Заглохший пруд

— Что с тобой, моя девочка из древнего рода?

— Со мной ничего — но что они сделали с тобой? Мне стыдно…

— За что тебе стыдиться? Я уверен, что ты здесь не при чем.

— Мне стыдно за моих братьев, которые посадили тебя на цепь, словно животное. Разве не стыдно мне после этого принадлежать к числу людей?

— Я полюбил тебя, человеческую девочку — разве временный плен может отменить это вечное событие?

— Я боюсь, что каждый раз, когда ты посмотришь на меня, ты вспомнишь и этот подвал, и эту клетку, и эту цепь…

— Жизнь наша будет еще полна разнообразными событиями: и печальными, и радостными. Разве должны мы забывать печаль? Ведь от нее радость ослепительнее. Я больше не проклинаю эту цепь: если бы не она, я не сразу узнал бы, как ты мне предана. Поэтому не хочу забыть ее.

И тут же, из подвала, король и королева гномов вместе с воспрянувшей духом свитой отправились в свое подземное королевство. Какой ход вел туда из замка — я забыл. Зато точно помню, что цепь, которая удерживала пленного короля в клетке, они взяли с собой, и наши мастера выковали из ее звеньев кольца, которые они отныне носили. Должно быть, с тех пор и появился обычай в день свадьбы надевать обручальные кольца.

Король мог бы отомстить братьям, но не стал этого делать: он был слишком благороден. И ты, Клаус, поди и оповести своих близких, что гномы вовсе не так злы, как вы нас представляете. Мы несем вам не зло, а благо, вне зависимости от того, умеете вы его оценить или нет.

— Клаус!

— Да, матушка!

— Ты слышал, что о тебе говорят?

— Что, матушка?

— Будто ты затеваешь с друзьями эти отвратительные игры в гномов! Называете друг друга именами, которые не в силах выговорить простой язык, разыгрываете сцены из жизни их черных предков…

— Что вы, матушка! Может ли человек притворяться гномом? Ведь это было смешно. Да и много ли мне известно о гномах! Лучше поглядите, что я нашел. По-моему, вы можете заколоть этим платок, когда отправитесь в воскресенье в церковь.

— Какая изумительная брошь! Должно быть, ее потеряла знатная госпожа, проезжая мимо нашей деревни. Надо отдать эту вещицу старосте: пускай он отыщет владелицу.

— Разве за последний год хотя бы одна богатая карета проезжала мимо деревни? А на брошь я наткнулся случайно, когда копал червей для рыбалки. Вдруг она пролежала в земле лет двадцать или сто!

Но госпожа Дамменхербст все же сомневалась:

— Правда ли это, Клаус? Золотые броши не растут в земле, ведь они не шампиньоны. Уж не подбросил ли тебе кто опасный подарок? И с каких пор ты начал обращать внимание на то, чем мне заколоть шейный платок? Для мальчика твоего возраста это необычно. Когда ты говоришь, мне порою кажется, что сквозь твой голос пробивается совсем иной разговор, иная речь…

— Ну и удивительные открытия вы делаете, матушка! А еще меня называют выдумщиком…

Как ни суди, а владелицы тех мелких золотых вещиц, что в последнее время так и расползлись по деревенским домам — брошей, браслетов, сережек, перстеньков — не находились; и через неделю, а то и раньше, упомянутые предметы были замечены на матерях семейств, старших сестрах, невестах на выданье и даже на старых бабушках. Те, кто особенно страшились гномов, богобоязненно почитая их злыми духами, продержались дольше всех, но и они не устояли, видя, как все их товарки и соседки (менее красивые, чем они, это уж как пить дать!) увешались золотом. Само собой, побаивались вредоносного действия подземных предметов, но такового не обнаружили — и успокоились. О том, чтобы выбросить или закопать эти предметы, и разговора не шло. Ведь, как ни прикидывай, очень трудно расстаться с вещицей, сладость обладания которой ты уже ощутила.

А женский пол, издавна известно, податлив на безделушки.

