Заглохший пруд

— Как тебе нравится наше угощение? Жизнь внутри горы имеет свои трудности, так что разносолов не держим — не посетуй, если что-то придется не по вкусу.

— Угощение превосходно, — учтиво ответил Хлорриди, — я и в родном доме так не едал.

— Спасибо на добром слове! Отрадно слышать.

Далее гном повел его осматривать подземное царство, и на каждом шагу они натыкались на то, что казалось для гостя с поверхности земли уродливым, странным или неприятным. Но ни разу не позволил он высказать хозяевам отвращение или пренебрежение, и, казалось, заслужил этим расположение своего провожатого.

Не довольствуясь его спокойствием, гном спросил:

— Не кажется ли тебе что-нибудь удивительным у нас внутри горы? Я охотно объясню тебе все, что пожелаешь.

Все еще соблюдая осторожность, Хлорриди ответил:

— Устроено тут у вас все ладно, только удивляться особенно нечему: на земле удивительного намного больше.

— Неужели не встретил ты ничего, что тебе показалось бы странным?

— Если не рассердишься — только одно. Почему все гномы, кого я ни встретил, были взрослыми бородатыми мужчинами? Где ваши женщины и дети?

— Ну, это просто! Гномы не рождены женщинами, и детьми они не бывают.

— Откуда же они берутся?

— Давай спустимся, и я покажу тебе…

Гном вызвал корзину нажатием скрытого рычага, и они тронулись в путь. Помимо воли Хлорриди задался вопросом: что за люди посещали гору до него? Как давно это было? И от мысли, что все они, должно быть, уже пьют мед на полях загробных сражений, подземный холод вплотную приблизился к его внутренностям.

Потому что корзина, судя по ее размерам, предназначалась именно для людей. А для передвижения гномов, судя по всему, проложены были другие, тайные пути и тропы…

Новый спуск оказался тяжелее и длительнее предыдущего. Чем глубже погружались они в гору, тем сильнее сдавливало дыхание у Хлорриди. До самых нижних ярусов невозможно было добраться на корзине, и пришлось спускаться пешком по винтовой лестнице. Исчез всякий намек на свет, и только камень в руке у гнома освещал путь для человека. Хлорриди уже подумывал, не проявил ли он грубость, задав опрометчивый вопрос, но, пока он решался, не схватить ли ему гнома и не потребовать ли вывести наружу, как они до шли до самого нижнего помещения внутренности земли.

Внизу высились огромные своды — Хлорриди поблазнилось, что они отделаны слоновой костью, но, присмотревшись, он понял, что это были человеческие ребра, и, значит, они находились внутри исполинской грудной клетки.

— Земля, Хлорриди, это мертвый великан. Реки — его кровь, плодородная почва — его кожа, леса — его волосы, металлы — его мышцы, небесный свод — его череп, а прилипшие к черепу изнутри рыхлые кусочки мозга — облака. А здесь, глубже всех недр, которые мыслят люди, гниют его внутренности. Чувствуешь смрад? Это запах смерти, но и рождения — рождения гномов. Подобно молчаливым червям, мы зарождаемся тут среди костей. Сперва — личинка, но личинка растет, окукливается и в свой срок из нее выходит новый гном — полностью готовый к жизни, крепкий, как бронза, и наделенный всей мудростью недр.

Хлорриди стоял на уступе ребра, а на расстоянии десяти человеческих ростов под его ногами хлюпало и кипело болото.

— Ты видел. А теперь пора наверх: твой меч, должно быть, уже готов.

Двое гномов-ремесленников вынесли новоизготовленный меч, который еще светился жаром подземной кузницы: по его полотну извивались орнаменты с забытым людьми смыслом, а рукоятка так точно прилегала к пальцам, что даже тяжесть оружия не казалась утомительной. Хлорриди взмахнул мечом, и радость предощущаемой победы вошла в его грудь.

— Как мне благодарить вас, добрые хозяева?

— Не величай нас добрыми и не благодари. Ты держишь в руках оружие богов и в придачу к нему принимаешь на свои плечи знание, которое способны снести только боги. А теперь поднимайся к себе на поверхность великой кожи и делай то, ради чего ты спустился к нам. И посмотрим, захочешь ли ты еще благодарить нас, когда предназначенное свершится!

