Ваша до рассвета

Габриэль предпочел бы смахнуть тарелки со стола и преподать ей урок нецивилизованного…

Он проглотил гриб, поняв, что его мысли принимают опасный оборот.

– Мне показалось это забавным, а вам нет? Как я должен участвовать в светской беседе с леди, если даже не могу себе представить, как она выглядит?

– Очень хорошо, – натянуто сказала она. – Сегодня вечером мне случилось надеть вечернее платье из черного бомбазина. У платья высокий воротник в елизаветинском стиле, и поверх него накинута шерстяная шаль, которая защищает меня от всяких посягательств.

Он передернулся.

– Напоминает наряд, который старая дева могла бы надеть на похороны. Особенно ее собственные. Вы всегда предпочитаете такие мрачные цвета?

– Не всегда, – мягко ответила Саманта.

– А ваши волосы?

– Если вам так хочется знать, – ответила она раздраженным тоном, – я затянула их в узел и подвязала черной лентой на затылке. Это – стиль, который я нахожу самым подходящим.

Габриэль подумал и покачал головой.

– Мне жаль. Но не выходит.

– Прошу прощения?

– Я не могу вынести картину, на которой вы во вдовьем трауре. Она портит мне аппетит. Во всяком случае, я буду избавлен от описания ваших туфель, которые тоже, я уверен, образец добропорядочности.

Он услышал еле слышный шорох, словно Саманта приподняла скатерть, чтобы посмотреть на свои туфли, но она не произнесла ни слова в свою защиту.

Он откинулся на спинку стула, поглаживая щетину на подбородке.

– Я думаю, на вас надето что–то в этом новом скандальном французском стиле – из кремового муслина, вероятно, с высокой талией и низким, прямоугольным лифом, эта ткань создана, чтобы мягко облегать женские формы во всей их красе. – Он сузил глаза. – Я не вижу на вас шали, но кашемировая накидка – мягкая, как крылья ангела – свисает с вашей так подходящей для поцелуя ямочки на внутренней стороне локтя. Ее край спускается к вашим лодыжкам, но не настолько низко, чтобы скрыть дразнящее мелькание ваших розоватых шелковых чулок при каждом вашем шаге.

Он ждал, что она прервет возмущенным протестом его шокирующее описание, но ее, казалось, загипнотизировал его хрипловатый голос.

– У вас на ногах пара мягких розовых туфель, совершенно фривольных и неподходящих для чего–то кроме скольжения по бальному залу всю ночь напролет. Соответствующая лента вплетена в пучок искусно уложенных завитков ваших волос, нескольким из которых позволено выбиться из прически, как если бы вы только что принимали ванну.

Долгое время в комнате стояло гробовое молчание. Когда Саманта, наконец, заговорила, ее придушенный голос заставил Габриэля усмехнуться.

– Безусловно, никто не сможет обвинить вас в недостатке воображения, милорд. Или, скорее, в шокирующей фамильярности в отношении женской одежды.

Он застенчиво пожал плечом.

– Последствия моей юности, когда я провел слишком много времени, снимая ее.

Он отчетливо услышал, как она сглотнула.

– Вероятно, нам лучше начать есть, прежде чем вы будете вынуждены перейти к описанию моего воображаемого нижнего белья.

– В этом не будет необходимости, – вкрадчиво ответил он. – На вас нет нижнего белья.

Резкий вздох Саманты и громкое звяканье серебра о фарфор сказали ему, что она набила рот едой, чтобы сдержаться и не ответить на его дерзости.

Желая иметь возможность сделать то же самое, Габриэль нанес еще один удар по тарелке. Ему удалось наколоть на вилку большой кусок мяса, но, судя по его весу, он был слишком большим, чтобы можно было поднести его к губам и не заработать выговор. Сжав зубы, он вздохнул. Индейка вряд ли была бы более неуловима, чем, если бы бегала сейчас по столу и пронзительно кудахтая, махала крыльями. Если он не хочет остаться голодным до завтрака, кажется, у него нет другого выбора, кроме как воспользоваться ножом.

Он ощупал скатерть справа от тарелки, но прежде он мог найти ручку ножа, его лезвие впилось ему в подушечку большого пальца.

– Будь все проклято! – выругался он и сунул пораненный палец в рот.

– О, Боже! – с тревогой вскрикнула Саманта. – Вам очень больно?

