Черный коридор

От невероятного ужаса он зашелся в крике…

Райн открыл глаза и увидел возле постели Джозефину с зажатой в руке пустой ампулой из-под продитола. Она ласково коснулась его плеча:

— Скоро полегчает, милый. Ты так кричал…

Услышав родной голос, Райн облегченно улыбнулся:

— Мне уже гораздо лучше, любимая, и думаю — не только от лекарства. А почему не пришли мальчики?

Она села на край постели и взяла Райна за руку:

— Дети еще не совсем проснулись: это довольно длительный процесс. Но скоро ты увидишь их. — Она немного помолчала, потом смущенно заметила: — Джон рассказал, каким он нашел тебя. В своем желании любой ценой оградить нас от тяжести полета ты несколько перестарался. Следовало раньше разбудить хоть кого-нибудь.

— Вот уж теперь-то я это понимаю, честное слово, — рассмеялся Райн.

Губы Джозефины сложились в знакомую слабую улыбку. Она поднялась, еще раз коснувшись его плеча, и заботливо напомнила Райну:

— Не спеши приниматься за работу. Иначе все лечение пойдет насмарку. — Джозефина сделала шаг к двери, и тут ей на глаза попался уголок красного фолианта, выглядывавший из-под подушки. — А это что там?

— Всего-навсего бортовой журнал. А ты подумала, что я развлекаюсь каким-нибудь старозаветным романом? — И когда она смущенно затрясла головой, добавил: — В нем, правда, больше личных записей, чем официальных. — О-о!..

— Видишь ли, все это время он был для меня единственным собеседником, и, пожалуй, в первую очередь именно ему я обязан тем, что не сошел с ума. Не знаю, оставлю ли я его в таком виде? Надо будет перечитать записи — вот только окрепну немного. — Поступай, как захочешь, милый.

Все еще лежа в постели, Райн продолжал свой дневник.

«Меня удивило, как изменились — по сравнению с прежним состоянием — все мои спутники. Я не говорю об Александре и Руперте: они, как все дети, и прежде были заметно веселее взрослых. Хотя и их коснулся некий дух возрождения. Остальные неузнаваемо преобразились! Кажется, от исчезновения связи с Землей лопнули оковы, тяготившие дух: вернулась былая предупредительность, забыты изматывающие ссоры, а от склок первых месяцев полета не осталось и следа. Помнится, даже дядя Сидней не остался в стороне от свар по поводу возможного кандидата на командира корабля. Да что говорить о нем, если даже Джеймс Генри ведет себя как истинный джентльмен! Эта легкая атмосфера дружественности повлияла и на меня: нет, например, и следа былого увлечения красоткой Джанет. Теперь я удивляюсь, как мог поддаться этому болезненному влечению к жене брата, что по существу явилось нравственной катастрофой. Скорее всего, мои греховные чувства были отражением общей агонии морали. Если все останутся такими, как сейчас, на новой планете поселится счастливое племя свободных людей!

И еще я бесконечно благодарен творцам этого корабля, предусмотревшим, кажется, все возможные ситуации — в частности, за продитол. Теперь я смотрю на свои поступки как бы со стороны — и мне не очень-то симпатичен господин Райн. Но, хвала Создателю, это все позади. Для нас, во всяком случае.

В отношении себя я могу точно назвать то событие, которое чуть не раздавило мой разум: это бомбежка Лондона по распоряжению нашего же командования. Гибель обезумевшего народа по воле безумного правителя. Эта трагедия отразила начало конца.

Однако хватит оглядываться назад — там смерть и тлен. Зато взгляд вперед предрекает удачу. Радостно, что после всех неприятностей наш полет начал напоминать увеселительную прогулку. Чем дольше сохранится радостный настрой, тем короче покажется путь к нашей планете».

