Страница 73 из 95
Рум изобразил горестное удивление:
— О спасении? Ты помог мне обрести верховную власть над моими подданными. Ты подарил мне чудесный плащ, позволив мне летать. Ты смилостивился надо мной, когда мне не удалось исполнить твою волю и убить синегорского князя. На что я могу рассчитывать, я, неблагодарный и вечный должник, моля тебя о спасении!..
— Лесть! — взревел Триглав, почесывая себе грудь желтыми когтями. — Лживая лесть! Она-то мне и приятна. Говори еще!
— Ты настолько могуществен, что можешь проникать сквозь горную толщу, можешь читать мои мысли и угадывать мои помыслы даже прежде, чем они рождаются у меня в голове! Но моя плоть так слаба… Я не в силах пробить эту стену или просочиться сквозь нее, как медленная влага. Мне нечем расплатиться с тобой, кроме собственного трупа, но он стоит сейчас так немного…
— Ха-ха-ха! — зашелся Триглав в хриплом хохоте. — Ты можешь, оказывается, быть красноречивым. Зачем было лезть в вожди? Стал бы асканом и развлекал народ сладкими песенками. Не могу понять, почему ты так невзлюбил бродячих певцов, этих нищих пророков? — Он вдруг оборвал смех. — Я выпущу тебя отсюда. Но не сейчас.
— Когда же? — прошептал Рум, едва сдерживая ликование.
— Скоро. Когда царица Морошь пожалует в гости к твоим желтоглазым друзьям-коротышкам.
— Она пожалует сюда в гости?! — Рум был одновременно изумлен, обрадован и испуган. — Но зачем? Что ей здесь нужно?
— Ты это выяснишь. И любой ценой, даже ценой жизни, помешаешь ей осуществить то, что она задумала.
— Помешать ей? А что она задумала?
Зубастая пасть яростно ощерилась, и Рум сжался от животного страха.
— Не задавай вопросов, а делай, что я приказываю! Не то я рассержусь по-настоящему!
— Но… — пролепетал Рум. — Но она накажет меня. Я не смог убить колдунью…
— Эта женщина мертва, — перебил его Триглав. — Сумасшедший синегорский мужик занес над ней меч, как я и велел ему. Можешь, если тебе угодно, приписать себе эту заслугу.
— О, хвала тебе, мой повелитель! — воскликнул Рум. — Я сделаю все, что ты прикажешь.
— Так-то лучше. Тебе придется спуститься под землю.
— К грунам?! Но что мне там делать?
— Следить за Морошью. Возможно, убить ее. Еще не знаю.
— Мой повелитель! — взмолился Рум. — Мой разум не в силах постичь цели твоих мудрых замыслов. Я всего лишь человек, я могу погибнуть под землей прежде, чем исполню твою волю. Для тебя же не составит труда проникнуть в самые глубины Вороньей горы…
— Не увиливай, все равно вниз полезешь ты, а не я!
— Но почему?..
— Да потому что я не могу! — Голос зверя загремел так, что у Рума заложило уши. — Твоя Воронья гора мне противна, она таит что-то враждебное для меня. Даже здесь, наверху, я чувствую силу, которая гонит меня отсюда. Этой силой хочет обладать Морошь, и ты ей помешаешь, убьешь ее или взорвешь бочку с черным порошком, чтобы сровнять с землей эту проклятую гору!
2. Кровь зверя
Селочь горела. Из-за на редкость сухой в этот год весны избы, амбары, сенники, бани, кузни вспыхивали от первой же огненной стрелы. Тушить было некому. Сотня синегорских воинов и три десятка берендов бились до последнего, обороняя город.
Первая атака передового отряда айгуров захлебнулась под градом стрел. Салым был удивлен яростным сопротивлением защитников, которых не удалось застать врасплох, и в то же время обрадован: раз так отчаянно бьются, значит, есть что защищать.
Вторая атака во главе с седоусым Маласом смела синегорцев и берендов. Пленных не брали, раненых не щадили, добивая их короткими мечами и саблями. Самые ретивые айгурские конники спрыгивали с седел и отрезали уши у живых еще врагов. Ради обладания этими страшными трофеями то и дело возникали драки. Особенно ценились большие и волосатые уши берендов. Над трупами лесных великанов измывались с редкой жестокостью.
