Страница 59 из 59
Глава 6
Эндшпиль(Продолжение)
Даже как простое предположение, как случайный домысел это выглядело невероятным. Соединить Анну Иоанновну, Бирона и… Шувалова! Каждый из них символ определенной эпохи, но эпохи были слишком разными. Анна — «царица престрашного взору», со всем тем, что несла России навязанная ею бироновщина, дикой жестокостью, произволом, засильем полуграмотных курляндцев, остервенелым грабежом государственной казны. И Иван Иванович Шувалов — желанный гость и друг французских энциклопедистов. Основатель и первый куратор Московского университета, первый президент организованной с его участием Академии художеств — разве таким должен быть отпрыск Анны Иоанновны и Бирона? Правда, оставалась еще, условно говоря, таракановская история.
В блудовских материалах бросалась в глаза одна странная и в общем-то неуместная деталь: упоминание в связи с «самозванкой» о бывшем императоре российском Иоанне Антоновиче. Если «самозванка» оказалась в тюрьме усилиями Екатерины II, Иоанн Антонович был обречен на пожизненное заключение еще Елизаветой Петровной — первый и неизбежный шаг, открывавший ей путь к престолу. По завещанию Анны Иоанновны Иоанн был провозглашен императором, как сын ее племянницы, единственный мужской отпрыск старшей линии детей царя Алексея Михайловича. Елизавета Петровна, вступая на престол, попирала одинаково и права законного, «объявленного» монарха, и волю Петра I, который установил принципом русского престолонаследия волю каждого очередного монарха. Одиночное заключение — механика борьбы за власть. Но какое отношение мог иметь Иоанн Антонович к дочери Елизаветы Петровны?
1757 год. Донесение голландского посланника Сварта. По распоряжению Елизаветы Петровны тайно привезен и помещен в доме одного из наиболее доверенных лиц, Петра Шувалова, Иоанн Антонович. Императрица несколько раз приезжала туда и исподтишка наблюдала за узником, но признала его «безнадежным». «Косноязычен, лишен смысла и разума человеческого» — каким еще мог стать человек, с младенческих лет закрытый в четырех стенах, видевший, и то только мельком, лица стороживших его солдат? Цель осмотра — идея перемены наследника. Отношения Елизаветы Петровны с будущим Петром III и его женой близки к полному разрыву. Усилия будущих летописцев создать иллюзию полной семейной идиллии — как же мало они имели оснований в действительности! К этому прибавляется ухудшение отношений России с Пруссией, Фридрихом II, чьим открытым, слишком восторженным поклонником был Петр III. Елизавета явно начинает думать о других кандидатах.
1758 год. Придворная хроника, записи камер-фурьерских журналов. У Елизаветы Петровны резко обостряются эпилептические припадки. После одного из них она вызывает государственного канцлера Романа Воронцова, чтобы поговорить с ним о престолонаследии, но в последнюю минуту пугается: не накликать бы на себя и в самом деле смерти! Новый сильнейший припадок, но теперь врачи теряют надежду. Елизавета требует к себе Воронцова, и канцлер предпочитает уклониться от вызова. Встревать в вопросы наследования власти — кому и когда это безнаказанно сходило с рук? К тому же одна из дочерей Воронцова — официальная фаворитка будущего Петра III, на которой тот хочет жениться, разведясь с Екатериной. Желания Елизаветы Петровны явно не совпадали с планами осторожного и предусмотрительного канцлера.
Блудов специально изучал эпизод с Иоанном Антоновичем в связи с «самозванкой» — не значит ли это, что существовало пусть даже только предположение, только слух о желании Елизаветы Петровны учесть в завещании о престолонаследии собственных детей? Сама императрица решительностью не отличалась. Все зависело от окружавших ее советников, а таким советником, действительно близким и доверенным, был в последние годы ее жизни один Иван Иванович Шувалов.
Но вот как все это совместить с тем, что спустя пятнадцать лет после смерти Елизаветы Петровны Алексей Орлов обнаруживает среди личных бумаг «самозванки» письма, написанные шуваловской рукой? Орлов не называет прямо имени, но его намек достаточно прозрачен и может относиться только к одному лицу. Причем эта связь графа не удивляет — текст донесения звучит так, как если бы Орлов получил доказательство того, о чем они с Екатериной уже давно подозревали. И, пожалуй, ощущение этой интонации не было преувеличением. Многие современники из числа иностранцев утверждают: уехавший из России И. И. Шувалов постоянно встречается с «самозванкой». Шувалов не искал власти и был душевно слишком слаб, чтобы даже мечтать о ней. Откуда же тогда подобные встречи, далеко не безопасные с точки зрения оценок русского двора?
И еще один вопрос: куда и когда исчезли письма Шувалова, раз они составляли часть личных бумаг «самозванки» в Италии? Даже официальные интерпретаторы дела Таракановой не сомневались, что Орлову довелось видеть именно их. Почему же имя Шувалова, названное в такой связи, в дальнейшем бесследно исчезает — его нет ни в публикуемых документах, ни в обнародованных материалах следствия, ни в литературной импровизации Мельникова-Печерского. Словно замечание Орлова было так, между прочим, и не могло иметь никакого значения, хотя тайному сыску повсюду мерещились заговоры и измены.
А если попробовать обратиться к чисто логическому построению?
Предположим, Шувалов действительно был сыном Анны Иоанновны и, значит, по определению письма Аша-старшего, последним потомком линии старшего брата Петра I. Предположим, а это не вызывало сомнений у слишком многих современников, «самозванка», иначе привезенная из Италии Елизавета, была его дочерью, но к тому же и дочерью Елизаветы Петровны, старшей представительницы линии Петра. Тем самым в расчете генеалогических колен рода Романовых «побродяжка» оказывалась в одном колене с Петром III и правительницей Анной Леопольдовной и соответственно выше малолетнего Павла и зарубленного Иоанна Антоновича. К тому же в ней соединились бы две линии детей царя Алексея Михайловича — тот идеальный вариант уничтожения междоусобной вражды, о котором волей-неволей приходилось мечтать русскому двору. Так не здесь ли ключ к тайне «самозванки», получившей условную фамилию старшей дочери Елизаветы Петровны — Таракановой?
Книжной романтике имени противостояла беспощадная действительность «просвещенных» екатерининских лет, настоящая Екатерина, настоящие ее наследники, права и нравы царствующего дома. В борьбе за власть все меры были хороши, но только при условии тайны. А уж там на помощь приходили загадки, тщательно продуманные, расчетливо загаданные, мнимые тайны, в которых должно было запутаться воображение.
Нет, а правда, неужели так просто от нее уйти? Если бы! Как брызги от брошенного в воду камня, ее частицы рассыпались в народной памяти, чтобы, минуя всякие документы, публикации, псевдоисследования, сложиться в свой приговор — легенду о безвинно замученной красавице княжне, еще одной жертве насилия и произвола, легенду, которую в конце концов подтвердили факты.