Желая тебя

— Ты имеешь в виду тот Розуэлл, что в зоне 51?

— Не думаю, что где-то есть еще один такой.

— Ты интересуешься НЛО? — Она теряла интерес к беседе по мере того, как его пальцы медленно скользили то вверх, то вниз по ее влажной коже.

— Да нет, просто мне нравится, что в пустыне Нью-Мексико очень малолюдно. Можно проехать по шоссе много миль, так и не встретив ни одной живой души, да и признаков цивилизации тоже. Это напоминает мне о месте, где я рос, за исключением того, что зимы на юго-западе намного теплее, чем в Южной Дакоте. Честно говоря, такая уединенная жизнь мне нравится, а отсутствие соседей совсем не тревожит.

Джози потерлась головой о его плечо, с наслаждением ощущая твердость мускулов.

— Ты когда-нибудь хотел туда вернуться?

— В резервацию?

— Да.

— Я бываю там раз в год.

Его слова так изумили Джози, что она приподнялась, чтобы взглянуть ему в лицо. От ее резкого движения рука Даниэля, покоившаяся до этого на ее животе, обосновалась на гладком бедре.

— Правда?

— Да, но так как теперь у меня там не осталось близких, это что-то вроде паломничества. — Сказав это, он отрешенно уставился в ночное небо, а потом перевел помрачневший взгляд на Джози: — В резервации, в маленьком музее народных промыслов, представлены работы моего деда. Приходя туда, я вспоминаю, что бешеный норов моего папеньки не единственное наследство, доставшееся мне от предков.

— Вот что я тебе скажу: ты отлично научился владеть собой, так что в любом случае это не главная часть твоего наследия.

— Может, ты и права.

Глядя на его скульптурно вылепленные черты лица, девушка подумала, какой же внешностью обладал отец Даниэля, если те, кто знали его, утверждали, что они с сыном вполне могли бы сойти за близнецов. В любом случае он, наверное, был очень красивым мужчиной.

— У тебя есть хорошие воспоминания из жизни с родителями?

Даниэль долго молчал, и Джози уже решила, что ее вопрос останется без ответа, но потом он неожиданно кивнул:

— Они прекрасно ладили, когда отец не пил, а мать не заводила разговор о моем обучении в колледже и о том, что он должен оплатить его. Гром ведь всегда хотел передать мне свое мастерство резчика. Я до сих пор иногда вырезаю что-нибудь: это помогает поддерживать быстроту реакции и ловкость рук.

И тут внутри у Джози словно порвался огромный пузырь, эмоции из которого хлынули наружу и накрыли девушку с головой. Оказывается, Даниэль все-таки сумел сделать выбор и сохранить лучшие из воспоминаний, отбросив в сторону все дурное. Если бы он еще сумел понять, насколько далек сейчас от того, кем стал его пропащий родитель.

Даниэль вздохнул:

— Маме нравилось его искусство, а отец порой вел себя так, будто действительно любил ее.

— Но, видно, недостаточно, чтобы бросить пить.

— Нет. — Он покачал головой. — Оглядываясь назад в прошлое, я думаю, что у них мог быть крепкий брак, но его вспыльчивость все разрушила. Иногда я видел, как отец целовал ее, а она лишь молча терпела. Мама никогда не отказывала ему в правах мужа, но он наверняка понимал, что она не хотела его. Я тогда поклялся, что никогда не стану насильно навязывать себя женщине, никогда даже не притронусь к той, которой мои прикосновения и ласки будут не в радость.

Теперь Джози поняла, почему для Даниэля было так важно, чтобы она именно пригласила его в свою постель, а не просто смирилась с его присутствием в ней.

— Твоя мама, наверное, надеялась, что все еще наладится.

— Если только в самом начале, но к тому времени, когда я пошел в школу, все уже стало слишком плохо. Он напивался каждые выходные и так же часто слетал с катушек. Чем старше я становился, тем чаще видел его пьяным и среди недели. А мама всегда находила ему оправдание. По-моему, все дело в том, что отцу стало наплевать на нас, — и он все пил и пил, а мама совсем перестала думать о себе, поэтому и не уходила от него.

— Тебе, наверное, было больно все это видеть.

— Да, очень.

