Журнал Наш Современник №9 (2002)

По культурно-историческим меркам мобилизационный климат есть детище добуржуазной эпохи — наследия, которому сегодня забывают приносить благодарность. Крупные характеры викторианской эпохи, последним отпрыском которой был Черчилль — тот самый, кто посмел “возразить” Гитлеру в 1939 году, несли в себе мессианское чувство, ибо всякая империя опирается не только на силу, но и на мессианское призвание.

Разумеется, при этом сохраняется принципиальное различие между “просвещенческой миссией белого человека”, с которой выступали европейские колониальные державы, и сакральной, сотерологической миссией Святой Руси — России, как силы, пришедшей в мир затем, чтобы унять сильных и наглых и ободрить слабых, открыв им перспективу спасения. Этот архетип действовал на протяжении всей российской истории: от первых московских царей, при которых вызрела формула “Москва — третий Рим”, и до последних генеральных секретарей советской эпохи. Можно проводить какие угодно аналогии между “советской империей” и другими империями, но невозможно игнорировать ее загадочную парадоксальность: советская империя, вместо того чтобы использовать свою силу для получения экономических дивидендов, как это делали все другие империи, дотировала из своего не слишком богатого бюджета программы индустриализации опекаемых ею стран, строила заводы и обучала молодежь, внушала “комплекс освобождения” вместо комплекса неполноценности. Она тщательно оберегала от уничтожения туземные языки и литературы, занималась “ренационализацией” в тех случаях, когда возникала угроза утраты идентичности бывших колониальных окраин, растила национальные кадры и элиты. Ей, несомненно, можно вменить в вину грех насильственно насаждаемого атеизма, но это связано было не с “конфликтом цивилизаций”, не с имперской этнофобией, а с тем, что ее государственный марксизм сам выступал в качестве религии и “теологии освобождения”. Советский “имперский центр” был представлен не национальным государством метрополии со свойственным ему национальным эгоизмом, а государством, несущим на мировой арене ту же функцию, что и внутри страны: унимать сильных, давая шансы слабым. Вся история Азии, Африки, Южной Америки — колонизационной ойкумены — сложилась бы совершенно иначе, не будь грозного СССР, давшего исторический шанс национально-освободи­тельному движению мирового Юга и Востока.

СССР навсегда “травмировал” Запад тем, что сломал “нормальную” логику земной истории, согласно которой сильным и развитым полагалось господст­вовать, безнаказанно угнетая слабых и “неразвитых”. Все неистовства современ­ной либеральной пропаганды против “советского империализма” и “русского мессианизма”, вся нынешняя профилактическая работа новых хозяев мира по искоренению самих корней такого поведения России в мире несут на себе печать этой травмы — оскорбленного самолюбия наглых, которым “положено”. Сегодня, когда Советского Союза нет в мире, сразу же обнажилась роковая истина этого мира: западная цивилизация целиком сохраняет свою гегемонистско-колониа­листскую природу и способность к геноциду по отношению к “неполноценным народам”. Иной стиль поведения, как будто проявившийся в послевоенные годы, явился не следствием действительной внутренней эволюции Запада, как можно было думать, а лишь следствием его страха перед силой СССР — союзником слабых. Разумеется, внутри “социалистического лагеря” были свои “слабые”, вынужденные подчиняться Москве и оскорбляемые этим. Но сегодня настало время провести дифференциацию между протестом против Запада со стороны бывших колониальных стран и протестом против СССР со стороны бывших социалистических стран Восточной Европы. Смазав это различие, мы не разберемся в настоящем и не поймем будущего.