Он услышал скрип отодвигаемого стула, когда она вскочила с места.

– Нет! – рявкнул он и махнул вилкой в ее направлении, словно это была сабля. – Я не нуждаюсь в вашей жалости. Я нуждаюсь в том, чтобы наполнить живот едой, потому что если я стану еще хоть немного голоднее, я могу съесть вас.

Он услышал, что она садиться обратно на стул.

– Я не подумала, – мягко сказала она. – Тогда, по крайней мере, вы позволите мне порезать вам мясо?

– Нет, спасибо. Поскольку вы не планируете ходить за мной всю оставшуюся часть моей жизни, нарезая мне мясо и вытирая подбородок, мне лучше научиться делать это самому.

Бросив вилку, Габриэль потянулся к своему бокалу, надеясь, что щедрый глоток вина сможет исправить впечатление от его промашки, которая показала его таким неуклюжим мужланом. Но своим неловким и резким движением он добился только того, что опрокинул бокал. Ему не нужно было зрение, чтобы знать, что вино полилось на белоснежную скатерть и колени Саманты, ему было достаточно ее судорожного вздоха.

Он вскочил на ноги, гремучая смесь голода и расстройства заставила его потерять самообладание.

– Это безумие! Я лучше буду просить милостыню на улице, чем притворяться, что у меня есть надежда сойти за джентльмена! – Он грохнул кулаком по столу, на котором зазвенел фарфор. – Вы знаете, что раньше леди имели обыкновение конкурировать за привилегию рядом со мной сидеть за ужином? Что они соперничали за мое внимание так, словно были редкой и притягательной конфетой? Какая женщина захочет сидеть рядом со мной сейчас? Ей нечего было бы ждать от меня сейчас, кроме грубого рычания и полного подола кларета. Это в случае, если я по неосторожности не подожгу ей волосы раньше, чем подадут ужин!

Он вытер руки об скатерть, а потом сильно рванул ее на себя, смахивая на пол весь фарфор, весь хрусталь и все тщетные усилия Саманты.

Габриэль почувствовал спиной, что в столовую вбежали слуги.

– Все в порядке, Беквит, – спокойно сказала Саманта. Дворецкий, должно быть, заколебался, поэтому она добавила непререкаемым тоном, – Я за всем прослежу.

Беквит и слуги ушли, оставив их в одиночестве. Габриэль с покрасневшим лицом и тяжело дыша, стоял во главе стола. Он хотел, чтобы Саманта набросилась на него, сказала, каким монстром он стал. Он хотел, чтобы она сказала, что никто ему не поможет, что у него нет никакой надежды. Возможно, тогда он бы смог прекратить свои попытки, перестал бы бороться…

Вместо этого он почувствовал, как ее плечо коснулось его бедра, когда она опустилась на колени у его ног.

– Как только все здесь уберу, – мягко сказала она сквозь приглушенный звон битого стекла и фарфора, – Я пошлю за новыми тарелками.

Ее полное спокойствие, не позволяющее ему лишить ее самообладания, только еще сильнее разозлило его. Нащупав ее запястье, Габриэль схватил его и прижал к своей вздымающейся груди. – Кажется, вы отлично преуспели, защищая наивных дураков, которые служат королю и стране, даже больше, чем защищаете саму себя. У вас нет сердца? – уколол он ее. – И совсем нет чувств?

– О, у меня есть чувства! – парировала она. – Я чувствую каждый жгучий удар, сходящий с вашего языка, каждое язвительное замечание. Если бы у меня не было чувств, я, конечно же, не стала бы тратить целый день на попытки сделать ужин приятным для вас. Я не стала бы вставать на рассвете, чтобы расспросить вашего повара о ваших любимых блюдах. Я не стала бы тратить все утро на прочесывание леса в поисках грибов посочнее. И уж конечно не стала бы тратить остальную часть дня, решая, какой фарфор должен украшать ваш стол – Вустерский или Веджвудский. – Габриэль ощущал, что ее стройное тело дрожит от избытка эмоций. – Да, у меня есть чувства. И еще у меня есть сердце, милорд. У меня просто нет намерения позволить вам разбить его!

Она выдернула руку из его захвата, и Габриэль почувствовал на руке что–то горячее и мокрое. Он услышал хруст осколков под ее быстрыми шагами, потом звук хлопнувшей двери.