Людовик и Елизавета

Он пронзительно свистнул, и в ответ на это из-за угла послышался такой же свист, после чего к группе подъехал крытый возок.

— Тащи, ребята, его благородие в возок! — скомандовал Ванька. — Да осторожнее, не расшибите, а то сразу многих персон ушибете! Вы думаете, это — одно лицо? Как бы не так! Ушибете Воронихина — так купец Алексеев заплачет, а господин Столбин слезы утирать будет. Пожалуй, что и переводчик Шмидт закряхтит, кто ж его знает!

Столбина втащили в возок и положили поперек. Рядом кое-как умостился Ванька, дверца захлопнулась и возок быстрой рысцой тронулся в путь.

— Ну, берегись теперь, ваше благородие! — не помня себя от радости заговорил Ванька, — теперь сразу за все рассчитаемся! Отольются волку овечьи слезки, уж погоди! Много мне из-за вашего благородия докуки вышло; сколько раз ты уже из моих рук вывертывался, да теперь не увернешься, шалишь, брат!

Через полчаса езды возок остановился, послышался скрип ворот, возок въехал во двор. Когда новый скрип ворот возвестил, что они опять закрыты, Столбина вынесли из возка, отнесли на руках в какой-то мрачный подвал и бросили там на пол. Затем, вынув изо рта арестованного тряпку, Ванька поспешно удалился, оставив Столбина связанным в душной, промозглой вонючей темноте.

Прошло некоторое время, Столбин даже не мог учесть, сколько именно, — так оглушило его это неожиданное нападение. Вдали послышался звук многих шагов, гулко отдававшихся под сводами, зазвенел замок отпираемой двери, скрипнули тяжелые железные петли и дверь открылась, впуская вместе с волной яркого света группу из нескольких человек. Когда Столбин открыл глаза, ослепленные резким переходом от тьмы к свету, он увидел, что находится в застенке, о чем свидетельствовал ряд страшных орудий, вокруг которых уже хлопотали палачи. Перед ним с улыбочкой стоял Кривой. Вдали за столом, покрытым красным сукном, восседал с бесстрастным лицом князь Шаховской, Юпитер застенка, а рядом с ним писец чинил перья, готовясь записывать показания допрашиваемого.

— Вот не чаяли свидеться! — с добродушнейшим на свете видом заговорил Кривой. — Сколько лет не видались, а все же Бог привел. Эх, барин, барин! Говорил я тебе тогда: руби дерево по себе, не борись с сильным, почитай власть имущих! Не послушался ты меня — вот куда тебя суемудрие привело!

— Делай свое дело, палач, — презрительно ответил ему Столбин, — но не говори о том, что не понимаешь!

— Обвиняемый совершенно прав, — скрипучим голосом вмешался Шаховской, — всякие излишние разговоры бесполезны, время дорого и терять его даром нечего. Подведите обвиняемого к столу!

Начался допрос. Столбин отвечал твердо и сжато на вопросы, касавшиеся его самого, но чуть только вопрос касался политики царевны Елизаветы, ее приверженцев и отношений к послам иностранных держав, так он замыкался в упорном молчании.

Тогда приступили к пытке. Взвесили несчастного на дыбу, били плетьми, прижигали кожу, забивали деревянные гвозди под ногти, ломали кости колодками — ни звука, ни стона не вырывалось из плотно сжатых губ мученика; только его бесстрашные глаза слали безмолвные проклятия.

Но и взор этих глаз, возбужденных решимостью и героизмом, стал меркнуть.

— Оленька! — простонал он.

Вдруг веки Столбина закрылись, голова безжизненно свисла набок.

— Довольно пока на сегодня!.. — приказал Шаховской. — Пошлите за лекарем, пусть приведет в чувство и отходит: денька через два опять за него примемся, тогда небось заговорит!

Но напрасны были старания врача. Привести Столбина в чувство не удалось. Оленька вторично овдовела, ни разу не бывши замужем.

XVI

ПОВОРОТНЫЙ ПУНКТ

Выждав дня три, Ванька Каин с ухмыляющейся физиономией отправился к Кривому.

— Что новенького скажешь? — спросил его Семен.

— Да вот за расчетом пришел, Семен Никанорович.

— За каким таким расчетом?

— Разве забыли, что за поимку Столбина вы обещали мне двести червонцев?

— Нет, не забыл. Да ведь ты Столбина не поймал!

— Чего-с? — Ванька от неожиданности даже рот раскрыл. — Да ведь я вам его прямо в руки предоставил!

