Душа волка

Нэнси продолжила читать Ширлин о тайных страданиях отчаявшихся людей.

Через какое-то время ее отвлек странный звук.

— Что-то не так, дорогая? — спросила Ширлин.

— Не знаю, показалось, что-то услышала… подожди секундочку, Ширлин.

Нэнси положила трубку на стол и стала вглядываться в окружающий ее полумрак, тщетно пытаясь разглядеть через приоткрытую дверь обстановку в приемной.

— Эй, — позвала она, — есть там кто-нибудь?

В ответ гнетущая тишина. Она позвала еще раз, громче, и нервно передернула плечами.

Через пару секунд она вернулась к разговору с подружкой.

— Привет, кажется, померещилось. Не надо было читать столько этих историй. Вот, малышка, под конец я приберегла для тебя самую-самую. Представь, у доктора есть пациент, который считает, будто он волк. Он называет себя Смитом, думает, кто-то ему поверит. — Нэнси с удовольствием послушала визгливый смех и удивленные реплики приятельницы, потом усмехнулась сама: — Ага, именно волк.

Ширлин что-то спросила.

— Ну, наверное, он бегает по городу, воет на луну и всякое такое, — предположила Нэнси. Ширлин сказала что-то еще, Нэнси хихикнула: — Я думаю, он носит с собой пакет с совочком.

И дальше:

— Слушай, кажется, я опять что-то слышу. Может, кто-то пришел. Наверное, вахтер. Давай лучше заканчивать, в конце концов доктор хорошо платит. Перезвоню тебе позже, дорогая. И, стой, Ширлин, не попадись человеку-волку! — Нэнси, продолжая хихикать, повесила трубку.

Когда трубка опускалась на рычаг, из темноты шагнул мистер Смит.

— Господи! Вы меня напугали! — воскликнула Нэнси.

Она пригляделась к незнакомцу и убедилась в том, что у нее предостаточно причин для испуга. Что-то неправильное было в силуэте мужчины. Может, из-за расплывчатых, словно бы пушистых очертаний или из-за того, как он сутулился. А потом он как-то странно дернул головой, как будто собирался ее обнюхать.

У Нэнси перехватило дыхание. Она попыталась трезво оценить ситуацию. Может быть, этот парень вовсе и не был опасен. Может, это какая-то глупая шутка. Точно, наверное, в этом квартале так разыгрывают новеньких девчонок.

Но было что-то еще очень-очень неправильное, оно присутствовало в глазах этого человека. В полумраке кабинета его глаза светились красным светом. Нэнси прикусила костяшки пальцев. У людей глаза свет не отражают… или отражают?

А потом мужчина улыбнулся Нэнси и шагнул вперед. Нэнси жалобно заскулила. Улыбка мужчины была ехидной и жадной, с нижней губы капала тягучая слюна.

Дверь в офис была так плотно закрыта, что доктору Кадлиппу пришлось позвать на помощь вахтера. Когда им совместными усилиями удалось войти внутрь, оба подумали, что лучше бы они этого не делали.

Первое, что они учуяли, — это запах гари, как будто в офисе что-то жгли. На полу в центре приемной стояла металлическая корзина для мусора с пеплом от бумаг и обгоревшими кусками твердых папок.

А потом их органы чувств были атакованы видом и запахом крови, заполнившей весь офис. Сгустки крови, лужи крови, брызги крови — на полу, на стенах, на потолке.

И наконец, в святая святых доктора Кадлиппа они увидели человеческие останки, которые принадлежали Нэнси Рис. Когда-то живое человеческое существо уменьшилось до размеров нарезки на подносе мясника. Но самым страшным была голова, она была установлена на сгустки крови в центре стола доктора. Лицо почти целиком отсутствовало, но глаза остались на месте и с издевкой смотрели на мужчин.

Вахтер упал в обморок, по лицу доктора Кадлиппа потекли злые слезы.

Отец Галвес вышел из ризницы и предусмотрительно закрыл за собой дверь. Нынче даже в церкви надо соблюдать осторожность. Люди испортились, у них не осталось ничего святого. Отец Галвес шел через храм, только шорох рясы о каменные плиты нарушал тишину. Святой отец остановился у алтаря, преклонил колени и перекрестился.

