Аня и Долина Радуг

Уна никогда не страдала от того, что инглсайдские близнецы были одеты лучше, чем она и Фейт. Они носили свою красивую одежду с прирожденным изяществом и, казалось, никогда о ней даже не думали. Так или иначе, а в их присутствии другие не чувствовали себя плохо одетыми. Но когда наряжалась Мэри Ванс, она явно распространяла вокруг себя атмосферу великолепия своей одежды… купалась в этой атмосфере… заставляла всех остальных сознавать, как они одеты, и думать только об одежде. И Уна, сидя на поваленной сосне в золотистом, словно мед, солнечном свете приятного декабрьского дня, остро чувствовала, каким жалким было все, во что она была одета: старый полинявший берет, который, однако, считался ее лучшим головным убором, тесный жакет, служивший ей уже третью зиму, дырявая юбка, жалкое, почти не греющее бельишко. Конечно, Мэри шла в гости, а она — нет. Но даже если бы она захотела принарядиться, ничего лучшего, чем то, что было надето на ней, у нее не нашлось бы — и это уязвляло.

— Отличная жвачка. Слышите, как щелкает? Возле гавани смоляные ели не растут, — заметила Мэри. — А мне иногда до ужаса хочется пожевать. Миссис Эллиот не разрешает мне жевать смолу — сердится, если увидит. Говорит, это не подобает леди. Рассуждения насчет того, что подобает и что не подобает леди, вечно ставят меня в тупик. Никак не могу усвоить все эти запутанные правила. Эй, Уна, что с тобой? Язык проглотила?

— Нет, — сказала Уна, не в силах оторвать глаз от беличьей муфты.

Мэри наклонилась, взяла муфту и сунула в руки Уне.

— Подержи-ка в ней руки, — распорядилась она. — Они у тебя, похоже, окоченели. Отличная муфта, правда? Миссис Эллиот подарила мне ее на прошлой неделе на день рождения. А на рождество я получу в подарок такой же воротник. Я слышала, как она говорила об этом мистеру Эллиоту.

— Миссис Эллиот очень добра к тебе, — сказала Фейт.

— Это точно. А я — к ней, — усмехнулась Мэри. — Работаю как лошадь, чтобы ей было полегче, и делаю все именно так, как она любит. Мы созданы друг для друга. Не всякий сумел бы поладить с ней так хорошо, как я. Она до жути аккуратная, но и я такая же, так что мы отлично ладим.

— Я же говорила, что она тебя никогда пороть не будет.

— Это правда, ты говорила. Она ни разу меня даже пальцем не тронула, а я ни разу ей не соврала… ни разу, честное слово. Она, правда, иногда меня языком-то изрядно шерстит, да мне как с гуся вода. Эй, Уна, что ж ты муфту-то сняла?

Уна уже положила муфту на сук.

— Спасибо, у меня руки не зябнут, — сказала она чопорно.

— Ну, если ты довольна, я тоже. А еще послушайте… старая Китти, вдова Алека Дейвиса, вернулась в церковь, кроткая как овечка, и никто не знает почему. Зато все говорят, что Нормана Дугласа заставила вернуться Фейт. Его экономка рассказывает, что ты ходила к нему и как следует его отчитала. Это правда?

— Я просто пошла и попросила его посещать церковь, — смущенно ответила Фейт.

— Вот это отвага! — сказала Мэри с восхищением. — Я не решилась бы на такое, хоть мне прыти и не занимать. Миссис Уилсон говорит, что вы с ним препирались жутким образом, но ты его переговорила, и тогда он тебя чуть не съел. Слушай, а твой отец будет завтра читать проповедь в нашей церкви?

— Нет. Он и мистер Перри из Шарлоттауна на один день поменяются местами. Папа уехал утром в город, а мистер Перри приезжает сюда сегодня вечером.

— Я сразу сообразила: что-то такое готовится… хотя старая Марта не захотела мне ничего сказать. Но я была уверена, что зарезала она того петушка неспроста.

— Какого петушка? О чем ты? — воскликнула Фейт, бледнея.

— Откуда мне знать, что за петушок? Я его не видала. Но, когда она вышла ко мне, чтобы забрать масло — подарок миссис Эллиот, — она сказала, что была в амбаре — резала петушка для завтрашнего обеда.

Фейт вскочила с сосны.

— Это Адам… у нас нет другого петушка… она зарезала Адама!

— Ну-ну, не горячись. Марта сказала, что у мясника в Глене не было мяса на этой неделе, а ей надо было что-нибудь приготовить, но куры все несутся и слишком тощие.

