Геологическая поэма

Именно с зерном, не упавшим в землю, ассоциировался вздернутый вровень с нынешними горными вершинами остаток, и даже не остаток, а скорее иссохший труп болотистых доисторических низин. И как всякий вывих из естественного хода событий, этот геологический труп нес в себе зло — реликтовое зло эпохи звероящеров.

Чисто метафорическая, так сказать фигуральная, мысль об «ископаемом зле» возникла вовсе не на пустом месте. Валентину был слишком памятен не столь уж давний случай в одной поисково-съемочной партии, где работал его студенческий друг. Центральная база этой партии ставилась основательно, с расчетом на три полевых сезона. Место для нее подобрали с толком: высокое, сухое, продуваемое ветром, который уносил таежный гнус. Впереди — река, полноводная, спокойная, рыбная; под боком весело журчит впадающий в нее маленький ключик, этакое шаловливое горное создание с чистейшей и холоднейшей водой, с руслом, сплошь заваленным звонкой галькой и приятно-округлыми большими валунами; в тылу базы, прикрывая ее от холодного северного ветра, поднимался невысокий, густо залесенный хребет. В середине полевого сезона эта база была начисто уничтожена водяным валом, и вал пришел не по руслу большой реки, а скатился по ключу, ключику, маленькому шаловливому созданию. Бревенчатые баня и склад, палатки, капитально поставленные на сруб, и прочее полевое хозяйство слизнуло за считанные минуты. Лишь по невероятно счастливой случайности обошлось без человеческих жертв. Осенью, уже на базе экспедиции, был разбор происшествия. Геоморфологический анализ топографических карт, а главное — аэрофотоснимков, выявил: верхняя часть водосборного бассейна злополучного ключа, якобы безобидного крохотули, оказалась несоразмерно обширной и располагалась на пенеплене. В плато была мягко «вдавлена» ветвистая система отлогих голых долин, сухих большую часть года. Во время продолжительных дождей вода со всей этой немалой площади скатывалась не постепенно, не тотчас, а накапливалась до определенного предела, после чего внезапно и атакующе устремлялась вниз, набирая по пути разгон и сокрушительную мощь. Получалась, так сказать, «система с запаздыванием». Пенеплен в этом случае становился, по существу, как бы раструбом гигантской воронки, а ее горлышком — тот самый ключик, по руслу которого в единицу времени пролетало воды в десятки, а то, может быть, и в добрую сотню раз больше, чем в обычное время. Вывод, увы, задним числом был таков: приустьевая часть ключа эпизодически подвергается затоплениям в форме разрушительного водяного вала… Наконец, волоча ноги, появился Роман. Подошел и, не говоря ни слова, буквально упал на щебнистую землю, утыканную убогой колючей травкой.

— Подложи под себя рюкзак, — посоветовал Валентин. — Видел Субботина — тоже садился в маршрутах куда попало, а теперь радикулитом мается.

— Коллега, извините за вульгаризм, но я стер ноги аж до самой задницы, — прохрипел Роман, потащил с ноги сапог, охнул и выругался.

— Давай помогу, — Валентин, присев на корточки, ловко сдернул с него сапоги, вытряхнул из них изжульканные влажные портянки.

Страдальчески ощерясь, Роман снял измятые носки, и Валентин, едва взглянув на его ступни, даже присвистнул:

— Вот это да — до живого мяса! Ромаша, как же ты шел, а?

— На самолюбии, исключительно на самолюбии, — раздраженно буркнул москвич.

«Дубина я! — подумал Валентин. — Свинья! У парня же первые маршруты в этом году, а я…»

Азбучная в геологии истина: полевой сезон не следует начинать в новых сапогах. Обуть их в первый же после длительного перерыва маршрут — почти наверняка обезножеть, а это в тайге, как и в армии, распоследнее дело. Можно сколь угодно тщательно и аккуратно навертывать портянки, но при неразношенной, колом стоящей обуви они все равно норовят сползти, сбиться в ком, натирая необвыкшие еще ноги до водяных волдырей, до кровавых мозолей. Марлевые бинты, частые переобувания, подкладывание клочков ваты, мха, пучков травы, к чему обыкновенно прибегают в отчаянии, облегчения не приносят. Человек еле ковыляет, вроде стреноженной лошади, испытывая невыразимые муки и страдая от сознания того, что задерживает своих более удачливых товарищей. Безбоязненно надевать новые сапоги можно только на нахоженные, загрубевшие от каждодневной работы ноги, да и то надо оттопать не один километр, прежде чем они, стандартно-безликие поначалу, подладятся, так сказать, под индивидуальность хозяина.

