Геологическая поэма

— Рома, — позвал Валентин после некоторого раздумья.

— Ну?

— Вот ты говоришь, нельзя доказать, а если оно вот… очевидное.

Роман лениво обронил:

— Тебе очевидное, а ему — нет.

— Ну вот я и пробую доказать! — горячо и с досадой сказал Валентин.

— Идешь ты пляшешь! — Роман скосил на него насмешливый глаз. — Чтобы поставить клизму, надо иметь — что?.. А если ее нет?

— Слушай, я же с тобой по-серьезному! — обиделся Валентин.

— Что по-серьезному, что? Чего ты от меня хочешь? Я тебе кто — овцебык? — Роман запенился язвительным весельем. — Ты скажи еще, что наука, мол, должна обладать надличным характером! Слышал, миллион раз слышал! И между прочим, не в такой обстановке! Точные науки — да! Математика. Пифагоровы штаны — они и в Африке штаны. И бином Ньютона. А мы — геология! Догоняешь? Субординация мышления у нас абсолютно непромокаемая! Почему? Потому что из всех неточных наук мы — самая неточная. Им-то хорошо: у них там какой-нибудь двадцатилетний пижон — какой-нибудь там Эварист Галуа [33] — решит какое-то небывалое алгебраическое уравнение, так его десятью академиями хрен свернешь. Да и не будут его сверн… сверг… Короче, будет ему большой аплодисмант! И в воздух чепчики бросали! В полный рост. А у нас? Вот ты — гений. Ну, чего радуешься, будто медом по брюху помазали? Спокойно, сынишка, это я условно. Ты написал статью: «Земной шар устроен следующим образом…»— и изложил все как в аптеке. Абсолютно непромокаемо! Несешь статью, а там — заслуженный доктор неточных наук, морда ящиком и лоб аж до затылка: «Вы кто такой? Ах, инженер-геолог! Вот тебе молоток, инженер-геолог, и топай к себе в тайгу. Тут тебе делать нечего». Другое дело, если статья подписана: академик Мирсанов. Ну, тогда — конечно. Конечно! А у академика что, не такая тыква? Может, твоя в десять раз лучше, но… — Он взглянул на Валентина, весело сморщил нос, подмигнул с подкупающей сердечностью. — Мне Стрелец рассказывал — он где-то еще до войны присутствовал на одном диспуте насчет геологического строения Азии. Там выступали Обручев и Михал Михалыч Тетяев. И вот эти два кита сцепились между собой, в полный рост. Один кричит: «Я не позволю Тетяеву превратить Азию в слоеный пирог!» Второй в ответ: «А я не позволю Обручеву превратить Азию в рубленую котлету!» Теперь такого «не позволю», да еще в отношении целых континентов, уже нет — не те времена, не тот стиль. Зато сохранилось другое…

— Пенеплен, — вполголоса сказал Валентин.

— Что? — не понял Роман.

— Да вот… — Валентин чуть поколебался, затем, смущенно посмеиваясь, рассказал Роману о возникшем у него странном ощущении «обитаемости» этого места.

Вопреки его опасениям, Роман не стал потешаться.

— М-да? — пробурчал он, задумался, обвел глазами окружающий ландшафт. — Идешь ты пляшешь, в этом что-то… Точно, вот так, бывает, лезешь, лезешь наверх, вылез — и вроде б на чердак попал. Все тихо, пыльно, старая мебель валяется и… как будто кто-то тут есть… А, черт! — досадливо крякнул он. — Короче, Валька, надо было тебе по своей линии двигать — через Министерство геологии. Они мужики деловые, не то что мы… Не мне объяснять тебе, кого в экспедициях зовут «варягами». Я и сам такой варяг. И мне каждый раз бывает стыдно, не веришь? Вот прилетаешь в какую-нибудь экспедицию, в глушь собачью, а там парни, такие же, как ты сам, ничуть не хуже. Даже лучше — они дело делают, добывают новые материалы, факты, и для тебя в том числе. Но зато ты — оттуда, из центров, из какого-то там научно-исследовательского института. Но зато ты диссертацию делаешь! Никому не нужную, честно-то говоря, и которую запихнут после успешной защиты в дальний угол хранилища и случайно обнаружат потом через двести сорок лет. Не раньше. Давайте говорить прямо: научный паразитизм. Думаешь, я этого не понимаю? Да получше тебя. Сколько я этих научных кураторов перевидал — тихая жуть. В каждом региончике, регионе свой удельный князек, воевода на кормлении. Коснись до конкретного дела — ни хрена толком не знает, ни за что не отвечает, зато в общих вопросах — гигант, Сириус! Вверх по речке лом плывет из деревни Зуево!.. А ведь сейчас на местах сидят такие парни — от винта! Золотой фонд!.. Ладно, ничего, я еще восстану против этого, вот только дайте докторскую защитить. Надоело, честное слово!..

