Страница 23 из 58
Или, может быть, на защиту права нуворишей самолично пользоваться и владеть естественными монополиями подымется ограбленный ими народ (который промолчал даже тогда, когда его лишили трудовых сбережений, месяцами не выплачивали зарплату, отключали электроэнергию и отопление в домах)? Или армия, живущая впроголодь, ринется спасать олигархов? Или, может, российские офицеры (крайне нерегулярно получающие мизерную зарплату, гибнущие в Чечне, стынущие от холода вместе со своими семьями в неотопляемых квартирах в военных городках) будут лить свою и чужую кровь за право кучки мошенников жить в баснословной роскоши, за их “мерседесы”, виллы на Средиземном море и счета в зарубежных банках? Кто, собственно говоря, примет участие в этой прогнозируемой либеральными СМИ “гражданской войне”, кто с кем будет воевать? Правда состоит в том, что никакой гражданской войны в результате национализации не будет и народ только бы поддержал действия президента, если бы он решился на подобные шаги. Миф о “гражданской войне” необходим для запугивания легковерных, и цель его состоит в том, чтобы увековечить нынешнее положение вещей. Ну, а что же все-таки предпримут олигархи, если национализация все-таки состоится? Ответ совершенно ясен. Попытаются удрать за рубеж к своим заграничным банковским счетам, а уже будучи там, на Западе, начнут раздавать интервью западным СМИ о “нарушении прав человека и законов свободного предпринимательства” в России и т. д. Западные правительства, МВФ и Мировой банк выступят с осуждающими заявлениями, скорее всего откажут в новых кредитах. Но стоит ли этого бояться? Кредитов и сейчас не дают, а размеры тех, что уже дали, просто ничтожны по сравнению с оттоком капиталов из России, который в результате национализации естественно резко сократится. Необходимо только не бояться отстаивать свои интересы и понимать, что западный империализм не всесилен, о чем свидетельствует успешное противостояние ему со стороны целого ряда развивающихся государств, не обладающих и сотой долей той военной и ресурсной мощи, которая имеется у России. В конечном счете, все зависит от силы духа и уверенности в своей правоте. К сожалению, именно этих качеств нам, русским, в настоящее время явно не хватает.
Священник Д.Дудко • Поэма о моем следователе (Наш современник N4 2001)
Священник Дмитрий Дудко
Поэма о моем следователе
Умер мой следователь. Вздрогнул я, как-то неожиданно перекрестился. Я, гонимый и преследуемый, дожил до 78 лет, а он, наверно, 50-ти умер. А я мечтал встретиться с ним за дружеским столом, вспомнить, как говорили за следственным. Теперь — не придется.
Что такое был для меня мой следователь? Не совесть ли моя?
Вы, может быть, захотите усмехнуться, вспомнив советское время, как вели следствие. Пристукнут кулаком, еще и заматерятся:
— Ах такой-сякой, признавайся! Иначе знаешь, что с тобой будет, что мы из тебя сделаем окрошку.
Это, что ли, совесть?
А мне вспоминается, как мой следователь говорил: “Вы не знаете, какой я ваш друг”. Откровенно скажу, я не совсем верил, что он мне друг. Даже, может быть, и совсем не верил.
Ну какой он друг? Им нужно меня осудить!
А вот теперь так не выговаривается.
Помню, только арестовали. Ввели, как это называется, в комнату предварительного заключения, со мной пришла и моя супруга, она осталась в прихожей.
— А вы чего ждете? — вышел к ней мой следователь.
Моя жена сказала грустно упавшим голосом:
— Мужа.
Следователь сказал:
— Вам очень долго придется его ждать, — намекая как будто на мой срок, — так что советую ждать пойти к себе домой, тем более что у вас сейчас идет обыск.
Ну что после таких слов может возникнуть в сознании?
Сказал он это ядовито, торжествующим голосом, чтобы почувствовала жена, что муж арестован — он преступник. Так она и подумала, так потом и говорила:
— Спрашивает, кого ждете? Как будто не знает, что я жду мужа, что без мужа мне страшно возвращаться домой.
Да и я сам не совсем дружелюбно был расположен.
