Заглохший пруд

— Что-что?

— Нет, я просто хотел сказать, что и Франц, и Хлорриди — оба были наказаны справедливо.

— А как же их жены и дети?

— О них им следовало подумать раньше.

— Ты, наверное, прав, но от твоих слов становится не по себе. Всю свою сознательную жизнь я мечтал о необычайных существах и приключениях, которых не бывает в нашей деревне; и вот выясняется, что необычайное слишком чуждо, а приключения слишком страшны, чтобы я был в силах это вынести. А если я совершу что-нибудь, с вашей точки зрения, нехорошее, не попаду ли и я в стеклянную бутылку, в подземелье или куда-нибудь поглубже того? Уж лучше мне последовать матушкиному совету и держаться подальше от гномов!

— Поверь мне, это было бы крайне прискорбно — и для всех нас, и для тебя самого. Не делай поспешных выводов.

— Ты сам говорил, что теплота человеческих чувств для гнома непонятна — поэтому вы с легкостью совершаете поступки, которые нам кажутся жестокими.

— И опять я призываю тебя — не торопись. Лучше послушай еще одну историю, в которой как раз и повествуется о том, как может гном полюбить человека.

Речь пойдет об одной принцессе, которая занозила ногу, когда пошла гулять босиком — в те времена, о которых говорится, Клаус, принцессы часто бегали босиком, и случалось им самим стирать белье, и своими белыми ручками они не гнушались, подобно мастерицам-золотошвейкам, украшать вышивкой покровы и скатерти, что в нынешние времена редко с ними случается. Но, несмотря на то, что принцесса надевала обувь — кожаные красные сапожки — только при гостях, она все же была принцессой. Были у нее два брата-короля, правившие вместе — потому что королевство было невелико, и если делить его, вообще ничего не осталось бы; звали их, кажется, Фридрих и Гунтер. А как звали принцессу на вашем языке, не могу сказать — не знаю; в те времена женщины считались столь малоценными существами, что имена их запечатлевались только в том случае, если женщине доводилось стать героиней или злодейкой, или тем и другим сразу. А наша девушка была тихой и совсем не стремилась к власти, и если бы не ее кровь, люди не обращали бы на нее особенного внимания.

А кровь — да, странная и древняя кровь текла в ней, Клаус. Любого князя, короля или царя могла она облагодетельствовать, если бы слила эту кровь с его кровью — от нее любая корона стала бы несокрушимой!

А девушка совсем про это не думала. Так молода она была, что еще любила играть в мяч и в куклы, и повсюду бегала, и забиралась в такие места, куда ни за что не заглянет взрослый человек.

Вот и в тот раз она отдалилась от родного замка, и где-то на задворках нашла приземистое сооружение — не то опустившийся от времени каменный сарай, не то грот — вход в которое был забран решеткой. Насколько он был велик внутри и что скрывалось за решеткой, не позволяла увидеть темнота. Не в силах сопротивляться любопытству, принцесса подобралась поближе и, стараясь хоть что-нибудь разглядеть, ухватилась за решетку и привстала на цыпочки…

Вот тогда-то она и наступила на острый камешек, который вонзился ей в ногу. Кровь, древняя ее кровь, закапала на грязную землю.

Но это было ей нипочем — не так уж редко ей случалось пораниться, и царапин она не боялась! Но испугало ее то, что из глубины грота, из-за решетки, ей в лицо повеяло тихим голосом:

— Та, чья кровь сейчас пролилась, станет моей женой.

Даже не протерев ранку листом подорожника, побежала принцесса домой и стала звать своих старших братьев.

— Что случилось, сестра? Кто посмел тебя тронуть?

Девушка рассказала им о том, что случилось.

— Пустое! Кто это решает, за кого выходить тебе замуж? Ты сама — и то не вправе это решать. За кого захотим, за того и отдадим тебя.

Но слуга, который слышал разговор, молвил:

— Тут дело тайных сил, а людям не стоит с ними спорить.

