Заглохший пруд

— Нам ничего не требуется, маленькие сударики: вы пришли к нам по собственной доброй воле и предложили помощь, о которой мы не мечтали. Если речь может идти о чем-то еще, то об одном: не в силах ли мы как-нибудь отблагодарить вас?

Сухие гномы искривили обезьяньи рожицы, словно услышав что-то веселое для себя; влажные, напротив, пригорюнились, и слезы мутной водицей поползли по отвисшим щекам. Фердинанд сообщнически подмигнул старосте:

— Благодарность, а? Неужели мы похожи на поденщиков, требующих платы? Да и обычай человека и гнома столь различен, что вряд ли вам по силам оказалось бы уплатить по нашим счетам… Все, что нами сделано, сделано бескорыстно. И если мы кое о чем попросим, и вы откликнетесь на просьбу, прошу, не ставьте ее в зависимость от нашей помощи. Выполните вы просьбу или не выполните, приязнь и помощь со стороны гномов останутся неизменны.

— В чем же состоит ваша просьба, маленькие господа? Мы надеемся, она не будет чрезмерно обременительна или ужасна?

— Как вы могли заподозрить? Мы попросим лишь то, что вам не нужно… точнее, нужно, но вы не умеете как следует им пользоваться. Я говорю о вашем пруде.

Если бы гномы пустились танцевать или, вытащив крохотные, блестящие, как ледяные зубы, кинжальчики, набросились на людей — и тогда присутствующие не оказались бы и вполовину так потрясены, как услышав слово «пруд»:

— Пруд? На что вам пруд?

— Во имя восстановления справедливости и ради блага деревни. Вы, новые жители, сами не представляете, какие места заселили. Вы хотя бы знаете, что берега пруда, который вы полагаете исконно своим, под водой смыкаются в виде воронки, которая устремляется вниз на недосягаемую для ныряльщиков глубину? И то, что этот ход — или лаз — путем сложной системы шлюзов, снабженных рычагами, способными самостоятельно регулировать уровень воды, приводит на берег иной реки, подземной? Что, не знаете? Мы так и думали…

Впрочем, с вашей стороны это извинительно. Ваш род крайне молод, и ни один из ваших предков не застал те славные и зловещие времена, когда путем этой воронки гномы проникали на поверхность земли из мира недр. Им помогали каменные ступени, ныне разрушенные временем и водой; а поверху лестницу окружали изваяния наших героев, пращуров и фантастических животных. То были эпохи великолепия… Наши запросы скромнее. Отдайте нам в распоряжение пруд, и через этот ход мы доставим вам удивительные вещи, о которых в мире, что движется под солнцем и луной, не имеют ни малейшего представления. Предупреждаем, однако, что вода ради этой цели неудобна. Ее заменит жидкий… или густой ил. А то и торф. Что вам больше полюбится.

Удивительные вещи? Это звучало необъяснимо-заманчиво. Однако упоминание о солнце и луне повернуло мысли деревенских обывателей в иное русло. До чего хорош их пруд, когда солнце лучами рябит его воду, и кажется, даже в выполосканное белье проникает солнце. Как он загадочен в летние ночи, поймав луну… Каким стройным, светлым, прозрачным отражается в нем мир — словно живописный, словно только что сотворенный, словно новорожденный жеребенок или лучшее изделие умелого мастера. И господа Видеке и Лутц понурили головы, а староста пожелал себе лишиться дара речи, прежде чем произнести решающее слово.

— Я вижу, с ответом вы затягиваете? Что же, поразмышляйте, все в ваших руках. Мы ждали тысячу лет и готовы ждать еще столько же — но в таком случае дар достанется не вам, а вашим потомкам… А пока — до свидания. У нас полно дел.

— Эти сударики — гордецы, как видно, — прокашлялся староста после того, как гномы, кто стелясь, кто ковыляя, а кто подпрыгивая, покинули общинный совет. — Не поручусь за то, каких дел они натворят, ежели исполнить их просьбу…

И в то же время расстаться с гномами представлялось невозможной затеей. Привыкнув к чему-то хорошему, легко ли его лишиться?

— Фердинанд, о чем ты говорил со старостой?