— Вы должны предъявить обвинение, прежде чем арестовывать!
— Все предъявим, — говорил следователь. — Успеется...
Долго шел разговор. В перерыве я достал молитвослов и стал молиться. Или, кажется, молился по памяти. Следователь стал звать меня, я не отвечал. Он стал кричать:
— Дмитрий Сергеевич, что с вами? — мне тогда казалось, бесстрастным голосом, а сейчас, понимаю, что испуганно: — Дмитрий Сергеевич, что с вами?
И когда я ему сказал, что я читал молитву в путь шествующих, он облегченно вздохнул:
— А я думал, что вам стало плохо.
Он волновался, он не списывал меня со своей совести, и я сейчас не могу его так просто вычеркнуть.
Вот отправлюсь в мир иной, кто прежде всех выбежит ко мне навстречу? Мой следователь! Подхватит под руку и скажет:
— Вам трудно идти, дайте я вам помогу.
Когда меня выпускали по подписке о невыезде и отдавали кое-какие вещи, он говорил:
— Дмитрий Сергеевич, это вам трудно, дайте я понесу.
Он думал, что физически здоровее меня, а вот я, тогда уже старик, оказался здоровее его. Так кто же большую понес тяжесть?
Мученья сокрушают организм, значит, у меня, вечного заключенного или подследственного, меньше было мучений, чем у него. Его организм сокрушился, он умер, а я живу. Стать следователем над ним, копаться в его грехах я не могу. Следователь стал моей совестью. Дай Бог, чтобы его совесть успокоилась.
Тогда, до ареста, меня увлекала борьба с безбожием, борьба с советской властью, перед собой мы видели только врагов, а теперь, когда страна повержена, мы все растерялись и не знаем, что делать.
Что с нами будет? Ограблены, повержены, осмеяны, и собираются нас совсем стереть с лица земли.
* * *
— Владимир Сергеевич, вы вроде сказали, что вы крещены? Сложите руки для благословения, — попросил я следователя.
Сложил, я его благословил. Это уже когда он мне возвращал мои рукописи, а руки его ходуном ходили. Я думал, он почему-то волновался, а это, вероятно, показывались признаки его тяжелой болезни.
Из рабочей среды, по приказу Коммунистической партии пошел он работать чекистом.
— Надо защищать страну, — говорил он. — Что вы думаете, мы роскошествуем? Я помню, как промерзла наша комната, в которой мы жили. Если все время искать удобств, кто их будет созидать?
Владимир Сергеевич, помолись там о всех нас, оставленных на произвол судьбы.
Не знаем мы, кто наш друг, а кто враг...… Да есть ли у нас враги? В самом деле, враг себе — это только я сам. Кругом меня друзья, а я враг себе. Потому что хочется себя оправдать, выставить в лучшем свете. А в словах: “Признавайся!” — может быть, больше правды, чем в моем: “Не признаюсь...…” Чекистов — думал я — надо обхитрить. А я вот, оказывается, обхитрил себя, глядя на то, что у нас сейчас происходит без чекистов.
Также и Сталина мы осуждали: зачем, мол, он создал такую организацию, как НКВД-КГБ. А ведь это была защита, мы теперь без них оказались беззащитными.
Я помню, когда освободился и писал, что чекисты разговаривали со мной, как друзья, надо мной смеялись: нашел, мол, друзей.
А вот друзья мои, которые все время опекали меня, были около меня… сколько лет прошло с тех пор, а некотоыре не хотят со мной даже разговаривать — Глеб Якунин, например.
Благословляя Владимира Сергеевича на прощанье, я спросил у него:
— А жена крещена?
— Да.
— А дети?
— Тоже.
Вот вам и чекисты-безбожники, а все делали, как и подобает христианам, выполняли и обрядовую сторону, может быть, инстинктом чувствуя в ней спасительную силу.
* * *
В стране нагнетается обстановка, орудуют всякие дельцы и проходимцы, честные люди в загоне. Неужели уже конец, не увидим просвета? В Апокалипсисе сказано: вряд ли Христос найдет верующего на земле, а сейчас еще есть, не только просто жаждущие веры, а по-настоящему верующие. Значит, возрождение будет!