Страница 33 из 40
Прадед и дед ушли из жизни почти одновременно, потому что дед мой Александр Алексеевич Васильев застрелился, а застрелился он вот почему. Сын солдата, получивший полное образование, служил в городском банке и до того был на хорошем счету у граждан, что избрали они его церковным старостой прихода, да не какого-нибудь, а самого главного, кафедрального, Троицкого собора, на месте которого ныне красуется здание филармонии, куда ни жене моей, народной певице России Татьяне Петровой, ни сестре моей, народной артистке России Екатерине Васильевой, ходу нет. И вот отец-настоятель собора обращается к деду с просьбой одолжить ему крупную сумму денег под вексель. До того крупную, что одолжить ее смог только человек, очень верующий, верящий и способный дать в долг под залог всего своего имущества. Настоятель скрывается в Америку без следа, а дедушка, имея на руках шестерых детей, жену, чей и был по происхождению капитал, и прочая, стреляется, поскольку иначе закрыть дело было невозможно, иначе — все с молотка... И может быть, что и зря, поскольку последовавшая за сим выстрелом Революция смела тот порядок и устои, отобрала у вдовы все четыре дома, оставив одну заимку. Стали жить подсобным хозяйством. Старший брат Михаил пошел добровольцем в Красную. Однако в один страшный день наехали бандиты. Ночью, вернее. Всех постреляли, кто был. Няню, например. А под кроватью лежала, затаив дыхание, тетя Тоня. Не заметили. Папа, ему было 8 лет, спрятался в мерзлом сарае в лошадиной туше. Не стали конину брать, взяли хлеб...
Через пару дней дети пришли в город давать показания в отделение милиции, но, заглянув в двери кабинета, узнали в людях в форме давешних головорезов. И бежали без оглядки. Отцов бег длился до самой столицы, где годом раньше вышла замуж старшая сестра Валентина. Так он стал не только сиротою, но и беспризорником, а по некоторым версиям и форточником, блатным парнем по кличке Халва. Жора Бурков, известный артист, царство ему небесное, сказывал мне со слов друзей-коллег отца: “Любая форточка была его. Ловкий был, худой и жилистый, как уж”. Не знаю, но знаю, что тетка, желая, видимо, предупредить слухи, говаривала мне, что папа-де очень любил халву. Я этого не замечал, но и не понимал тогда, к чему она клонит. А Бурков говорил, что папа у какого-то ... мешок халвы отнял: “Отдай, гад!” — сказав при этом. Стало быть, действовал по-революционному, в пользу бедных. И очень уважал Антона Семеновича Макаренко, дядю и отчима моей мамы, а он был отцом всех беспризорных Союза.
В 20 лет вдруг стихи: “Ситец”. Невольное подражание Маяковскому:
Краской валов до конца насытясь,
Краску с валов отирая,
Ползает теплый балованный ситец
Цвета небес до края.
Это он уже был рабочим 1-й ситценабивной фабрики. Маяковского очень уважал, любил, деньги у него однажды взял взаймы в буфете, обещал отдать, но не успел, — Маяковский застрелился. Все хотел подарить мне лично полное собрание его сочинений, но тоже не успел. Ушел от нас в 75-м году. Звонил нам за 15 минут до трагедии из санатория имени Горького веселый, бодрый: “Сейчас мне тут медсестра сделает одну процедуру, и я перезвоню”. Процедуру сделали такую, что с сердцем снова стало плохо (он лежал в Кремлевской Кунцевской в кардиологии). По одной версии, он умер в дороге, по другой — на столе. Не проверял, не знаю. Тогда мне было двадцать два года.
Если есть надежда у солдата попасть в рай, то только через смерть на поле брани. Хотел бы я тоже в него попасть. Пасть за родину в бою, уйти на небо из строя — вот мечта рядового бойца!
Первую тетрадку своих юношеских стихов отец послал в Сорренто Максиму Горькому. Горький ответил, благословил. Горького отец тоже любил искренне всю жизнь, до последнего дня на его даче в Переделкине в кабинете над входом висела копия картины художника Н. “Горький читает товарищу Сталину поэму “Девушка и смерть”. Тогда о Сталине хорошие слова говорили почти все, но отец, в отличие от многих, говорил их искренне. Моя мать пошла на похороны Сталина беременная мною, почти на сносях, чудом остались мы оба живы. Даже Ромм, помню, говорил, что верил в Сталина, чего уж говорить про моего отца! Но он любил его как русский человек, без всякой партийной патетики, без всякого карьеризма. Собственно, и в партию-то он вступил не раньше 57-го года.
Да, отец действительно верил в социальное обновление мира, он действительно не испытывал грусти по ушедшей православной монархической России, ничего тут не попишешь. Он всегда воспевал простого труженика в его идеале: рабочего, крестьянина, врача и учителя, воина и ученого, как ни банально это звучит. Он был поэт “правды утренней”, поэт здравого смысла, молодости, природной красоты. Всякой зауми и туманных настроений, действительно, не понимал, потому что и не хотел понимать, бежал как черт от ладана. И это не мешало ему любить и ценить Пушкина и Есенина. Отец, кстати, много сделал для реабилитации имени Есенина после войны, был первым председателем комиссии по его литературному наследию, издателем его первого собрания сочинений, организатором музея и памятника. Первая публикация Николая Рубцова в “толстом” журнале в Москве, давшая Рубцову признание, — тоже дело рук отца, взявшего ответственность на себя, — он был заведующим отделом поэзии журнала “Октябрь”.
А как он читал сам свои произведения, поэму “Голубь моего детства”, пародии и эпиграммы! Он был непревзойденный меж поэтов чтец, у него была школа Качалова и Яхонтова, которому он посвятил вдохновенные строки. А песни! Ведь он работал, творил со всеми выдающимися композиторами века, начиная с Новикова и Хачатуряна и кончая Дунаевским и Шостаковичем! Его песни и сейчас звучат как народные, хотя бы “Приходите свататься, я не стану прятаться!” И знаменитое:
Любимая, знакомая,
Широкая, далекая,
Земля родная, Родина,
Привольное житье!
Эх, сколько мною езжено,
Эх, сколько мною видено,
Эх, сколько мною пройдено,
И все вокруг мое!
Отец! Как он умел молчать! Мы ходили подолгу с ним по переделкинским лесам, по полю, вдоль ручья и в основном слушали птиц, коих он любил и знал, как орнитолог. Одно-два слова, скупо, но в точку он скажет и снова молчит, слушает жизнь. Или по несколько раз повторяет одну и ту же фразу, любуясь словом; меткое, ядреное слово не давало ему покоя, бродило в нем.
И если ярость азиата
Во мне как брага разлита...
Давно пора написать о Сергее Васильеве книгу, нет, не совсем такую литературоведческую, как написал о нем Вл. Цыбин, а вот такую, как эта статья, но полнее, не на ходу. Каюсь, что не сделал этого до сих пор, но все боялся приступать к самому сокровенному. К тому, чего не хватает больше всего на свете...
Н.РЯПОЛОВ • Дорогой правды и любви (Наш современник N12 2001)
ДОРОГОЙ ПРАВДЫ И ЛЮБВИ
киностудии “Отечество” 10 лет
Не так давно экранные залы Центрального Дома кинематографистов России были представлены в распоряжение киностудии “Отечество” по случаю юбилея. Творческий коллектив студии, кинозрители, представители общественности Москвы получили редкую возможность обменяться мнениями о документальных фильмах, созданных на студии на протяжении большого отрезка времени, посмотреть и обсудить две полнометражные премьерные и две короткометражные киноленты (“Россия, которую мы охраняли”, “Дар веры” — реж. Б. Криницын, “Мой родной жаворонок”, “Тимоня” — реж. Н. Ряполов). А всего снято 108 фильмов. Что несут они зрителям? Что исповедуют? “И так, напиши, что ты видел , и что есть, и что будет после сего...” (Откровение Иоанна Богослова 1, 19). А видимое — то, что есть и будет всегда для нас видимым, — это Отечество.
ОТЕЧЕСТВО! Это слово мы слышим с детства. Но его сокровенный смысл раскрывается каждому человеку по мере осознания себя в этом мире.