Страница 45 из 59
Сие ж письмо при сем прилагаю, из которого ясно увидеть изволите желание; да мне помнится, что и от Пугачева сходствовали несколько сему его обнародования; а может быть и то, что меня хотели пробовать, до чего моя верность простирается к особе вашего императорского величества; я ж на все ничего не отвечал, чтоб чрез то утвердить ее более, что есть такой человек на свете, и не подать о себе подозрения.
Еще известие пришло из Архипелага, что одна женщина приехала из Константинополя в Парос, и живет в нем более 4-х месяцев на английском судне, платя слишком 1000 пиастров на месяц корабельщику, и сказывает, что она дожидается меня: только за верное оное не знаю. От меня ж нарочно послан верный офицер, и ему приказано с оною женщиною поговорить, и буде найдет что-нибудь сомнительное, в таком случае обещал бы на словах мою услугу, а из того звал бы для точного переговора в Ливорно, и мое мнение, буде найдется такая сумасшедшая, тогда заманя ее на корабли, отослать прямо в Кронштадт, и на оное буду ожидать повеление, каким образом повелите мне в таком случае поступить, то все наиусерднейше исполнять буду…
24-25 августа 1774 года части Михельсона настигли Пугачева в ста километрах от Царицына, у Сального завода.
Восставшие потерпели полное поражение. Пугачеву удалось уйти с отрядом в 154 человека. На пути к Черному Яру, недалеко от Александрова Гая, произошла измена. Девять казаков 14 сентября схватили Емельяна Пугачева. В ночь на 15 сентября он был привезен ими в Яицкий городок и отдан властям.
11 сентября 1774 года княжна Елизавета Владимирская написала второе письмо султану. 24 сентября она обратилась с письмами к шведскому королю и русскому вице-канцлеру Н. И. Панину.
Распространявшиеся в Европе слухи об иностранных связях Пугачева были весьма разнообразны. Сама Екатерина II в письмах к Вольтеру называла шведского короля «другом маркиза де Пугачева». Вольтер высказывал соображение о связи Пугачева с турками. Много говорилось о проникновении в ряды восставших польских конфедератов.
Но рядом с иностранцами были и свои. Какую роль в слухах о «крамоле» Орловых сыграли непонятные встречи Алексея Григорьевича с яицкими казаками. Их представители, Афанасий Перфильев и Петр Герасимов, оказались в Петербурге в октябре 1773 года, когда Пугачев подошел к Оренбургу. Они должны были просить снять с яицких казаков штраф за участие в волнениях 1771 года, но к Екатерине не попали. Зато ими деятельно занялся приезжавший ненадолго в Россию А. Г. Орлов. Он им рассказал о выступлении Пугачева, якобы подговаривал поймать и выдать «злодея» и, во всяком случае, снабдил бумагами на обратный проезд. Перфильев и Герасимов вернулись на Яик и тут же примкнули к Пугачеву. История эта стала известна и приобрела далеко не благоприятное толкование для графа, отправившегося на Средиземное море. Слишком все здесь говорило о самостоятельности действий, если не о далеко идущих планах.
Екатерина II — А. Г. Орлову.
12 ноября 1774 г.
…Письмо, к вам написанное, от мошенницы, я читала и нашла оное сходственным с таковым же письмом, от нее писанным к графу Н. И. Панину. Известно здесь, что она с князем Радзивиллом была в июле в Рагузе, и вам советую послать туда кого и разведать о ее пребывании, и куда девалась, и если возможно, приманите ее в таком месте, где б вам ловко было бы ее посадить на наш корабль и отправить ее за караулом сюда; буде же она в Рагузе гнездит, то я уполномачиваю вас чрез сие послать туда корабль или несколько, с требованием о выдаче сей твари, столь дерзко всклепавшей на себя имя и природу, вовсе несбыточные, и в случае непослушания дозволяю вам употребить угрозы, а буде и наказание нужно, то бомб несколько метать в город можно; а буде без шума способ достать есть, то я и на сие соглашаюсь. Статься может, что она и из Рагузы переехала в Парос и сказывает будто из Царьграда…
Даже так! Екатерину не останавливал ни международный конфликт, ни начало военных действий против мирного города — она должна была, не могла не получить в свои руки эту, именно эту «самозванку». Способы, средства, возможные осложнения, государственный престиж — все представлялось неважным рядом с единственной после казни Пугачева целью: схватить, увезти, уничтожить. Да, бояться Екатерина тоже могла.
