотря на все их разногласия, Есенин много раз печатно и публично называл своим учителем). Довелось мне недавно побывать в бывшей Олонецкой губернии — и в ее центре Петрозаводске, и в Вытегре, где Клюев жил в 1918—1922 гг., — повстречаться с энтузиастами-исследователями творчества и биографии Клюева и даже с людьми, которые знали поэта лично. Сейчас в моем собрании есть не только большинство стихов Клюева (известных и малоизвестных), но и его исключительной силы проза, напечатанная в основном в уездной вытегорской газете в 1919 г.
И вот, когда я познакомился со “Светлым гостем” и с “Отчалившей Русью” и пропел (если позволительно сказать “пропел” применительно к моему безголосому “пению”) себе эти циклы, меня поразило, как Ваш выбор стихов Есенина для них и Ваша музыка удивительно высвечивают эту связь творчества учителя и ученика — Клюева и Есенина.
Потом я вспомнил “Деревянную Русь”, “Душа грустит о небесах...”, некоторые песни из “У меня отец крестьянин”, — и я понял, что слышу Клюева в Ваших песнях на стихи Есенина.
Вот один пример. С недавних пор, всякий раз, когда я слушаю “Душа грустит о небесах...”, мне почему-то вспоминается клюевское стихотворение, полный текст которого я не могу не привести здесь же.
Звук ангелу собрат, бесплотному лучу
.
Это стихотворение потрясает своей мощью и самобытностью словесного выражения. В одном из своих интервью Вы говорили о “мощной музе Расула Гамзатова”. Это определение как нельзя более подходит и к поэзии Клюева. Муза Клюева — мощная муза. Не могу удержаться, чтобы не процитировать полностью еще одно его стихотворение.
Задворки Руси — матюги на заборе
.
Но клюевская муза бывала и глубоко лиричной, а в минуты потрясений становилась вопленицей. Ярчайший пример этому — “Плач о Сергее Есенине”, стихотворный цикл, многие из частей которого, пронизанные непоправимостью утраты, исполнены высочайшего трагизма. К сожалению, уже больше 50 лет этот “Плач” не перепечатывался полностью. В клюевский сборник 1977 года из “Библиотеки поэта” вошли лишь небольшие (и далеко не самые характерные) отрывки из него. Надо сказать, что в этот сборник не включены многие лучшие сочинения поэта зрелого стиля (20—30-х годов).
В автобиографической заметке Клюев писал: “...флейта — моя музыка”. Голос флейты в его поэзии не всегда можно различить за мощными голосами органа и “трубной меди”. Но когда эта флейта пела соло, ее мелодия была неповторима:
Плач дитяти через поле и реку
.
Одно из клюевских стихотворений заканчивается строфой:
И взлетит душа алконостом
В голубую млечную медь
Над родным плакучим погостом
Избяные крюки допеть.
Поэту не удалось допеть свои песни на родине. Сбылись его пророческие строки, написанные за шестнадцать лет до смерти:
Над Багдадом по моей кончине
Заширяют ангелы крылами
И помянут пляскою дервиши
Сердце-розу, смятую в Нарыме,
А старуха-критика запишет
В поминанье горестное имя.
Он скончался от сердечного приступа на станции Тайга, в Нарымском крае . Но остались жить его удивительные стихи, его “избяные крюки”, которые Вы уже расслышали (и дали услышать нам) в стихах великого клюевского ученика — Есенина.
У меня есть мечта — услышать когда-нибудь Ваши вокальные сочинения на стихи Клюева, самобытнейшего русского поэта.
Именно поэтому я не мог не написать Вам. Доброго Вам здоровья на долгие годы.
С искренним и глубоким уважением
Субботин Сергей Иванович,
кандидат химических наук.
Конечно, все это было писано в надежде, что Свиридов обязательно прочитает письмо. Но я даже подумать не мог, что он, человек, живущий предельно насыщенной творческой жизнью, в которой, без сомнения, на счету каждая минута, станет на него отвечать.
Как говаривали в старину, судьба распорядилась иначе.
Вечером 20 ноября 1980 года, придя с работы, я увидел в почтовом ящике конверт. Взяв его в руки и взглянув на обратный адрес, я буквально остолбенел, потому что там стояло: “Г. В. Свиридов 123056 Москва, Б. Грузинская, 36, к. 57”. На листке бумаги, вынутом из конверта, было написано:
Москва — Ново-Дарьино
14 ноября 1980 г.
Многоуважаемый Сергей Иванович!
Ваше письмо произвело на меня исключительно большое впечатление. Я много раз перечитывал его, читал своим близким.
Какое счастье, что на свете (у нас, в России) существуют подобные Вам, редкие люди, живущие столь глубокой внутренней жизнью. Присланные Вами стихотворения Н. А. Клюева — изумительны, я их не знал.
У меня есть его книга, недавно изданная в “Библиотеке поэта”. Поэт он несомненно гениальный. Влияние оказал громадное и на Блока, и на Есенина, в значительной мере выросшего под его воздействием, сознававшего это и потому старавшегося отпочковаться, освободиться (этим и объясняются резкости Есенина по отношению к нему!). Повлиял Клюев и на А. Прокофьева (ранних, лучших его стихов), и на Заболоцкого (как это ни странно), и вообще на многое в литературе. Он предвосхитил пафос и отчасти тематику лучшей современной прозы и т. д.
Как прискорбно, что имя его покрыто до сих пор глубокой тенью. Место его в русской литературе — рядом с крупнейшими поэтами XX века.
Писать музыку на его слова соблазнительно, но это неимоверно сложно. Поэзия его статична; это — невероятная мощь, находящаяся в состоянии покоя, как, например, Новгородская София или Северные монастыри. Стихи его перегружены смыслом и символикой и требуют вчитывания, вдумывания. Музыка же должна лететь или, по крайней мере — парить. В Клюеве слишком много земли (но не “земного”, под которым подразумевается светское, поверхностное!), он весь уходит в глубину, в почву, в корни.
Работаю я много, сколько хватает сил. Теперь моя задача: приготовить “Светлый гость” и “Отчалившую Русь” (соркестровать окончательную редакцию и исполнить). Разучиваю я с артистами и уже готовое: новые песни и хоровые сочинения на слова Блока.
Желаю Вам и Вашим близким здоровья и всего самого хорошего. Пусть Вас никогда не покидает тот Высокий Дух, в котором Вы живете.
Г. Свиридов.
Это страстное, светлое, душевно открытое письмо не только потрясло меня до глубины души, но и утвердило в том, что я — на верном пути.
Вскоре вышел в свет альманах “День поэзии 1980”. В нем — через пятьдесят с лишним лет после первого появления в печати — была републикована поэма Клюева “Деревня”. Этому можно было бы только порадоваться, если бы не многочисленные огрехи, усеявшие страницы “Дня поэзии” с клюевским произведением. Я не смог пройти мимо этого равнодушно и разыскал по телефону составителя альманаха, известного исследователя и биографа Блока Станислава Лесневского, знакомы с которым мы не были. Выслушав мои эмоциональные и сбивчивые замечания о неисправности текста “Деревни”, он не только не обиделся на них, но тут же предложил мне обратиться к составителю следующего “Дня поэзии” с тем, чтобы напечатать Клюева и там.