Райн устал от длительного писания лежа и, поставив под последней строчкой росчерк, закрыл журнал и сунул его под подушку. С удовольствием вытянув поверх одеяла натруженные руки, Райн закрыл глаза и погрузился в легкий сон. Ему приснился волшебный остров Скай, куда приземлился их корабль. Путешественники покинули его металлическую капсулу и с радостными криками устремились к морю. Они поплыли прочь от берега — все дальше и дальше в лазурную даль, — и их радостные голоса постепенно замерли вдали. Это были Джеймс Генри, Джанет Райн, Джозефина Райн, Руперт Райн, Сидней Райн, Фред Мастерсон, Александр Райн, Ида и Фелисити Генри, Трейси Мастерсон, Изабель Райн…

Всю последующую неделю Райн почти не прикасался к красному фолианту, а большую часть суток спал. Этой расслабленности способствовало то, что Джон по-видимому хорошо справлялся с новыми для него обязанностями — во всяком случае, у него не возникало никаких вопросов.

Но как-то ночью Райн проснулся от голода: в животе урчало, внутренности скручивали спазмы. Он не мог припомнить, приходилось ли ему когда-либо испытывать подобные ощущения. В голову полезли мысли об обитателях лагерей для иностранцев: от них избавлялись самым примитивным и дешевым способом, просто не давая еды.

Немного поразмышляв, Райн понял, что днем его ни разу не разбудили, заставляя поесть — чем, к его неудовольствию, обычно досаждали, — и выбрался из постели.

Безлюдным коридором он поплелся в кладовую, вынул из морозильной камеры готовый завтрак и, вернувшись к себе, разогрел его в микроволновой печи и съел.

Урчание в животе исчезло, но головная боль не прошла. Райн решил, что это, по-видимому, результат действия лекарства, тем более что ближе к концу цикла доза постоянно увеличивалась. Он снова лег в постель и вскоре заснул.

Глава 19

В журнале появилась новая запись:

«Я бездельничаю уже две недели. Как ни странно, ухитрился довольно значительно похудеть, хотя вел себя как типичный лежебока — вероятно, это побочное действие лекарства. Оно же отлично прочистило мозги, и я смог трезво оценить свои поступки во время одинокой вахты. Результат удовлетворил меня. На днях смогу вернуться в главный отсек — за капитанский пульт».

Дверь каюты отворилась, и вошла Джозефина с ампулой продитола в руке. Она улыбнулась:

— Готовься, дорогой, сейчас тебе будет немного больно.

Райн удивленно взглянул на нее.

— Ты ошиблась в счете, женушка. Вчера минул четырнадцатый день, так что можешь унести эту гадость.

У нее даже вытянулось лицо, и она обиженно проговорила:

— Ты же так хорошо пошел на поправку, и, я думаю, еще один укол только улучшит самочувствие.

— Вот это номер! Не иначе, тут что-то кроется. Вероятно, кому-то нежелательно, чтобы я выходил из каюты. — Говоря это, Райн встал с постели и достал из шкафа рабочий комбинезон.

Джозефина молча следила за его приготовлениями. Райн, не дождавшись ответа, продолжил перечислять то, что собирался сделать:

— Вот только приму душ, а потом отправлюсь посмотреть, как там управляются без меня.

Джозефина наконец обрела дар речи:

— Как ты можешь так говорить? Я вижу, что ты еще недостаточно окреп, чтобы снова впрячься в работу. Отдыхай, дорогой, прошу тебя.

— Сыт по горло этим отдыхом, — хмуро возразил Райн. Позабытые было подозрения вновь овладели им: почему Джозефина хотела вколоть лишнюю дозу продитола, хотя прекрасно знала о предельном сроке лечения и последствиях передозировки?

Конечно, его состояние еще далеко от совершенства. Возможно, даже требуются дополнительные средства, чтобы поддерживать ясность восприятия. Но только не продитол.

Чтобы как-то смягчить свой резкий отказ, он улыбнулся жене и пояснил свои намерения:

Так долго валяться без дела тоже вредно. Хотя мне и в самом деле приятнее нежиться в постели, но пора приниматься за дело. Ты уж не обижайся на меня, ладно?

Когда, приняв душ, он вернулся в каюту, Джозефина уже ушла. Выйдя в коридор, чтобы направиться в главный отсек, он внезапно вспомнил, что оставил журнал по-прежнему под подушкой. Не дай бог, если кто-то заглянет в него: это чтение не для слабонервных. Райн поспешно вернулся назад и убрал красный фолиант в стенной шкаф — под замок.