Отцов семейств ожидало другое. Неожиданно мужчины деревни обнаружили, что их повседневная работа движется незаурядно споро. Нет, не то, чтобы кто-нибудь помогал им пахать землю, пасти коров и коз, портняжничать и плотничать — в своих делах они и сами были молодцы; но из пахотной земли, как по волшебству, исчезали камни, способные повредить лемех, стежки ложились на диво ровно, рубанок делал доски гладкими, точно шелк, а скотина не разбредалась и не попадалась на зуб волку, а лавочник наторговывал за день столько, сколько раньше за неделю. Даже пастор, который был не слишком говорлив, как у себя дома или трактире, так и на церковной кафедре, строчил проповедь за проповедью так, что перо расщеплялось — поражая пасторшу и дочерей.

О домашних делах и говорить нечего — вы сами видели, какой порядок навел Фердинанд в хозяйстве Дамменхербстов.

Даже господин Дамменхербст, который умел быть справедливым, обмолвился:

— Клаус, а не заблуждались ли сочинители старинных россказней? Не все то верно, что передано нам предками. Похоже, твои маленькие приятели — дружелюбный и полезный народец.

Дошло до того, что пастор в воскресный день произнес проповедь о христианском снисхождении к малым сим, и хотя ее легко было обернуть по отношению к нищим, голодным и обиженным, никто из прихожан не заблуждался: под «малыми сими» подразумевались гномы.

— Фердинанд, а что случилось дальше с принцессой, которая вышла за короля гномов? Она до сих пор ваша королева?

— К прискорбию, нет: человеческий век настолько краток, что даже с помощью подземных средств не поддается значительному продлению. В утешение тебе и всему роду человеческому: до смертного часа она не утеряла своей красоты.

— Скажи: а как король мог на ней жениться, если среди гномов вообще не бывает женщин?

— Кто постигнет тайну любви? Когда-нибудь я расскажу тебе о любви между птицей и единорогом, между церковным шпилем и росой, между человеком и статуей. А гномы и люди несравненно ближе — и по натуре, и внешне…

— Ты говоришь слова, которых не услышишь ни от кого в деревне, даже от пасторши, а уж она-то у нас любительница мудреных слов. Когда я их слышу, мне кажется, что я взрослею…

— Не взрослей, Клаус! Думаешь, случайно мы пришли сперва к детям? Дети лучше взрослых: они доверчивее, и жизненный опыт не застилает черными тучами их души. Ты и твои друзья — о как больно представить, что вы можете стать взрослыми!

Клаус задумался — иногда он все-таки хотел поскорее вырасти. Тогда он оставил бы деревню и ушел учиться ремеслу или нанялся бы в солдаты — все лучше, чем сидеть сиднем дома.

— Что же в этом плохого? Ведь все великие и славные дела совершаются взрослыми?

— Великие дела приятнее в мечтах, чем наяву: совершившие их либо гибнут, не успев насладиться плодами своих поступков, либо крепко раскаиваются, но изменить уже ничего не в силах. Кровь и предательство — постоянная цена великих дел в мире людей. Взрослый человек жесток, словно подошва неразношенного башмака, он лишен гибкости. Восхваляемая твоими сородичами зрелость — утешительный привал на дороге, прямиком ведущей к старости, а значит, к смерти.

И, наконец, случилось то, чему трудно было бы не случиться: договорились встретиться в доме общинного совета и обозреть друг друга воочию самые уважаемые люди деревни и те, чья помощь им стала почти необходима. Я полагаю, никто не удивится известию, что таковая встреча безотлагательно состоялась.

Они притащились — одни жирные, расползающиеся, оставляющие на крашеных, яично-желтых полах следы наподобие пятен торфа; другие — сухие, морщинистые, обезьяньи-проворные: и все они уставлялись на людей так, словно диковинку представляли собою не они, а люди. Сладкоречивый и любезный Фердинанд выступал их предводителем, но, не исключено, что попросту оратором.

— Все мы весьма, весьма счастливы встретиться здесь с вами и поблагодарить за то, что вы благосклонно отнеслись к нашей помощи. Что еще мы могли бы сделать для вас? Лишь скажите — и это будет исполнено!

Крестьяне молчали, приглядываясь; пастор стушевался и попытался отгородиться от гномов тучной фигурой господина Краузе. Осознавая возложенные на него обязанности, общинный староста сделал шаг вперед: