Шорох прибоя

Вполне возможно, они начнут стрелять прежде, чем я поднимусь наверх. Обстановка накалена до предела. После того как я простился с Вестой, мной овладело полное безразличие ко всему происходящему вокруг. Все же я испытывал некоторую горечь от мысли, что люди устраивают на меня облаву, как на какого-то чужака… «А ты и есть чужак. Кажется, все-таки случилось то, чего они добивались. Ты очутился по другую сторону барьера, во вражеском лагере, хотя и не хотел этого…» Эта мысль отрезвила меня. Во всяком случае, прогнала сонное безразличие, с которым я поднимался навстречу наведенным на меня автоматам.

— Сдавайтесь! — надрывался мегафон наверху. — Ваше положение совершенно безнадежно, вы окружены! Поднимите руки!

«Дурацкое требование, — с раздражением подумал я. — Могли бы понять, что идти по такому крутому склону с поднятыми руками невозможно». Я продолжал подниматься. С каждым моим шагом обстановка накалялась все больше. Каждую секунду мог прозвучать выстрел. У стоявших за чертой света людей нервы могли не выдержать растущего напряжения. Оно уже ощущалось почти физически. Голос говорившего в мегафон человека сорвался, а стоявшие у обрыва автоматчики при моем приближении попятились, стараясь сохранить дистанцию. Я вышел на ровное место и стоял теперь прямо перед ними, в двадцати шагах. Нас разделяла только граница света и темноты. Прожектор бил мне в лицо, слепил и словно бы отделял от людей некой реальной, физически ощутимой стеной.

— Сдавайтесь! — в который раз повторил мегафон. — Если вы не поднимете руки, мы будем стрелять!

Мегафон не приспособлен для беседы. Мегафон существует для того, чтобы отдавать однозначные команды. Я подумал, что, если чей-то палец сейчас дрогнет и надавит курок, я буду падать вниз довольно долго. Весь тот путь, который только что проделал. Мое тело не попадет в море, оно разобьется об острые камни, окаймлявшие узкую полоску пляжа. Эта мысль была мне почему-то особенно неприятна. И все же я не поднимал рук. Если бы речь шла только обо мне, я бы это немедленно сделал. Но интуитивно я чувствовал: в эту секунду решается нечто гораздо более значительное, чем моя жизнь, и, кажется, я начинал понимать, что именно. Решался вопрос о том, каким будет предстоящий диалог людей с иным разумом. Я не поднимал рук, с ужасом понимая, что я все же взял на себя предложенную мне миссию и вольно или невольно выступал в эту минуту от их имени, в том самом качестве посредника, которого так боялся совсем недавно, но Веста сказала: «Ты теперь останешься один со всем этим…» — и вот я медленно шел на автоматы, не поднимая рук.»

Тяжелый реактивный бомбардировщик вывалился из-за туч всего в восьмистах метрах от поверхности моря. И сразу же свечой пошел вверх. Это был рискованный маневр, но пилот блестяще справился с задачей. Внизу, под крыльями, повернулась и застыла на секунду поверхность бухты, и сразу же застрекотали все четыре съемочные камеры, ведущие послойную съемку воды на разных горизонтах от поверхности до самого дна. Одновременно вспыхнул экран локатора и глубинного инфралота.

Вся эта сложная аппаратура предназначалась для поиска неприятельских подводных лодок. Но сейчас пилота интересовали совсем не они. То, что он искал, было видно даже невооруженным глазом. На глубине примерно восьмидесяти метров в воде отчетливо просматривалось какое-то уплотнение, похожее и на опухоль, и на медузу одновременно. Оно слегка опалесцировало на экране локатора, словно само излучало радиоволны, но никаких помех в работе локатора не наблюдалось. Замигал глазок рации, и голос дежурного по полетам произнес: «Тридцатый! Тридцатый, доложите, что видите?»

— Эта штука подо мной. Глубина около ста метров. Могу ли я воспользоваться во время бомбометания подводными осветителями?

Рация не отвечала несколько секунд. Вопрос был не так уж прост.