А из-за реки Угоры спешили новые и новые отряды всадников. Вскоре они полностью наводнили Селочь. Скуны с молчаливого согласия Салыма дали своим сотням час на разграбление города. Те бросились шарить по избам и погребам, походя убивая жителей, которых оказалось до странности мало. Это были в основном старики и калеки, не успевшие или не пожелавшие уйти из города в ближние леса. Остальные селочане воспользовались возможностью спастись, которую в это кровавое утро предоставили им ополченцы-смертники. Стараниями Ждана и Грыма Отважного Селочь и другие приграничные города и села были готовы к возможному нападению айгуров. Дорогое имущество и съестные припасы давно уже были вывезены и спрятаны в лесных тайниках.
Салым медленно ехал по разоренному городу, и его самодовольная улыбка постепенно превращалась в вымученную гримасу. На большую поживу в Селочи он и не рассчитывал, зная, что главная добыча ждет его впереди. Но, чтобы поднять боевой дух своих воинов, ему нужна была не такая Селочь. Он хотел бросить ее айгурской коннице, как свежую кость голодному псу. Кость, однако, оказалась уже обглоданной.
Салыма сопровождал Харар, молчаливый и мрачный. Неопределенность нынешнего его положения не прибавляла ему душевной бодрости. Кто он теперь? Если по-прежнему начальник стражи, то чьей — Рума или Салыма? Толстяк обещал ему должность первого советника, но Салым пока еще не верховный вождь айгуров. Станет ли он им, вопрос будущего. Это зависит от успеха их военного похода. А начало этого похода Харару очень не нравилось.
Они выехали на площадь, где когда-то шел оживленный торг, устраивались веселые ярмарки. Сейчас широкие двери пустых амбаров и складов были распахнуты, обозленные воины ничего в них не находили и поджигали пересохшие деревянные строения. У поваленного забора какой-то бритоголовый айгур насиловал слепую старуху. Харар выхватил из-за пояса нож, метнул его, не целясь, и тот вонзился насильнику в спину. Верещание старухи слилось со свинячьим визгом умирающего.
Салым поморщился и повернулся к начальнику стражи:
— Думаю, тебе нечего здесь делать, Харар. Возвращайся на Воронью гору и приготовься к торжественной встрече. Через десять дней мы вернемся с победой и выберем нового верховного вождя.
Харар помедлил, обдумывая услышанное. Неожиданно он почувствовал, что ему больше не хочется участвовать в опустошительном набеге и он рад покинуть Салыма. Харар кивнул и быстро поехал прочь.
— Проверь, не выпорхнула ли наша птичка из клетки! — крикнул ему вдогонку толстяк и захохотал. Харар не ответил и хлестнул коня плетью.
Путники ехали в сторону дворца, пока не стало совсем темно. Наконец Владигор велел всем остановиться и устраиваться на ночлег. Песок кончился. Вместо него под ногами шелестела мягкая свежая трава, которую с удовольствием принялись щипать усталые кони. Чуча обнаружил неподалеку заросли какого-то душистого кустарника и сочащийся из-под земли маленький родничок с холодной водой. Под прикрытием невысоких кустов все и улеглись, кроме Филимона, вновь вызвавшегося быть караульным. После полуночи его сменил Владигор, затем, ближе к рассвету, аскан, чрезвычайно гордый оказанным доверием.
Ночь прошла спокойно, ничего не случилось. Люди и кони отдохнули и выглядели бодро. Дар умылся из родника, потянулся и вдруг приметил за одним из кустов каменную плиту с выдолбленной стрелой. Вчера ее здесь не было. А может, и была, но в темноте ее никто не увидел.
— Что там? — заметил его удивление Владигор.
— Точно такая же плита перенесла меня от Микеши в пустыню. Достаточно встать на нее, и сразу окажешься далеко отсюда.
— Так это же Временной колодец! — воскликнул подошедший Филимон. — Чуча, помнишь, как мы с тобой в него под Ладором нырнули?
— Еще бы! — подтвердил подземельщик. — А в Мертвом городе вынырнули. То давно было, двенадцать лет тому.
— Да, и я помню, как вы будто из-под земли передо мной появились, — улыбнулся Владигор. — Вовремя на выручку пришли. Тогда Ольга еще со мной была… — Он вдруг сделал вид, что поперхнулся, и стал кашлять. Дар молчал, опустив голову, и непонятно было, расслышал ли он имя своей матери, прозвучавшее из уст Владигора. На выручку князю вновь пришел Чуча.