Страница 41 из 51
По словам Пушкина, Государь в разговоре с ним заметил: “Довольно подурачился, надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь, отныне я сам буду твоим цензором”.
Вместе с помилованием Пушкина, любимого поэта передовой части дворянства, вольнолюбивой молодежи, многое приобретал и Монарх, демонстрируя, что идет дорогой просвещения, вослед великому Петру, как о том мечтал Карамзин и его влиятельные друзья. Напомним, что новый царь был одинок, к нему еще только присматривались и от него ждали разумных, продуманных первых шагов. А Государь уже пролил кровь при вступлении на престол. Как позже он вспоминал, эта минута была для него самой страшной за все время последующего правления.
П. Яковлев, брат лицейского товарища поэта, писал: “Судя по всему, что я слышал и видел, Пушкин здесь на розах. Его знает весь город, все им интересуются, отличнейшая молодежь собирается к нему”1.
О Пушкине говорили буквально все, даже те, кто не любил, не понимал и не читал стихи. Анна Оленина в дневнике так записала: “Пушкин только что вернулся из шестилетней ссылки. Все — мужчины и женщины — старались оказывать ему внимание, которое всегда питают к гению. Одни делали это ради моды, другие — чтобы иметь прелестные стихи и приобрести благодаря этому репутацию, иные, наконец, вследствие почтения к гению, но большинство — потому что он был в милости у Государя Николая Павловича, который был его цензором”2.
Известно, что вечером этого исторического для Пушкина дня, на балу у маршала Мармона, герцога Рагузского, французского посла, Государь подозвал к себе гр. Блудова и, как записал это П. И. Бартенев, громогласно объявил: “Я ныне долго говорил с умнейшим человеком России”. Эта оценка создавала благосклонный образ нового Монарха, Монарха-Просветителя, умного и справедливого правителя, отнесшегося к нему иначе, чем его царственный брат. Еще известно, что Пушкин на вопрос Государя, где бы он находился в день 14 де-кабря, быстро и смело ответил, что был бы на Сенатской площади. Больше ничего неизвестно. Стало быть, царь, удивленный таким ответом поэта, провозгласил его тем же вечером умнейшим человеком России. Получается какая-то нестыковка. Известно, что дело декабристов только было закончено и сопряжено оно с рядом мучительных этических моментов, когда представители лучших фамилий были направлены на виселицу, часть их пошла по этапу в Сибирь, Пушкин же находился в ссылке, благодаря судьбу, что влачил свое существование не так далеко от обеих столиц. Ему запрещено было видеться с друзьями. За ним следил даже собственный отец. И вдруг за столь дерзкий ответ его называет Государь умнейшим человеком?! Обыгрывалась версия — Пушкин — певец декабризма, несмотря на страшные испытания, рискуя жизнью, бесстрашно бросает царю смелые, но все-таки непродуманные слова.
Пушкин, став героем, “повелителем и кумиром”, по определению кн. П. Л. Вя-земского, таким и остался. Правда, пришлось поменять место жительства — в Москве его сильно задевали рассуждения о том, что пел лесть Императору и что занимался “ласкательством”. Хотя в это время он пишет почти одновременно “Пророк”, “Послание в Сибирь” и записку “О народном воспитании”.
Видимо, на это и рассчитывал Царь, когда на большом рауте сообщал, что Пушкин — умнейший человек в России! И сказал он это именно Блудову. Надо представить царское окружение. Новый Император искал понимания, поддержки, и Блудов не был случайным человеком, к которому в первую же минуту обратился Государь на балу. Это было время триумфа Блудова, близкого знакомого Карамзина, известного и уважаемого в обществе историка, историографа Александра I. Государь был его цензором, его мнением дорожила Императрица Мария Федоровна. Блудов просил за Пушкина перед царем, пытаясь помочь ему в изгнании. Государь преследовал цель: создать мнение, что Пушкин понят, прощен и по достоинству оценен им. Тем самым выполнялась просьба историографа, с одной стороны, а с другой стороны, Д. Блудов был лучшим глашатаем важного царского поступка. Исторического решения.
В это время Блудов возглавлял (вслед за царем) следственное дело по декабристам, но и это было не самым главным и принципиальным. Он был вхож в самые респектабельные дома. Он делал головокружительную карьеру, став со временем Председателем Госсовета — одновременно Президентом Академии наук! Лучшего глашатая своим идеям и суждениям трудно было отыскать в целом свете!
Между прочим, граф Блудов был родственником Г. Р. Державина, с молодых лет снискал дружбу Н. М. Карамзина, а через него и И. Дмитриева, он был другом Жуковского, Пушкина, Дашкова, Уварова и Батюшкова. Он был арзамасцем, известным под именем “Кассандра”. Именно ему, как последователю своего учения, завещал Н. М. Карамзин завершение издания “Истории Государства Российского” (12-го тома). Этот человек имел обширные связи, подобающее место в высшем обществе. Его роль была блистательна и благотворна!
Исследователи творчества Пушкина долго бились над загадкой этой встречи, удивившей многих. Что же произошло между Императором и поэтом? Некоторые склонны считать, что, видимо, Пушкин прочитал какие-то неизвестные стихи, которые он на всякий случай с собою захватил. (Как версию, выдвигали предпо-ложение, что у него в кармане лежало стихотворение “Пророк”, критиковавшее правление Александра Благословенного).
2
“Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю...”
Разгадка кроется в объемной монографии Н. К. Шильдера1 “Император Николай. Его жизнь и царствование” (т. I. Спб., 1903), где в примечаниях историк приводит один важный документ: письмо А. И. Тургенева2 от 10 января 1828 года А. И. Михайловскому-Данилевскому. Вот выдержка из него: “Прилагаю вам стихи Пушкина impromptu (экспромт. — И. С. ). написанные автором в присутствии Государя в кабинете Его Величества” (курсив мой — И. С. )3.
Названия у приложенных к письму стихов не было, но легко понять, что эти строки Пушкин, увлеченный разговором с Императором, написал очень быстро, экспромтом, блестяще поэтически подытожив беседу, неожиданно прозорливо начертав перспективы правления Николая I4. Это были всем теперь известные “Стансы”!
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукий.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.
Пушкин сравнивает Николая Павловича с Императором Петром Первым, на которого втайне стремился походить недавно взошедший на престол Государь. Поэт успокаивает царя, отмечая, что и тот казнил1, но главное — программа действий, важная для государства, служащая его внутреннему усилению и внешнему авторитету. (Он пытался навести порядок в стране, имел успех в восточном районе. Здесь он пошел дальше, чем даже Екатерина Великая: она смогла завоевать Крым, присоединив его к России, Николай Первый завоевал пространство от Анапы до Батума, но это было позже...)