— Значит, сначала докторскую, а уж потом… отрицать? — улыбчиво прищурился Валентин.

— Что?

— Это я так… Сделаем-ка теперь вот что: размеры у нас вроде одинаковые — ты надеваешь мои сапоги, а я твои, несношаемые. И потихоньку двигаем обратно на табор.

— А маршрут?

— Какой уж тут маршрут — ты вон на свои ноги посмотри… Сириус! — Валентин вздохнул. — Давай хоть перебинтую, что ли.

Осторожно бинтуя прямо-таки кошмарно натертые ступни Романа, он внезапно ощутил чувство, близкое к отчаянью. Москвич с самого начала показался ему своим парнем, а теперь же выяснилось, что парень этот, и вообще-то, видно, очень толковый геолог, еще и по-хорошему раздражен внутри. Валентин не очень доверял благодушно-веселым людям, предупредительно довольным всем и вся. У них с Романом получились бы не маршруты, а конфетки «Золотой ключик», Валентин теперь в этом нисколько не сомневался. И вот надо же такому случиться — из-за какой-то сущей ерунды, из-за пары гнусных сапог все срывается!.. «Постой, а такая ли уж это ерунда? — мелькнула вдруг мысль. — Враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя. Маршак. Мудрый Маршак!.. А я таки остолоп и свинья. Все о проблемах думал, а надо было в первую очередь о сапогах. Поделом мне, поделом!»

Обувшись, Роман недоверчиво потопал ногами, подмигнул и вдруг ухарски рявкнул:

Спокойно, Валя, бог не фрайер, он не выдаст! Стрелец — человек неожиданный, может преподнести вдруг такое антык-марэ с гвоздичкой, что — от винта!

После чего он бодро зашагал к спуску, но внезапно остановился, обернулся. Точно прожекторным лучом, обмахнул взглядом плато.

— Мезо-з-зойский анклав на территории Союза, — процедил он, скалясь в кривой усмешке. — Куда милиция смотрит!

Валентину отнюдь не хотелось шутить. Прежде чем начать спускаться вслед за Романом, он тоже оглянулся. Пенеплен. Анахронизм. Земля звероящеров — теперь он знал, чем и почему она беспокоила его. Дело было, конечно, не в ней самой, даже и геологически-то не очень интересной. Просто пенеплен с самого начала неосознанно ощущался им как зримый образ всего того, что отжить-то свое отжило, однако избежало погребения. Не вымершие звероящеры тревожили его ум среди вкрадчивой тишины «мезозойского анклава», а живые рептилии мира идей. Он знал, сколь немало их на свете, этих рептилий, именуемых пережитками и предрассудками, но лишь теперь вдруг подумал, что наиболее древние из них стократ опасней прочих, ибо тут сама древность есть свидетельство их невероятной живучести. Они возникли в умах древнейших народов, живших замкнутыми племенами на маленькой плоской планете, ограниченной пределами видимости. Как вообще рептилии, они были примитивны, эти идеи. Очищенные от религиозно-мистических украшательств, они являли собой не более чем первобытно невежественную мысль того или иного племени, народа о своей богоизбранности, о своем безусловном превосходстве над всеми прочими — кто бы они там ни были и где бы ни обитали. Вероятно, эти рептилии не были столь уж невозможными в своем времени и в своем месте. Но с тех пор планета из плоской и ограниченной двумя-тремя реками и пустынями превратилась в шарообразную, на ней закипели, заволновались океаны, развернулись пять материков и — самое главное — появились многочисленные новые народы, молодая кровь которых должна была бы чуждаться отравы древнего яда. И однако ж, как ни печально, кровавая история хотя бы даже нынешнего века свидетельствует, что рептилии, порожденные на плоской земле, сумели неплохо приспособиться к более высокой метрике шарообразной Земли… Вспомнилось недавно прочитанное у Герберта Уэллса: «Никому не приходило в голову, что более старые миры вселенной — источник опасности для человеческого рода».

33

Галуа Эварист (1811–1832) — французский математик, совсем молодым погибший на дуэли; его труды положили начало развитию современной алгебры.