Страница 15 из 58
— Хлеба дай да квасу, коли есть, а то я спать хочу. Устал!
— Сейчас! — И Аким метнулся, как испуганный заяц.
Вскоре перед Василием стояла миска с квасом и краюха хлеба.
Василий наскоро поел, расстелил на лавке кафтан с епанчою, положил в изголовье войлочную свою шапку и вытянулся, с наслаждением давая отдых своим измученным членам. Все равно в эту пору воеводы уже не увидать, а ежели и увидишь, то без всякого толку, и Василий решил отдохнуть с дороги.
Аким с Матреной сидели смущенные и испуганные.
Что, ежели хозяин их прогнать решил и домой на тягло послать? То-то худо! Здесь им масленица. Живут они, никаких господ не знаючи, что в своей избе. Она ходит на базар блины продавать, он сбрую ременную делает — и горя им мало!
— Позавидовал, смотри, кто счастью нашему, — вздохнув, сказал Аким.
— Не кто другой, как Немчин! Он, стервец! — со злобою сказала Матрена — Приезжал это тогды за солью. Говорит, вот мне с Аленкою…
— Я тогда в бега уйду. Бают, идет Степан Тимофеевич. Я к нему!
— Тсс! Ты, проклятый! — зашипела на него Матрена. — Али хочешь, чтобы за такие речи тебя в приказ забрали. Что пристав сказывал?..
— А мне плевать!
— Дурень ты, дурень! Так бы тебя ухватом по башке твоей дурьей и съездила!
— Тсс! Шевелится!
Аким испуганно вскочил с лавки и заглянул через сени.
Освеженный крепким сном, Василий уже встал и обряжался в дорогу.
— Куда, милостивец, сбираться изволишь? — заискивающе спросил Аким, становясь на пороге горницы и кланяясь.
— А так походить!.. Да, вишь, ножны хочу купить к сабле. Обронил!
— На базаре, государь-батюшка, на базаре купишь!
— Я и сам так смекаю. Ввечеру буду! Сена на лавку принеси! — сказал Василий и вышел со двора.
По улицам сновал народ. Василий прошел на площадь. На ней стоял собор, против собора тянулось деревянное строение — приказная изба, позади которой помещался врытый в землю погреб с государевым зельем. Рядом с нею, обнесенный частоколом, с тесовыми воротами — обширный воеводский двор с красивым домом. А сбоку стоял гостиный двор, торговые ряды и шла торговля.
Василий за пять алтын купил себе подходящие к сабле ножны, крытые зеленым сафьяном.
Потом пошел искать грамотея для написания челобитной, так как сам был неграмотный. Для этого он прошел в кружало. В большой горнице шел дым коромыслом. Пьяные мещане и посадские ярыжки стояли толпою и гоготали, вскрикивая:
— Так его! Жги! Ой, уморушка!
Василий протолкался вперед и увидел скоморохов. На них были надеты безобразные хари с мочальными бородами. Они ломались и давали представление.
Все смотрели на них и тешились, хотя присутствие их и было недозволено. В силу указа Алексея Михайловича, скоморохов люто преследовали, маски их, гудки, сопели и прочее отнимали и жгли, а их плетьми били.
Но, с одной стороны, пьяный кабачный люд не мог обойтись без скомороха, с другой — скомороху тоже есть хотелось, и вот, по взаимному соглашению, они давали свои представления якобы тайно.
Вот один из скоморохов важно сел на пустой бочонок и сказал:
— Я воевода — всем невзгода! Сужу неправедно, деньгу берегу скаредно. Кого хошь плетью забью. Идите на суд ко мне!
Тут к нему подошел другой скоморох, неся в одной руке лукошко с битыми черепками, а в другой свернутый лист лопуха на манер челобитной, рядом с ним шел еще якобы челобитчик.
— Милостивец! — завыли они. — Не побрезгуй нашим добром. Рассуди неправедно!
— Кажите, что в лукошках, а тогда и суд будет! — сказал скоморох-воевода. В это время ему на плечи вскочил еще скоморох и начал тузить его, приговаривая:
— Ох, боярин! Ох, воевода! Любо тебе кочевряжиться, любо людей забижать, с нищего поминки брать! Повози-ка теперь нас, голытьбу, на своих плечах!
— Бей, колоти! В воду его! — закричали остальные скоморохи и бросились тузить мнимого воеводу.
— Го-го-го! — загоготала толпа. — Так его, толстопузого! В воду!