Против Запада выступали восточные низы общества, вооруженные в первую очередь социальной идеей — там она явно превалировала над сугубо нацио­нальной и вбирала ее в себя. Против СССР выступали преимущественно социально преуспевшие и эмансипированные слои общества, вооруженные либерально-гедонистическим проектом против аскетического коммунизма и его “экономической неэффективности”. Национализм здесь был стилизацией, призванной подключить к “протесту” низовое патриотическое сознание. Почему так важно уже сегодня уловить это различие? Потому что сегодня, в “посткоммунистическую” эпоху, наступившую после разрушения СССР, социальная протестная идея находит все большее подтверждение в связи с возросшей социальной безответственностью буржуазных классов и возросшей бесцеремонностью западных стран, вновь почувствовавших себя в колонизаторской роли хозяев мира. Напротив, анти­коммунистическая протестная идея либералов все больше раскрывает себя как верхушечная идея сторонников формальной демократии, “умывающей руки” при виде вопиющей социальной поляризации мира. Повсюду в мире растет энергия возмущения реставрированным внешним и внутренним социальным расизмом, третирующим все права “неприспособленных туземцев”, в том числе и их право на жизнь. Сегодня эта энергия пребывает совсем не в том состоянии, что вчера. Здесь мы сталкиваемся с одним из многих парадоксов современного мира. Парадокс в данном случае состоит в том, что победившее либеральное общество ведет мир в направлении, прямо противоположном тому, которое является нормативным для либеральной теории.

Либеральная теория все свои надежды возлагает на рост среднего класса — той самой силы, которой дано сменить “манихейскую” картину мира на благополучно “серединную”, революционный катастрофизм — на осторожное “совер­шенст­вование”, протестную мораль “неприспособленных” на конформист­скую мораль “приспособленных”. Либеральная же практика новых реформаторов действует в направлении ускоренного уничтожения самой базы массового среднего класса, насаждая неслыханно жестокую социальную поляризацию. Дело в том, что средний класс современного постиндустриального общества — это не столько лавочники, торговцы и владельцы малых фирм, сколько люди, профес­сионально связанные с наукоемким производством, со сферами науки, образования, здравоохранения и культуры. Но именно эти постиндустриальные сферы постиг безжалостный либеральный “секвестр”. Массовая деиндустриа­лизация повлекла за собой, в свою очередь, массовую деквалификацию, больнее всего ударила по наиболее профессионально развитым и социально ответственным группам, гарантирующим обществу цивилизованное существование. Вот она, антиномия либеральной эпохи: осуждая коммунизм как идеологию мрачного социального гетто, отличающегося классовой ревностью, мстительностью и подозрительностью, эта эпоха ознаменовалась неслыханным расширением такого гетто, неожиданной архаизацией существования и опыта десятков и сотен миллионов людей. Другая антиномия (или другой парадокс) связана с либеральным постулатом институизации политической активности, в особенности протестной. В учебниках по политологии неизменно выделяется формула политической стабильности, связанная с сокращением пространства неинституированной политической активности: институизация должна опережать участие. Иными словами, не успели вы почувствовать себя обиженным, как перед вами оказываются готовые к услугам профессиональные успокоители — специалисты по улаживанию конфликтов и устранению проблем. Это — в теории. На практике же смертельно боящиеся ограбленного большинства верхи общества всеми силами стремятся лишить обездоленных адекватного политического представи­тельства. Они полны решимости искоренить “антисистемную” оппозицию в лице, в частности, компартии и других решительных и идеологически оснащенных левых объединений. Идеал политически стабильной системы — это ситуация, когда скажем, президент Ельцин вынимает из правого кармана “правый центр” В. Черномырдина, из левого — “левый центр” И. Рыбкина и предлагает избирателям выбирать из них. Этот фарс, свидетельствующий о полном отрыве от реальности, разыгрывается и сегодня. Снова сверху возникают “политические инициативы”, связанные с запретом компартии, снова политические технологии режима стремятся расколоть КПРФ, изгнать ее из Думы и т. д. Как это вписывается в теорию институированной политической активности и институированного протеста? Адресовать протест левого большинства “центристам” указанного типа — это все равно что адресовать апелляцию жертвы ограбления грабителю как стабилизирующей инстанции, заинтересованной в том, чтобы сохранить “статус кво” вместо того, чтобы грубо ломать ситуацию. Разумеется, все это свидетель­ствует о полном отсутствии настоящего стратегического мышления у новой правящей элиты — она мыслит тактически авантюрно, игнорируя законы долговременной перспективы.