Получив его запрос, дежурный счел необходимым связаться с командованием. Пилот, ожидая ответа, продолжал съемку. Самолет набирал высоту почти мгновенно. Очень сильно мешала работать низкая облачность. Самолет то рвался вверх, то стремительно падал вниз, к застывшей, будто бы нарисованной на холсте, поверхности моря. С такой высоты вода казалась неподвижной. Нельзя было различить отдельных волн, хотя пилот знал, что через несколько секунд на изломе очередного пике их брызги могут достать фюзеляж. Если в турбину попадет летящая с поверхности водяная пыль, турбина может захлебнуться, поэтому пилот старался в точности выдерживать рекомендованную высоту.

— Тридцатый, тридцатый. Осветители применять запрещено. Вы закончили съемку?

— Да. Без подсветки закончил.

— В таком случае переходите к выполнению основного задания.

Пилот решил покончить с этим в следующем заходе. Глубинные бомбы нужно было сбросить с достаточной высоты, чтобы к моменту, когда машина будет завершать пике и включатся камеры, они успели погрузиться на нужную глубину. Он любил щегольнуть четкими фотодокументами.

Пилот знал, что не ошибется, но все же для верности включил бортовой вычислитель. В таком тонком и небезопасном деле он чувствовал себя уверенней, если автоматика могла разделить с ним ответственность. Кассета с бомбами отделилась от самолета метрах в двухстах от поверхности и раскрылась, выбросив из своего нутра пять тяжелых круглых бочек, устремившихся вниз. Почти сразу же перед самолетом возникло пять огненных точек — это включились пороховые реактивные двигатели, придающие глубинным бомбам дополнительное ускорение. Без них сопротивление воздуха очень скоро затормозит их полет настолько, что бомбы отстанут от реактивной машины, летевшей вниз значительно быстрее звука. В случае ошибки благодаря двигателям можно было скорректировать полет бомб к цели.

Пять дымных полос потянулись вниз до самой воды, расходясь в разные стороны, образуя кольцо, в центре которого лежала огромная медуза. На всякий случай пилот задал вычислителю координаты выхода из пике, отстоящие от неизвестного морского образования на предельном для съемки расстоянии. На этот раз он решил пожертвовать качеством снимков. Слишком реальной была только что вызванная его воображением картина врезающегося в воду самолета. Ему не хотелось быть слишком близко от этого затаившегося в глубине «нечто» в тот момент, когда сработают взрыватели его бомб.

Бомбы должны были взорваться на нужной глубине с интервалом в одну секунду. Но взорвалась почему-то только одна. Передав управление машиной автопилоту, и заранее задав программу, пилот, по сути, превратился теперь в пассивного наблюдателя. Через пластиковый колпак кабины он видел, как далеко в глубине моря расцвел ослепительно белый шар разрыва, услышал, как тотчас же застрекотали все его съемочные камеры и продолжали стрекотать все пять секунд, вхолостую расходуя сотни метров высокочувствительной пленки, проходившей через их фильмовые каналы с огромной, уму непостижимой скоростью. В этом стрекоте кинокамер прошли все четыре последовавших за взрывом секунды, отведенные невзорвавшимся бомбам. Потом его вдавила в сиденье многотонная тяжесть, и он перестал видеть что-либо. Перегрузка оказалась гораздо больше той, что должна была возникнуть при выходе из пике. И в этот ответственный момент, в эти последние доли секунды, когда он мог еще что-то сделать, двигатель захлебнулся.

Далеко над ним, словно отрезанный гигантским ножом, смолк протяжный вой реактивной турбины, исчез за хвостом самолета дымный факел сгоревшего керосина. Самолет, начавший было задирать нос для выхода из пике, неуверенно покачнулся и в следующее мгновение рухнул в море как раз над тем местом, где совсем недавно исчезла его первая бомба. Поверхность моря вспучилась, выбрасывая наружу обломки и радужные потоки горючего, хлынувшего из разорванных баков.

Это случилось в девятнадцать часов пятнадцать минут. Над побережьем опускался тихий безоблачный вечер. Дождь, не прекращавшийся все последние дни, стих, и ветер унес в сторону материка остатки туч. Многочисленные курортные поселки, санатории, кемпинги расцветились гирляндами вечерних огней. В свете вечерней зари они казались неяркими желтыми точками, усыпавшими берег. Через две минуты после того, как с поверхности моря исчез последний обломок самолета, а пятно керосина расползлось по всей бухте, эти огни на побережье начали гаснуть один за другим.