Страница 62 из 79
Можно было лишиться и больше не искать милостей взбалмошного мальчишки. Уехать в глухую Александрову слободу и месяцами не наведываться в старую столицу. Забыть о похоронах родного дяди и пренебречь обязательным придворным празднованием собственных именин. Развлекаться строительством — хоть всего-то дела был дом на Торговой площади слободы, верх деревянный, низ каменный. Высчитывать гроши на новые салфетки — старые давно излохматились — и пару ситцевых платьев. Устраивать домашние праздники (откуда взять гостей!) и сочинять стихи:
Затишной жизни не получалось. Все равно цесаревна. Все равно теперь уже единственная — Анна Петровна умерла годом позже матери — дочери Петра. Самого Петра. Обходительная. Улыбчивая. Ловкая в седле и в танцевальном зале. Не знавшая усталости. Каждому припасавшая ласковое словцо. Ее легкомыслие готово было для современников смотреться непосредственностью, слабость к увлечениям искренностью.
Долгорукие, как никто, умели ее оценить. И они не сомневались: единственная надежная защита от цесаревны — монастырь. Чем быстрее по времени, чем дальше по расположению, тем лучше. Былой фаворит Петра II, Иван Алексеевич Долгорукий, подтвердит это через много лет сибирской ссылки, на дыбе, чтобы оказаться приговоренным к казни через четвертование.
Иван Алексеевич Долгорукий при подписывании допроса один на один с канцеляристом сказал: «ныне-де фамилия и род наш весь пропал; все де это… нынешняя наша императрица (Анна Иоанновна. — Н. М.) разорила, а все де послушала цесаревны Елизаветы Петровны за то, что я де хотел ее за непотребство сослать в монастырь».
В допросе у дыбы Долгорукий показал: «что будто ее императорское величество послушала цесаревны Елизаветы Петровны, и о том он, князь Иван, говорил, вымысля собою, потому что во время ево князь Иваново благословенные и вечно достойные памяти при его императорском величестве Петре Втором, когда ее высочество государыня цесаревна Елисавет Петровна приезжала во дворец и в поступках своих казалась ему, князь Ивану, и отцу ево, князь Алексею, к ним немилостива, и думал он, князь Иван, что ее высочество имела на него какой гнев, и как он де, князь Иван, с отцом своим и с матерью и с женою его и братьями и сестрами послан в ссылку, мыслил, что ее императорское величество с совету цесаревны Елисавет Петровны его в ссылку сослала, для того и говорил; а в том он, князь Иван, ни от кого никогда не слыхал, и никто ему не сказывал, а говорил подлинно вымысля собою. А ее де высочество благоверную государыню цесаревну Елисавет Петровну сослать в монастырь намерение он, князь Иван, имел и с отцом своим о том наодине говаривал для того, что в поступках своих казалась ему, князь Ивану, и отцу ево, князь Алексею, немилостива, а чтоб сослать в который монастырь именно, такого намерения у него, князь Ивана, и отца его еще не было положено…»
И снова смерть. На этот раз пятнадцатилетнего подростка. В переполненной съехавшимися на его свадьбу дворянами Москве. Только не просто смерть императора — конец наследников от первой жены Петра I Евдокии Лопухиной. Годом раньше, в одночасье, то ли от кори, то ли от «простудной горячки» — никто ничего не стал выяснять — умерла во Всехсвятском, на пути в Москву, старшая и единственная сестра Петра II. Царевна Наталья умела при случае взять в руки брата, распорядиться его капризами, ограничить фаворитов. Долгоруким она была не нужна, зато как же им необходим сам император!
Удержать власть всеми правдами и неправдами — подложным завещанием в пользу «государыни-невесты», простым утверждением якобы заключенных в самом ее титуле прав. Но у членов Верховного тайного совета свои планы. Освободиться от ненавистных Долгоруких, а с ними вместе и от своеволья самодержца, найти гарантии собственного положения и власти в стране. Ограничительные условия — «кондиции» в свою пользу только на них должен быть выбран новый правитель. Именно выбран как в незапамятные времена Годунова, Шуйского, первого из Романовых.
Взвесить, все учесть, предусмотреть — полунищая, на вечном содержании русского двора вдовствующая герцогиня Курляндская подойдет как нельзя лучше. За двадцать лет рабской униженности при ничего не значившем титуле научилась Анна Иоанновна не подымать голоса, не иметь своих желаний, каждому кланяться, в каждом заискивать и благодарить. Без конца благодарить. Ей ли не принять любых условий, не подписать «кондиций», не согласиться даже на разлуку с безответно любимым, знающим цену своей власти над ней Бироном.
Здесь дела дивные творятся. По кончине его величества выбрали царевну Анну Иоанновну с подписанием пунктов, склонных к вольности, и чтоб быть в правлении государством Верховному совету 8 персонам, а в Сенате одиннадцати; и в оном спорило больше шляхетство, чтобы быть в верховном совете двадцать одной персоне и выбирать оных балотированием, а большие не хотели оного, чтобы по их желанию было восемь персон. И за то шляхетство подали челобитную Ее величеству, чтоб быть в двадцать одной персоне, и оная челобитная ее величества собственною рукою тако: «тако по сему рассмотреть», и потом имя ее; и оную челобитную изволила отдать князю Алексею Михайловичу Черкасскому; и с шляхетством подавал челобитную князь Алексей Михайлович. И потом с опасностью шляхетство подали челобитную другую ее величеству, чтобы изволила принять суверенство, и тако учинилась в суверенстве, и присягу вторично сделали, и оное делал все князь Алексей Михайлович, и генералитет с ним, и шляхетство, и что из того будет впредь, бог знает.
…А большие в большом стыде и подозрении обретаются, две фамилии, а с ними Матюшкины, Измайловы, Еропкин, Шувалов, Наумов, Дмитриев, Матвей Воейков. И такого дива от начала не бывало…
Вы усмотрите из нее [депеши], какое важное событие совершилось здесь вчера вечером — восстановление самодержавной власти, которая, казалось, была уничтожена с вступлением царицы на престол.
Русские упустили удобный случай освободиться от своего старинного рабства лишь по собственной своей ошибке и по тому, что дурно взялись за дело.
Пир был готов, но гости были недостойны его! Я знаю, что я буду жертвою. Пусть так — я пострадаю за отечество! Я близок к концу моего жизненного поприща. Но те, которые заставляют меня плакать, будут проливать слезы долее меня.
Мне также в настоящее время сообщают, что герцогиня Макленбургская Екатерина Ивановна и сестра ее великая княжна Прасковья Ивановна тайно стараются образовать себе партию, противную их сестре императрице. Однако мне трудно поверить этому, ибо успешный исход невозможен, и они этим делом нанесут наибольший вред самим себе.
Великая княжна Елизавета Петровна нисколько не беспокоится относительно этого дела и послала уже свои поздравления герцогине Макленбургской.
Как был выбор государынин в Сенате, так Иван Алексеевич Мусин-Пушкин сказал: «а цесаревна Елисавет Петровна?» Так князь Михайло Михайлович Голицын сказал: «та-де побочная» и все закричали, что царевна Анна Иоанновна! Разве девяностый год вспомнить хотите… того году бунт был! И Иван Алексеевич, чаю, рад был, что из Сената вышел, чтоб не убили!