СобакаРу

И еще когда-нибудь, в хорошую минуту, я надеюсь сложить повесть о цветах. Это будет нелегко – так тут потоптался масскульт с его белыми и розовыми розами. Но есть еще место для поэтических маневров – например, полная реабилитация георгина, защита чести и достоинства гвоздики, возведение в культ цветов картофеля и настоящее, захватывающее исследование причин, по которым группа милейших созданий называется «анютины глазки». (Кто такая Анюта, увековеченная влюбленным ботаником? Что это были за глазки такие? Может, это остаток неведомого славянского мифа?) Ждут своего часа настурция с ее вкуснейшими, кстати, листьями и огневой ноготок; еще не все сказано о белых водяных лилиях, как-то умело избежал перевода на слова пион, не вовсе безнадежен тюльпан, нет, дражайшая флора еще может дождаться вдохновенных излияний благодарной нежности, вот только ромашка, черемуха и сирень домучились до безмолвия – их мы вынуждены созерцать без слов. Что касается розы, за нее предстоит нешуточная битва. На днях обязан родиться поэтический гений, которому будет суждено отбить розу у Ларисы Долиной и Юры Шатунова.

Это будет, на минуточку, главная битва данного Эона. Отбитую у врагов розу мы торжественно препроводим в мир Царств и всем желающим ее трогать грязными руками обязательно врежем как следует по лапам. Так вот сидишь себе в нетопленой комнате, на Севере, каким-нибудь беспросветным ноябрем и вспоминаешь цветущий луг, точно разделенную любовь – нет, думаешь, не может этого быть. А потом вдруг как молния: как же не может быть, когда взаправду, доподлинно, на самом деле это было, это есть и значит – это будет.

Присутствие духа

Москвина всегда стояла за справедливость. В Москве по поводу последней книги нашенского кровного философа Александра Секацкого всполошились глянцевые издания: GQ гудит, Playboy крыльями хлопает. Но что же дома молчок, возмутилась Татьяна. Это несправедливо! И взялась восстановить порядок в местной галактике.

Знающие Александра Секацкого обычно относятся к нему с большой иронической нежностью. Нежность естественно возникает из понимания: перед тобой редкое, драгоценное, ни на кого и ни на что не похожее существо – оригинальный мыслитель. Но именно поэтому ирония ставит бесполезную эту нежность на место в качестве декоративного приятного тумана, из которого грозной скалой выступает острое лицо, высеченное мастером человеческих фасадов. А там, за фасадом, живет прекрасный и опасный, как старинное оружие – дух, разум, spirit. В случае Секацкого дух не отягчен материей душевности – того, что в нас плачет, поет, болеет, влюбляется, делает глупости, – а его тощая, легкая, проspiritованная плоть не более чем рыцарские доспехи.

Я представляю его себе так: рыцарь идет по ледяной пустыне, вызывает на поединок дракона, одинокий рыцарь – сам себе и Росинант, и Санчо Панса, и Дульсинея Тобосская; может статься, и сам себе дракон. На поединок никто не является, но рыцарь продолжает путь с удовольствием, по дороге пронзая копьем афоризмов всякую падаль. Он не живет здесь. Он разглядывает формы испорченного бытия, бесстрашно и беспощадно – шпион, разведчик, номад с Других берегов.

Мир тотально подменен, его вещи фальсифицированы. Но где-то ведь есть платоновская пещера, где хранятся эйдосы, идеалы, чистые идеи вещей. Там есть невидимая фотография, неизмеряемое пространством время и неслышимая музыка – возможно, если до этого мира пока не добраться, то до него можно… додуматься. Думать, думать, и чугунная морда реальности возьмет да и просквозит чистым воздухом настоящей Софии, возлюбленной всяким настоящим философом. На лице Секацкого читается готовность оказаться в этом мире немедленно. Чудо петербургское! Сын военного летчика Куприяна Секацкого, исключенный с философского факультета Ленинградского университета в середине 80-х за антисоветскую пропаганду и ставший нынче его доцентом и гордостью, он из тех достоевских людей, которым «не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить». Если бы я узнала, что Секацкий где-то как-то подшустрил для личной выгоды, я бы упала в обморок. Корыстной соображаловки в нем нет до степени изумления. Да ему и не нужен почет от пластмассовой цивилизации – ему подавай золотую славу, на века.