Все это Валентину следовало учесть еще вчера утром, перед первым маршрутом, когда медный в лучах едва взошедшего солнца, полуголый, москвич восседал в спальном мешке, будто туземный вождь, картинно поигрывал великолепно развитыми мышцами плечевого пояса и жизнерадостно скалил зубы. В поднятых руках он, как щенят за шкирку, держал по сапогу — так называемые геологические, из кожи в два слоя, на двойной кожаной подошве, с ремешками, перехватывающими подъем и верх голенищ. Даже один вид их был столь могуч и несокрушим, что сама собой возникала мысль: нет, такие вещи не могли быть просто пошиты — их, наверно, строили, как ледокол, на специальных верфях. Вот уже третий сезон эти монументальные изделия вывозились в поле со всем прочим рабочим имуществом, однако охотников надевать их в маршрут до сей поры не находилось. «Сбылась мечта идиота! — веселился Роман. — Я дипломную практику на Восточном Памире проходил. В те времена там за пару аналогичных сапог без разговоров давали вот такого барана. — Он показал на метр от земли. — Триста пятьдесят колов на старые деньги, что ты! Я еще тогда дал себе слово: вырасту большой — заведу себе геологические сапоги. И буду ходить в них на танцы. Ваш завхоз сказал про них: несношаемые!»

Да, видимо, завхоз был прав. Валентин взглянул на сапоги — они стояли в сторонке, стояли рядышком друг с другом, стояли твердо, самостоятельно и выглядели так, словно были тем единственным и несокрушимым, что сохранилось от какого-то исчезнувшего чугунного монумента.

— Ладно, посиди, — Валентин сбросил куртку-энцефалитку и, оставшись голым по пояс, начал спускаться за топливом для костерка.

Стланиковый сушняк топорщился метрах в ста ниже по склону. Его было достаточно. Попадались целиком сухие кусты, до жути похожие на застывших в угрожающей позе осьминогов. Их серые крючковато растопыренные щупальца были упруги и крепки, как рессорная сталь. Ломая их, Валентин невольно вспомнил давний, еще из времен студенческой практики, случай, когда вьючный караван их отряда уперся в обширные и густейшие заросли горелого стланика — пожар прошел несколько лет назад. За целый день с великим трудом удалось тогда, действуя двумя топорами, прорубиться всего на какие-нибудь четыреста — пятьсот метров.

Набрав охапку сучьев, он легко, почти бегом поднялся к Роману. Соорудил небольшой костерчик в виде эвенкийского чума. Как порох, вспыхнула заложенная внутрь затравка из ломкого, рассыпающегося в прах бледно-бирюзового ягеля, запахло йодом, и почти бесцветное жаркое пламя тотчас охватило корявые сучья, вымытые многими горными дождями до мертвенно-костяной чистоты.

— Суши портянки, — сказал Валентин и засмеялся. Роман, не поднимая понурой головы, покосился на него.

— Чего веселишься?

— Да вот вспомнил… — Валентин снова фыркнул. — У бурят есть выражение «сушить унты», то есть отдать концы…

— Нахал, я вас зонтиком! — сердито отозвался москвич. — Из-за кого я тут, собственно, сушу унты, а? Я, старый и больной старик! Вот откажусь идти наотрез, лягу и буду лежать — что будешь делать?

— Уйду. Захочешь жрать — прибежишь. Короткими перебежками. И босиком.

— Босиком? — Роман задумчиво посмотрел на свои ноги, пошевелил пальцами. — А это идея, начальник. Оголопятственно. «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей»… Вот так и рождаются легенды о снежных людях… Была со мной хохма на Восточном Памире. Сам понимаешь, места там — что вам сказать! Абсолютные отметки — четыре, пять тысяч метров. Хребты — порезаться можно. Тишина, безлюдье еще со времен начала альпийской революции. Из-за любой горы вот-вот высунется рожа снежного человека. Кошмарная жуть!.. Ладно, пилю как-то маршрутом. Один, между прочим, вне всякой техники безопасности. Свободный, как кошка, гуляющая сама по себе. Стучу себе молотком, компасишком работаю и так далее. Вдруг — что такое? Ручеек, а рядом, между камней, на сыром песочке, — отпечаток автомобильного протектора. Нет, но ты улавливаешь ситуацию: след от покрышки грузовой машины!.. Стою, гляжу и не могу догнать: откуда здесь машина? Высота где-то так под пять тысяч метров над уровнем моря, горы вокруг, ледники, сплошной пейзаж Рериха — сюда ишака и то не затащишь!..