Поднявшись с колен, священник обернулся и посмотрел вдоль нефа в сторону входа в храм, который был едва виден при свете слабых ламп под сводчатым потолком. В душной атмосфере старого храма смешались запахи воска, мастики и ладана. Отец Галвес глубоко вдохнул. Он наслаждался этими густыми благовониями, они были для него выдержанным ароматным вином.

Как обычно, на скамьях не было ни души, это только подчеркивало пустоту храма. Галвес вздохнул. Так мало верующих в это безбожное время. Если когда-то в далеком прошлом церковь никогда не оставалась абсолютно пустой, то теперь здесь редко можно было увидеть верующих, разве только горстку престарелых прихожан в воскресный день.

И все же, несмотря ни на что, Галвес принадлежал к представителям старой школы. Молодые „новоиспеченные“ священники выходят на улицу к людям, проповедуют свои радикальные идеи и открыто бросают вызов Ватикану. Но он, Галвес, хранит верность старым добрым традициям.

Из вечера в вечер он будет занимать свое место в исповедальне и целых два часа терпеливо ждать, перечитывая свой требник при тусклом свете настенной лампочки. Когда приходили раскаивающиеся, он выслушивал произносимые разными голосами признания в так называемых грехах. Мелкие, незначительные грешки, жалкие истории о злобе, зависти, похоти и человеческой слабости. Как они его порой утомляли.

Священник улыбнулся, самоирония слегка скривила его губы. „Милосердие, Галвес“, — напомнил он себе по пути к дальнему трансепту и занял свое место в исповедальне. Святой отец поцеловал епитрахиль, расправил ее на плечах и открыл молитвенник. Он приготовился к долгому и скорее всего напрасному ожиданию.

Должно быть, он на секунду задремал, потому что звук закрывающейся двери по ту сторону перегородки застал его врасплох. Галвес вздрогнул, протянул руку и выключил свет. В слабом проникающем в исповедальню свете вырисовывалась черная тень, прильнувшая к перегородке.

— Отец… Вы здесь, святой отец? — говорил хорошо образованный человек, что редкость для этой части города, однако голос у него был низкий и хриплый. — Мне нужна помощь…

— Да, сын мой, я здесь, — отвечал Галвес. Внешность священника — смуглая кожа, миндалевидные глаза, черные волосы с седыми висками — говорила о его испанском происхождении. Но его голос, даже когда он говорил тихо и мягко, сразу выдавал уроженца Ист-Сайда. — О чем ты хочешь мне рассказать?

— Отец, я совершил нечто ужасное… — Мужчина умолк и заговорил снова, с трудом припоминая необходимые в таких случаях слова: — Благослови меня, святой отец, ибо я грешен… Прошло так много лет с тех пор, как я последний раз исповедовался, так много лет… Все эти годы я думал, что мне не нужна церковь. Но теперь…

Галвес услышал звук, похожий на сдавленное рыдание.

— Не волнуйся, сын мой, — мягко сказал священник. — Я выслушаю все, что ты захочешь мне сказать.

— Я столько лет грешил, отец, столько совершил подлостей, был таким низким. — В голосе мужчины чувствовалось такое отчаяние, что Галвеса захлестнула горячая волна сочувствия. — Проклятие, я забыл многие из них, потому что совесть моя давно умерла. Хотя, думаю, Господь знает о моих грехах. Но сейчас я не в силах вынести тяжести содеянного. Я забрал душу, и я обрек эту душу на бесконечные скитания. Она не может найти покой и преследует меня. Отец, она преследует меня, она доводит меня до безумия…

Отец Галвес слегка взмахнул рукой, словно человек в исповедальне мог его видеть:

— Ты убил, сын мой?

— Я… я думаю, да. И не один раз, получается… Но эта душа, я не могу от нее избавиться…

— Чья душа преследует тебя, сын мой? — спросил священник.

— Индеец предупреждал меня, он предупреждал… Вы спрашиваете, чья душа, святой отец? Душа волка, огромного, благородного волка, которого я убил из-за своей страсти к трофеям.

— О чем ты говоришь? — строго спросил Галвес. Интонация его резко изменилась, от сочувствия не осталось и следа. — Ты хочешь мне сказать, что тебя преследует душа волка? Ты издеваешься надо мной, что ли?