Ей понравилось, что он больше не пытался этого отрицать.

— Знаешь, Даниэль, хотя у моего отца и было несколько странное представление о том, как следует воспитывать ребенка, но он всегда любил меня. Он никогда сознательно не причинил бы мне боль. Я знаю, для тебя это мало что меняет, но мне жаль, что твой отец был так жесток с тобой.

— А я больше сожалею о том, что он причинил боль матери. И я не думаю, что тебе в детстве так уж легко давалась отцовская муштра.

— Отец вел себя со мной намного терпимее, чем со своими стажерами… пока я не подросла. Потом, правда, он уже не давал поблажек, справедливо полагая, что я способна превзойти их всех.

— Ты?

— Да. И я очень старалась. Я думала, что между его любовью ко мне и тем, смогу ли я стать лучшей из лучших, существовала прямая зависимость. Лишь пару лет назад я поняла, что папа любил меня не за что-то, а просто потому, что я есть в его жизни.

— Что тогда произошло?

— Как-то на одном из заданий я получила тяжелое ранение, моя жизнь буквально висела на волоске. Я тогда десять недель провалялась в госпитале на Ближнем Востоке. — Эти воспоминания вызвали у девушки сильную дрожь, даже несмотря на горячую воду, пузырящуюся вокруг. — Так вот, отец отменил весеннюю сессию и срочно вылетел туда, чтобы быть рядом со мной. Всю ночь он просидел у моей койки и плакал, без конца повторяя, как сильно любит меня, и умолял не оставлять его одного. Я никогда раньше не видела его слез. Я тогда совсем не могла говорить, хотя все время пыталась дать ему понять, что волноваться не о чем, и что все у нас будет хорошо. Помню, папа наотрез отказывался покидать палату до тех пор, пока не миновал кризис.

— Он понял, что его методы воспитания как раз и привели к тому, что твоя жизнь оказалась под угрозой, а ведь именно от этого он и пытался тебя защитить.

— Ты очень сообразителен, Даниэль. Я тоже думаю, что именно это он тогда и чувствовал.

— Я прочел слишком много его личных записей, чтобы не догадаться, какова была его реакция, когда он увидел тебя чуть ли не при смерти. На его месте я изводил бы себя точно так же.

— У тебя с моим отцом много общего.

— Нет. Что касается твоей защиты, он преуспел в этом гораздо больше меня.

— Папа так не считал, когда меня ранили, и постоянно твердил, что виноват, а я не могла разобраться почему. Теперь я это поняла. А тогда четко уяснила для себя только одно: он любит меня совсем не за то, что из меня получился отличный солдат. Он любит меня просто потому, что я его дочь.

— Поняв это, ты решила выйти из дела?

— Когда я осознала, что могу рассчитывать на отцовскую любовь, даже если оставлю службу, то спросила себя: «А хочу ли я потратить на это всю свою жизнь?» Ответ оказался на редкость простым и очевидным: «Нет, не хочу».

— Ты действительно решила заняться компьютерами?

— Ну, у меня, конечно, есть кое-какие способности. Но я совсем не похожа в этом отношении на Клер или Хотвайра. Меня вполне устроила бы работа в компании, где ценились бы мои познания в программировании, но я никогда не стала бы зацикливаться на этом.

— Значит, ты еще не решила, будешь ли работать в консалтинговой фирме Вулфа и Хотвайра?

— Еще нет. Передо мной весь мир, и я пока не определилась со своим местом в нем и еще не решила, чем хочу заниматься. Знаешь, довольно странно осознать в возрасте двадцати шести лет, что можно выбрать любой путь и стать тем, кем захочешь.

— Что касается меня, то, сколько себя помню, всегда хотел служить в спецназе. Я и к рейнджерам присоединился потому, что армия являлась самой «доступной» военной организацией.

— Почему же ты ушел?

— После смерти мамы я больше не мог там оставаться.

— Из-за того что ты отказал ей, когда она просила тебя уйти из армии и вернуться домой, чтобы заботиться об отце? Ты чувствовал себя виноватым, продолжая заниматься любимым делом в то время, как твоя мама была мертва?

— Да.

Хотя Джози и понимала мотивы его поступка, она не могла не осознавать того, какую огромную жертву пришлось ему принести.