— Открою тебе секрет: мы желаем поскорей проложить сюда ход из подземного мира — ради вас, деревенских детей. Взрослые готовы прельститься нашей сокровищницей — жадные, как люди! — но только дети способны по-настоящему оценить сохраняемые в ней сокровища.

— Что же, вы хотите их обмануть?

— Вовсе нет! Но первыми пусть войдут дети. Я доверяю тебе, Клаус. Ты войдешь, и узришь, и тогда решишь, стоит ли делиться сокровищами гномов со взрослыми. И представляют ли они для них ценность…

Совет самых почтенных людей деревни не докладывал мальчишкам о том, какой вердикт он вынес в отношении просьбы гномов. Однако, чтобы не заметить изменений, постепенно постигших пруд, требовалось быть слепым. Еще вчера вода в пруду была чиста, словно зеркало во дворце — и глядь, отчего-то это зеркало постепенно принялось затягиваться зеленоватой ряской, которая день ото дня становилось все плотнее и темнее и постепенно набирала сочный ржавый оттенок.

Плакучие ивы, нежно горевавшие над прудом, также переживали изменения: кора их потемнела и сморщилась, они стали грубыми, коленчатыми, костлявыми, точно непристойные лесные ведьмы, и больше не наклонялись, а скрючивались над водой — впрочем, можно ли было назвать водой ту жижу, которая теперь заполняла берега? А жижа все уплотнялась и уплотнялась…

Изменения происходили медленно, и все же сомневаться не приходилось: пруд превратился в торфяное болото. Не высились вокруг него изваяния богов и героев — зато ивы, хватая луну по ночам, действительно походили на фантастических животных. И самое, возможно, зловещее преображение коснулось луны, которая с недавних пор отчего-то окровавела и стала всходить в таком виде что ни полнолуние, тревожа эту, в общем, непритязательную местность.

И казалось, что если ночью пойти по единственной деревенской дороге, с сердцем, стиснутым грустью, то легко будет прикоснуться рукой к этой луне — только страшно, не осталась бы рука после этого красной на всю жизнь.

Но деревня процветала. А если не глазеть на луну, а попросту спать по ночам, как это полагается всем добрым обывателям, то волноваться совсем нечего. А воды, чего там, довольно в колодцах, и совсем ни к чему содержать всей деревней излишний дополнительный водоем.

Только Клаус, который все еще не мог позабыть облака, проплывавшие внутри прозрачной глыбы воды, начинал время от времени грустить и даже упрекнул Фердинанда:

— Я видел маленькую девочку, что плакала над болотом — а ведь она вряд ли помнит наш пруд так отчетливо-утраченно, как помню его я! Фердинанд, я понимаю, что людям нужно одно, а гномам — другое. Но зачем ты так безжалостен к человеческой радости!

— Ты говоришь о радости? Спроси, что доставляет твоим односельчанам больше радости: богатство и довольство — или любование облаками и никчемными ивами! Пруд сравнивают с зеркалом — и поистине, это зеркало их души: поддавшись корысти, они осквернили его, сделав вязким и вонючим.

Клаусу захотелось заплакать, и он едва не поддался слабости:

— Значит, правду говорила мне матушка еще вначале: о том, что не след человеку связываться с гномами! Зачем я поддался на твои рассказы и разговоры о дружбе!

Фердинанд похлопал его по плечу, словно герцог вассала:

— Ну, что ты! Я не лгал о дружбе, не лгу и сейчас; просто, видимо, дружба с гномами выявляет в человеке его истинное зерно… Вся надежда на тебя, Клаус. И на твоих друзей. Вы не разучились видеть прекрасное и остро воспринимаете безобразное — однако так ли они различны? Земля некрасива, но она рождает и цветы, и плодовые деревья… Ты еще не видел и не осязал всей красоты, которую готовы открыть перед вами гномы. И вы, дети, спуститесь первыми, как я и обещал.

— Ты слишком долго обещаешь. Я уже перестал верить.

— Хорошо же! В подтверждение своих слов я скажу тебе секретные слова, а ты передашь их своим друзьям. Того, кто произнесет их вслух, мы проведет в нашу подземную сокровищницу и сами вручим ее содержимое, позволив выбрать то, к чему лежит душа.

— Что же это за слова?