— Что за вздор! Не бойся, сестрица: кто бы ни стал набиваться к тебе в мужья, всем дадим от ворот поворот. А если станет требовать то, на что посягает — лучше бы ему было не родиться на свет: у нас найдутся и мечи, и копья…

И принцесса успокоилась, а назавтра и позабыла о происшествии. Мало ли случается всего за день, и стоит ли обращать внимание на чьи-то, неизвестно чьи, слова! И снова она играла в мяч, и слушала учителя, который уныло вдалбливал ей историю происхождения ее рода и Божественное устройство вселенной — но почему-то, проходя мимо плохо освещенных мест, или углублений, или отверстий, забранных решеткой (а таких в замке было чрезвычайно много), она подбирала юбку, и зажмуривала глаза, и старалась миновать такие зловещие места как можно скорей.

Хотя как будто бы ни о чем страшном не вспоминала…

Но все это время за ней наблюдали глаза, взгляда которых она на себе не ощущала — взгляда нашего тогдашнего короля. Он, в отличие от прежнего владыки, был расположен к людям, и вообще позволял себе свободно мыслить. О, тот король умел любоваться миром! Но не так, как большинство гномов, которым милы только их родные недра земли; ему были приятны и сиреневость распустившегося колокольчика, и щебет птахи, скачущей за червяком, и тонкий носик и скромные губы этой молоденькой принцессы… Чем дольше он за ней наблюдал, тем сильнее вырастало в нем это все — и приязнь, и восхищение, и склонность. А когда девушка поранила ногу — тут ему стало так ее жаль, что не смог сдержаться и произнес те самые слова. Ими он хотел утешить ее, а вовсе не пугать: кто ж не знает, что все красивые девушки начинают мечтать о замужестве раньше, чем сами это поймут? И подавно не усматривал он ничего плохого в браке с таким могущественным властелином, как он — король гномов!

Вот видишь, Клаус, как люди и гномы плохо понимают друг друга? А ведь я не описал тебе еще и малой части бед, происходящих от этого непонимания…

Неизвестно, где была принцесса во второй половине того летнего дня, но только необычное посольство заметила сначала не она, а замковый повар, который вышел на задний двор вылить помои — и обратил внимание, что внизу, в долине, движется процессия пестро и богато одетых людей, которые несут флаги неизвестного государства. Причем повару померещилось, что у него что-то стряслось с глазами — откуда вдруг взялась эта отдаленная, лежащая где-то далеко внизу долина? — но в следующую минуту он сообразил: да ведь процессия проходит совсем близко, почти под ногами у него! А кажется она такой далекой потому, что все, из кого она состоит, очень маленького роста — настоящие гномы!

Гномы (а то они и были) подошли поближе (как назло, в замке в тот день, как обычно, ворота держались нараспашку, а мост был опущен), и тот, кто шел впереди, в рыцарских латах, спросил:

— Дома ли твоя хозяйка и ее братья? Передай им, чтобы встречали гостей. Мой господин, король гномов, пришел свататься.

Повар от неожиданности вздрогнул, выплеснул на пришлецов ведро с помоями и побежал по двору, крича:

— Спасайтесь! На помощь! Пришли гномы!

Братья, которые не особенно поверили словам младшей сестры и тем не менее держались начеку, выскочили на крик, не забыв вооружиться.

— Ваш слуга слишком глуп и неуклюж, — миролюбиво сказал король гномов, отчищая со своего парадного платья ошметки капусты и мясной жир, — но не сердитесь на него: он никогда не видел короля гномов и был поражен нашим блеском. Но я желаю обратиться не к слугам, а к вам. Ведь мы с вами в дальнем родстве — таком, впрочем, дальнем, что ваши летописцы его не отметили; это мы живем дольше людей, а, следовательно, помним больше. Когда мы снова породнимся, вся эта память станет доступна для людей — как и богатства, которые мы долгие века хранили, сами не зная для чего…

— Так ты что, — спросил старший брат, весь заросший бородой, как породистый пес шерстью, — и впрямь жениться собрался?

Король еще подбирал слова для наиболее учтивого ответа, а младший из братьев, наблюдавший из дверей замка, уже метнул в него копье — он не попал, но острие вонзилось в землю в гномьем шаге от короля. А из дверей выбегали вооруженные вассалы и слуги, готовые к такому случаю.