Письмо Никите Ивановичу Панину — его в деле «самозванки» не было. Официальное обвинение удовлетворилось несколькими представленными ему выдержками: «Вы в Санкт-Петербурге не доверяете никому, друг друга подозреваете, боитесь, сомневаетесь, ищете помощи, но не знаете, где ее найти: можно ее найти во мне и в моих правах. Знайте, что ни по характеру, ни по чувствам я не способна делать что-либо без ведома народа, не способна к лукавству и коварной политике, напротив, вся жизнь моя будет посвящена народу… Если я не скоро явлюсь в Петербурге, это ваша ошибка, граф…»
Ощущение контакта с Голицыным в письмах неизвестной — в конце концов, его, хоть и с очень большой натяжкой, можно отнести за счет встреч следователя и обвиняемой в ходе допросов в крепости. Но откуда же такая свобода обращения с ведавшим всеми иностранными делами вице-канцлером, воспитателем Павла I, постоянным, хоть и скрытым, противником Екатерины II? Влияние Никиты Панина, партия его сторонников были так велики, что Екатерина при всем желании не могла убрать его из государственной и придворной жизни. Именно он представлял позиции дворянства, ждущего относительно радикальных перемен. Конституционное ограничение самодержавия — программа, которая делала Никиту Панина по-своему неуязвимым.
Да, когда-то перед ним открывался путь к фавору — к этому приложил все усилия А. П. Бестужев-Рюмин, — и только дружное вмешательство Алексея Разумовского и его сторонников положило конец подобным перспективам. Никита был направлен посланником сначала в Данию, потом в Стокгольм. Двенадцать лет, проведенных за границами России, сделали его убежденным сторонником конституционного правления. Панин ищет падения Петра III, но ради того, чтобы передать престол Павлу, — так представлялось легче добиться введения новых законов. На престоле оказывается Екатерина II — он предлагает ей проект постоянного совета при монархе. «Не знаю, кто составитель этого проекта, — пишет новоявленной императрице генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа, — но мне кажется, как будто он, под видом защиты монархии, тонким образом более склоняется к аристократическому правлению». И именно потому, что так и было в действительности, Екатерина прибегает к испытанному средству — не отвергает, но и не одобряет: просто оставляет в бездействии.
Никита Панин не успокаивается. Вместе со своим секретарем, драматургом Д. И. Фонвизиным, он работает над проектом конституции, а кстати и заговора против Екатерины. Слишком очевидно, что в ее правление никаких радикальных перемен не может произойти. И вот теперь очередное исчезнувшее письмо и непонятные для безродной самозванки слова о жизни, посвященной народу. Что это — обещание? Гарантия? И откуда вообще неизвестной знать, чем болел и за что ратовал никогда не виденный ею вице-канцлер России?
Елизавета Петровна, дочь моя, наследует мне и управляет Россией так же самодержавно, как и я управляла. Ей наследуют дети ее, если же она умрет бездетною — потомки Петра, принца Голштинского.
Во время малолетства дочери моей Елизаветы герцог Петр Гол-штинский будет управлять Россиею с тою же властью, с какою я управляла. На его обязанность возлагается воспитание дочери моей; преимущественно она должна изучать русские законы и установления. По достижению ею возраста, в котором можно будет ей принять в свои руки бразды правления, она будет всенародно признана императрицею Всероссийскою, а герцог Голштинский пожизненно сохранит титул императора, и если принцесса Елизавета, великая княжна Всероссийская, выйдет замуж, то супруг ее не может пользоваться титулом императора ранее смерти Петра, герцога Голштинс-кого. Если дочь моя не признает нужным, чтобы супруг ее именовался императором, воля ее должна быть исполнена как воля самодержицы. После нее престол принадлежит ее потомкам как по мужской, так и по женской линии.