— Если она зарезала Адама… — Фейт бегом бросилась на холм.

Мэри пожала плечами.

— С ума теперь будет сходить от горя. Она так любила этого Адама. Ему уже давно следовало быть в кастрюле… жесткий окажется, как подметка. Но не хотела бы я сейчас оказаться на месте Марты. Фейт прямо побагровела от гнева. Слышь, Уна, ты бы пошла за ней да постаралась ее успокоить.

Мэри прошла несколько шагов вместе с Нэн и Ди в сторону Инглсайда, когда Уна вдруг обернулась и побежала за ней.

— Вот тебе смолы, Мэри, — сказала она с дрожью раскаяния в голосе, сунув все свои четыре комочка в руки Мэри, — и я рада, что у тебя такая красивая муфта.

— Ну, спасибо, — сказала Мэри, немного растерявшись от неожиданности, а затем, когда Уна убежала, добавила, обращаясь к Нэн и Ди: — Чудная она малышка, правда? Но я всегда говорила и говорю, что сердце у нее доброе.

ГЛАВА 19

Бедный Адам!

Когда Уна вернулась домой, Фейт лежала ничком на кровати, совершенно безутешная. Тетушка Марта зарезала Адама. В эту самую минуту он лежал в буфетной на блюде, выпотрошенный, со связанными ножками, обложенный собственными печенью, сердцем и желудком. Тетушка Марта не обратила ни малейшего внимания на горе и гнев Фейт.

— Надо же что-то подать на обед приезжему священнику, — сказала она. — Ты уже большая девочка, чтобы поднимать такой шум из-за какого-то старого петуха. Сама знаешь, когда-нибудь его все равно пришлось бы зарезать.

— Когда папа вернется домой, я расскажу ему, что вы сделали, — всхлипывала Фейт.

— Нечего надоедать по пустякам твоему бедному отцу. У него и без того забот хватает. И я тут хозяйка.

— Адам был мой… его мне подарила миссис Джонсон. Вы не имели никакого права трогать его, — возмущалась Фейт.

— Не дерзи. Петух зарезан, и все тут. Я не собираюсь подавать холодную баранину на обед приезжему священнику. Мне мое воспитание не позволяет, пусть даже я теперь и небогата.

Фейт не пожелала спуститься к ужину в тот вечер и не пошла в церковь на следующее утро. Но к обеду она вышла к столу, с опухшими от слез глазами и угрюмым выражением лица.

Преподобный Джеймс Перри, гладкий, румяный, с жесткими белыми усами, кустистыми бровями и блестящей лысой головой, явно не отличался красотой и был очень занудливым, полным самомнения человеком. Но даже если бы он походил на архангела Михаила и говорил ангельским голосом, Фейт все равно испытывала бы к нему крайнее отвращение. Он умело разрезал Адама, выставив напоказ свои пухлые белые руки и очень красивое кольцо с бриллиантом. Вдобавок на протяжении всей этой процедуры он отпускал разные шутливые замечания. Джерри и Карл посмеивались, и даже Уна слабо улыбалась, так как считала, что этого требует вежливость. Но Фейт лишь смотрела на него, мрачно и сердито. Преподобный мистер Перри нашел, что у нее отвратительные манеры. Один раз, когда он елейным тоном обратился к Джерри с каким-то замечанием, Фейт грубо перебила его, заявив, что думает иначе. Достопочтенный мистер Перри взглянул на нее, сдвинув свои кустистые брови.

— Маленькие девочки не должны перебивать взрослых, — сказал он, — и они не должны спорить с людьми, которые знают гораздо больше, чем они.

Поучения еще сильнее рассердили Фейт. Назвать ее «маленькой девочкой»! Как будто она какая-нибудь крошка вроде пухленькой Риллы Блайт из Инглсайда! Это было невыносимо. А до чего отвратительно мистер Перри ел! Он даже обсосал косточки бедного Адама. Ни Фейт, ни Уна не могли тронуть ни кусочка и смотрели на мальчиков почти как на людоедов. Фейт чувствовала; что, если эта ужасная трапеза затянется, она завершит ее, швырнув чем-нибудь в блестящую лысину мистера Перри. К счастью, жесткий яблочный пирог тетушки Марты оказался ему не по зубам, при всех его жевательных способностях, и обед завершился длинной благодарственной молитвой, в которой мистер Перри принес свою горячую благодарность за пищу, обеспеченную ему добрым и милосердным Провидением для умеренного удовольствия и поддержания сил.