Василий понял смысл представления и только покачал головою. В это время скоморохи начали новое; они прутьями стали гонять из стороны в сторону толстяка с непомерной величины уродливым брюхом и кричали:
— Поглядите, добрые люди, как холопы из своих господ жир вытряхивают!
Толпа хохотала до слез, а потом скоморохи все заплясали и, хлопая в ладоши, стали выкрикивать: Ребятушки, праздник! Праздник! У батюшки праздник! Праздник! На матушке-Волге праздник! Сходися, голытьба, на праздник! Готовьтесь, бояре, на праздник!
Вдруг со стороны раздались крики: — Пристав идет!
Скоморохи вмиг подобрали свои хари, инструменты и скрылись.
В горницу действительно вошел пристав в зеленом кафтане со шнурами, с толстой палкою в сопровождении трех стрельцов.
— Что за действа? — закричал он на целовальника, который спокойно стоял у бочки. — Опять скоморохи были? Где воры? Лови их!
— Какие воры? Очнись! Приходили люди в царев кабак, честные люди, а ты — воры! — ответил спокойно целовальник.
— Воры-то по приказам сидят! — крикнул кто-то из толпы. Пристав обернулся. Толстое лицо его налилось кровью. Он застучал палкою и заорал:
— Кто крикнул? Схватить его!
— Кого схватить-то? — сказал равнодушно один из стрельцов.
— А тебе за скоморохов ужо будет! — погрозил пристав целовальнику. Тот передернул плечами.
— Мне за что? Скомороха не будет, народ из кабака уйдет, царской казне недобор будет!
— Знаешь, что в указе сказано?
— Это вам про то ведать. Мое дело водкой торговать…
— Верно, Ермилыч! — раздались одобрительные голоса.
Пристав грозно оглянулся и постучал палкою.
— Ужо вам, ослушники! — сказал он и вышел из кружала. Вслед ему раздался хохот.
Когда прошли шум и волнение, Василий оглянулся вокруг и, увидев дьячка, прямо подошел к нему.
— Грамотен? — спросил он. Дьячок поднял маленькие, красные, безбровые глазки, шмыгнул толстым сизым носом и ответил:
— Грамотен, государь-батюшка! За грамоту вся спина палками избита!
— Челобитную можешь воеводе написать?
Мокрые, синие губы дьячка расплылись в улыбку. Он вскочил с лавки, чувствуя заработок:
— Очень могу, милостивец!
— Он дошлый! — хлопая по плечу дьячка, сказал пьяный ярыжка. — Он так напишет… одна слеза. Вот! Так, Козел?.. Ха-ха!
— Так напиши мне! — сказал Василий.
— Мигом, батюшка, мигом! — засуетился дьячок. — Тут и напишем. Мигом! Ты закажи жбанчик вина, а то у меня иначе мысли путаются. Туман в голове, аки тьма египетская, а с вином просветление.
Говоря это, он очищал краешек стола, потом вынул из-за пазухи своего подрясника лист бумаги, отвязал от ременного кушака баночку чернил и огрызок гусиного пера и, заправив свою косичку, сел на лавку и крякнул.
Василий уже распорядился вином. Дьячок налил себе чарку, понюхал ее, зажмурился и быстро опрокинул в рот.
— Прояснилось! — сказал он, умильно улыбаясь. — Сказывай, в чем дело?
Василий рассказал. Дьяк завертел головою, выпил еще чарку, взял в рот баранку и начал быстро скрипеть пером.
Василий посмотрел на него и невольно улыбнулся, несмотря на свои тяжкие думы, так он был забавен за писанием. Ноги он вытянул и расставил, отчего из дырявых сапожищ его вылезли грязные пальцы; локти разложил по столу и на левую руку положил свою голову, причем рыжая бороденка его почти волочилась по бумаге, а косица круто торчала кверху.
Дьячок Савелий, прозванный Козлом за свою бороденку, уже десять лет промышлял в Саратове ремеслом присяжного грамотея. Для увеличения практики он ссорил мещан и посадских, писал челобитные и жалобщику и ответчику и часто за это в добавочную плату получал затрещины и потасовки; но это нисколько не обескураживало его и не роняло его практики.
Он даже ухитрялся ладить и с приказными, которые сами были охочи до писания челобитных. Для этого он так заплетал дело, что приказные могли тянуть его хоть годами.
Василий терпеливо ждал, пока Козел напишет жалобу. Наконец Козел написал, допил остатки водки и гнусавым голосом прочитал написанное Василью. Василий ничего не понял, но подумал, что так и надобно, заплатил Козлу десять алтын, свернул челобитную и пошел домой.