— Дурашка! — совсем ласково сказал Кривой. — Да разве ты Столбина ловил? Ты ловил и поймал Воронихииа, как тебе было приказано, а о том, что этот Воронихин самый Столбин и есть, ты даже не знал. Так за что же я тебе платить буду? Уж не за то ли, что я, сидя на месте, больше знаю, чем ты, хотя там и вечно трешься? Да ведь тебя давно прогнать с глаз нужно! Я тебя по доброте сердечной все еще держу, а ты дерзаешь денег требовать? Нехорошо, Ванька! И в твоем деле тоже надо совесть иметь! Ступай-ка подобру-поздорову, дурашка, да подумай о моих словах на досуге!

Так и пришлось Ваньке уйти несолоно хлебавши. Но совет Кривого "пораздумать на досуге" Каин к сведению принял и сейчас же, как только пришел домой, принялся обсуждать свое положение. Ему недолго надо было раздумывать, чтобы прийти к мысли о полной бесцельности, бездоходности и опасности своей настоящей службы.

Занимаясь политическим сыском, Ванька должен был вращаться среди народных масс, рассчитывая выискать и схватить агитатора. Это поставило его лицом к лицу с общенародным настроением, и для Каина отнюдь не было тайной, что Брауншвейгский дом не пользуется ни популярностью, ни любовью масс и что наоборот, при имени царевны Елизаветы лица светлеют, словно заслыша что-то обещающее радость и счастье.

Но само по себе настроение масс не могло быть решающим. Царствование Анны Иоанновны тоже не пользовалось популярностью, а между тем при покойной государыне не было проявлено ни одной мало-мальски серьезной попытки учинить переворот. Да это и понятно: у Бирона была железная рука, и он умел направлять своих клевретов в определенную сторону, а правительство регентши отличалось бессистемностью, слабостью, растерянностью. Заговор налицо, он крепнет, растет, пускает корни — это Ванька отлично видел. Но сам же Кривой не раз жаловался ему, что Анна Леопольдовна отступает перед решением принять крутые меры, на которых настаивал принц Антон. Со стороны Швеции явно пахло войной, гвардия открыто выражала свою преданность царевне: нетрудно было предсказать, что из всего этого неминуемо возникнет серьезная заваруха.

Ванька вспомнил мысль, мелькнувшую у него в голове еще тогда, когда Кривой впервые посвящал его в политическое положение момента. "Служа правительнице, рискуешь больше, чем став на сторону царевны!" — вот как формулировалась тогда эта мысль. И теперь Ванька видел, что его соображения были правильны, что риск все возрастает, но с каждым днем меньше оправдывается.

Раздумывая дальше, Каин пришел еще к нескольким, довольно неожиданным соображениям. Во-первых, он подумал о том, что ведь, в сущности говоря, царевна Елизавета Петровна как-то ближе ему, чем Анна Леопольдовна; во-вторых, подумал о том, какую разную позицию занимают сторонники той и другой.

Ведь агенты как правительницы, так и царевны ни в средствах, ни в цели, ни в приемах борьбы нисколько не отличались друг от друга. О бескорыстии заговорщиков не могло быть и речи — кто же не знал, что царевна сыплет деньгами направо и налево! Заговорщики точно так же переодевались, выслеживали, подслушивали, подкупали, прикидывались, а между тем они были «заговорщики», тогда как Ванька именовался шпионом, сыщиком, Иудой-предателем. Попадись Ванька в руки заговорщиков, и с ним поступили бы не лучше, чем со Столбиным. Только сказали бы: "Собаке собачья и смерть", а вот Столбин, тот умер "мучеником"…

Словом, результатом размышлений Ваньки было то же самое, что уже давно назревало в тайниках его сознания: служить Кривому бездоходно, опасно и глупо.

Но как же сразу перекинуться на другую сторону? Вдруг еще его искренности не поверят и выдадут его правительству? Нет, надо сначала овладеть какой-нибудь важной тайной, суметь явно доказать свою приверженность царевне, а уже потом вступить в ряды заговорщиков. Тождество Столбина с переводчиком Шмидтом, купцом Алексеевым и гоф-фурьером Воронихиным наглядно указывало на нити, связующие Швецию и Францию с партией царевны. У французского посла Ванька имел верного слугу в лице Жана Брульяра, значит, в эту сторону ему и следовало направить свою деятельность, тем более что через посла Шетарди можно будет войти в доверие царевны…