Однажды я наблюдала такую сценку: господин Ля-Ля, ничтожный писака, стал вязаться к философу с дурацкими претензиями – дескать, а что это вы так непонятно пишете? (клевета! Секацкий пишет упруго и ясно, с немецкой основательностью и галльским острословием). Александр, спокойный, как удав, молвил – да-да, я читал вас, господин Ля-Ля, все это понятно, техника сиюминутного реагирования… но где же ваша чаша Грааля? Писака поперхнулся, а общество покатилось со смеху – для господина этого «чашей Грааля» было корыто для свиней из интеллигенции, куда власти сливают помои (он его вскоре отыскал). Но я теперь всякий раз, когда бес мелкого толкает меня на убогое, повседневное существование в слове, вспоминаю Секацкого с его чашей. Он прав, двигаться можно и должно только вперед и выше, гладить против шерсти, а играть по крупному. Почему дух так унижен сегодня, а мыслители (в лучшем случае) загнаны в университетские резервации? А потому, что измельчавший и выродившийся мир не выдержит сколько нибудь дружного духовного напора – развалится. Духовная угроза существует, целых несколько людей в России носят ее в себе и кормят собой. Есть эта угроза и в Секацком. Он опасен – особенно для слабых умов.

На сегодняшний день познакомиться с уникальным мыслителем можно по его книгам, из которых наиболее доступны: «Три шага в сторону» (Амфора, 2001), «Сила взрывной волны» (Лимбус, 2004) и «Прикладная метафизика» (Амфора, 2005). Древние утверждали, что божество опознается по запаху излучаемого им божественного озона – так и настоящий мыслитель узнается по чувству радости, легкости и особого наслаждения. «Холодное, легкое, чистое пламя победы моей над судьбой» (Ахматова). Вот и читая Секацкого, становишься легким, веселым и холодным. Таковы ободряющие свойства присутствия духа – лучшего друга человечества.

Этот долговязый софист, фигурирующий под собственным именем уже в добром десятке питерских повестей и романов (ярок, хорош – писатели пленяются), не одно поколение соблазнил платиновым блеском своего изощренного ума. Но принял ли кто-нибудь от него главный завет, знаменитую «честность самоотчета»? Себе врать не смей, учит сын военного летчика Куприяна. Вот что ты сегодня сделал, прочел, осмыслил? Где твоя чаша Грааля? Ничего не сделал и не осмыслил? Тогда хоть почитай Секацкого, что ли.

Как я развалила Советский Союз

До 1991 года я за границей не была (если не считать студенческую поездку в Венгрию с актерами курса эстрады, которые научили меня всему, что должен уметь образованный театральный человек – а именно: пить водку, не меняя выражения лица, и ругаться матом в рифму). А в роковом девяносто первом мой муж получил синекуру в Гарвардском университете – что-то вроде полугодовой аспирантуры. Он прилежно учил английский, прервавшись в дни путча на общенациональные переживания, а я беспечно пасла годовалого ребенка, время от времени совершенствуя умения, переданные мне актерами курса эстрады. Хотя американская мечта позволяла моему мужу взять с собой жену, мне в это как-то не верилось. Чтоб вот так сразу и в Америку? Надо же как-то постепенно… начать, например, с Дании…

Договорились, что я прилечу в декабре. Муж оставил мне приятную даже на вид сумму денег и огромное количество вспомогательных телефонов. Гуд бай, май лав! И тут обнаружилось два обстоятельства.

Во-первых, сила притяжения родной земли угрожающе возросла. Я не могла получить ничего – ни визы, ни билетов. Нужные люди заболевали, убывали, пропадали просто так, без предлога. Было ощущение, что я очерчена магическим кругом. Во-вторых, как известно, в Советском Союзе была материя двух видов – продтовары (еда) и промтовары (все остальное), и если промтовары исчезли в 1990-м, продтовары стали нас покидать как раз в 1991-м. С коляской и рюкзаком за плечами я с утра отправлялась за едой, которая могла появиться внезапно в любом месте и тут же испариться. Однажды после двухчасовой охоты мне удалось добыть феноменальный продуктовый набор: миноги и хурму. Это не была голодная смерть, однако это была очень затейливая жизнь – питаться несколько дней миногами и хурмой!