Выскочив из корзины, что исправно подняла его наверх, Хлорриди оседлал своего коня, который уже соскучился ожидать хозяина, и поскакал через лес, который больше не чинил ему препятствий и превратился в обычный лес — подобный всем лесам, которые мы встречаем.

Прошло совсем немного времени, и Хлорриди прославил среди всех соплеменников имя своего рода и свое собственное имя. О той, самой первой победе над врагом, чуть не уничтожившим его, уже и не вспоминали: так много на его счету стало сражений несравненно более славных; а военной добычи он захватил столько, что хватило бы оплатить еще не один меч. В жены он взял дочь одного из побежденных вождей, равную ему по крови красавицу, и та родила ему сыновей, способных достойно наследовать отцу.

Хлорриди был приучен не выдавать свои чувства. Да и кому есть дело до того, что происходит в душе у победителя?

Никто из восхвалявших его не знал, что каждый раз, когда Хлорриди берется за свой непобедимый меч, зрение его раздваивается: он видит соперника, которого должен одолеть — и вместе с тем, словно радужный туман, видит отдаленное будущее, где прочно забыты род его соперника и его род, где обитают люди, которые одеваются, разговаривают, выглядят по-другому, которые поклоняются не простым, привычным для него богам, а чему-то иному, смутно пугающему. Видит он и участь своего соперника — кости, присыпанные горсточкой праха, — и собственную, равную той, участь, от которой, будь ты победитель или побежденный, никому не уйти. И видит, насколько бессмысленно то, за что он должен сражаться, и хочет иногда остановить удар меча — но изделие гномов знает свое дело, ради которого оно пущено в наземный мир.

Ни жене, ни детям не рассказал об этом Хлорриди, но кому-то все-таки поведал — иначе откуда бы это дошло до нас?

Сперва Хлорриди думал, что может победить прозрение своими победами — и часто пускал в дело свой меч. Потом был период, когда, угнетенный тоской, он избегал битв, а меч в ножнах одиноко поблескивал на стене. После — окончилась даже тоска. Все чаще Хлорриди без нужды обнажал меч и пытался прочитать надпись, нанесенную на его полотне знаками орнамента, а когда ложился спать, клал его на постель между собой и женой, и ночи напролет меч нашептывал хозяину что-то, чего не могли слышать другие.

И снова однажды утром показался Хлорриди на тропе, ведущей в заповедный лес — только стояло лето, а не осень, и приветливые деревья склонялись к нему зелеными ветвями. Вот и зеркальный склон крутой горы. Только место у ее подножия, где некогда Хлорриди пытался докопаться до земных недр, давно затянулось, как царапина.

— Возьмите обратно свой подарок, гномы! Все, что взято из земли, в землю возвращается.

Сказав это, Хлорриди вкопал в землю рукоятку меча и бросился грудью на острие.

Кости его, со временем высвободясь из сгнившей плоти, остались лежать там, где лежал труп — не в обычае гномов хоронить покойников, — и служили, должно быть, предостережением тем, кто еще приходил просить о помощи владельцев подземных кладовых. А куда девался меч? Этого никто не может сказать.

Из этой истории ты должен уяснить, Клаус, насколько опасно принимать в подарок предметы, сделанные гномами. И лучше бы тебе держаться подальше от этих существ. Ну, а мы, взрослые, пожалуй, потолкуем с твоим гномом, когда он явится в следующий раз.

— Чем же тебя так поразили эти истории, что ты желаешь раззнакомиться со мной?

Вопреки запрету отца, Клаус все-таки увиделся с Фердинандом; стоило ему по-настоящему пожелать, гном оказался тут как тут. Выслушав мальчика, он задал ему этот вопрос.

— Я? Я — не желаю! Но мои родители, взрослые, и я им верю… везде говорится о том, как гномы причиняли вред людям. Но, может быть, это выдумки?

— Нет, не думаю: что-то наподобие того действительно случалось. Но задумался ли ты, как ведут себя люди в описанных историях? Франца доводит до беды жадность и стремление взять то, что ему не принадлежит… да-да, не спорь: ведь ему было прямо сказано, что золотой след ведет в сокровищницу короля гномов! Хлорриди привела в гору месть, и он тоже получил по заслугам: горные кузнецы его предупреждали, что меч — не простое оружие. В конце концов, мы, гномы, не в состоянии причинить человеку и половины того вреда, который он причиняет себе сам.